65

Было решено, что Голлан поедет на летное поле рано, к последней проверке мотора, а Табита не будет спешить, приедет попозже. Но в половине седьмого он будит ее, просит прощения, и она, вняв его невысказанной просьбе, сама предлагает поехать с ним вместе.

Его требуется подбодрить. - Мы всех обгоним, - сообщает он ей, - и но скорости, и по дальности полета. - И она знает, что ее дело - заверить его, что так и будет. «Голлан-Роб» - лучший мотор в мире, ведь скорость уже доказали испытания.

- Испытания - это что, он может развить и больше. Вчера вечером, с новым винтом, он дал двадцать миль в час.

Они приезжают в восемь, когда в канавах, ограничивающих огромное неровное поле без взлетных дорожек, еще стелется ночной туман, уже холодный, пахнущий зимой. Несмотря на ранний час, народу собралось много: серьезного вида мужчины, специалисты, механики, есть и пилоты - они не спеша обходят машины, обсуждая сравнительные достоинства конструкций, и тут же дилетанты, и мужчины и женщины, из тех, что увлекаются авиацией, кого хлебом не корми, дай потолкаться среди инженеров и механиков. Их отличает не только одежда (в большинстве это люди богатые и склонные к щегольству), но и особая, более торжественная серьезность. Они напоминают тех набожных мирян, которые, влившись в церковную процессию, излучают куда большее благочестие, чем духовенство.

Аэропланы прибыли накануне и стоят в ангарах либо укрыты брезентами, из-под которых время от времени слышится рев - идет проверка моторов.

Рядом с ангарами у самой изгороди примостилась кофейная палатка; вероятно, она обслуживает механиков, но сейчас возле нее уже пьют горячий кофе светские дамы и важного вида господа.

Табита, заметив, что Голлан, чувствительный к сквознякам, поеживается от холода, сразу ведет его к этой палатке.

Подъезжают большие автомобили: это приехала новая публика - журналисты, дельцы. Приехал и военный министр с двумя генералами; и сам лорд Дакет в своем знаменитом сомбреро шествует по полю в сопровождении целой свиты из редакторов газет и директоров компаний.

Табита заговаривает с ним, чтобы Голлан мог услышать от него признание своих конструкторских талантов, но вдруг между ними просовывается улыбающееся румяное лицо и надушенные усы.

- Пупсик, привет! Гляди, какая стала красавица! Больше семнадцати не дашь, верно, сэр Джеймс? Да, вы не промахнулись, не упустили случая, не из таковских, а? - И в ответ на сердитый, вопросительный взгляд Голлана хватает-его за руку. - Бонсер, вы обо мне слышали. Дик Бонсер, группа Билмена, резина. Так вот, насчет гонок. Кто их выиграет?

- Гонки? Мы и выиграем, а то кто же?

- Вот и я так слышал. И хотел предложить вам один план... - Он берет Голлана под руку и отводит в сторонку.

Табита уже заметила, что сзади к ней подошел Джон. Он приехал с Бонсером и теперь объясняет, что его на день отпустили из школы. - Отец написал директору, ему хотелось повидаться с тобой и с Джимом.

- Не понимаю, как ты его терпишь. Один вид чего стоит!

И мальчик, улыбаясь снисходительно светской улыбкой, отвечает: - Да, конечно, он пшют, но он забавный. Я понимаю, ты-то неспособна его оценить, очень уж вы разные. В нем есть что-то пиратское, а в тебе наоборот... - И он все говорит, говорит, важно и рассудительно, чтобы предотвратить взрыв. Он объясняет - матери всегда дорожат условностями, и это понятно, ведь они волнуются за детей. - Ты всего боишься - что я простужусь, или попаду под колеса, или попаду под дурное влияние.

- Но, Джон, дурные влияния бывают, это не выдумка. А этот человек из самых дурных. Как ты не понимаешь, ведь он с тобой хорош, потому что преследует свои цели.

- Ну нет, мама, это ты ошибаешься. Стал бы он стараться. В этом-то и есть его прелесть. У него нет никаких расчетов, ему лишь бы наслаждаться жизнью. А как водит мотор! Посмотрела бы ты на его автомобиль, он у него большущий, как поезд. Он на прошлой неделе дал мне поправить.

- Молод ты еще править автомобилем.

- А он так не считает. Он предлагал подарить мне собственный мотор, такой же, как у него. Но всерьез-то он, наверно, этого не думал.

- Ты хоть насмерть разбейся, ему все равно.

В голосе ее столько гнева, что Джон удивленно вздергивает брови. Его улыбка свяла, взгляд устремлен вдаль.

- Неужели тебе правда хочется иметь свой автомобиль? - спрашивает Табита, хмуря брови.

- А что, очень было бы здорово. Но я понимаю, ты бы этого не одобрила... О, привет! - Он увидел Робинсона. Тот в летном костюме пьет кофе у прилавка и с пустыми глазами, с лицом сомнамбулы или изобретателя слушает рассуждения видного государственного деятеля об аэроплане как орудии войны.

На голос Джона оба оборачиваются, улыбаются облегченно. Табита думает, глядя на сына: «Он стал держаться увереннее. Он даже подражает Дику, но, может, это потому, что он знает, что я на него смотрю. И почему он такой ужасный? Почему всегда все делает мне наперекор? В чем тут моя вина?»

От страха за сына, от ненависти к Бонсеру она уже неспособна рассуждать здраво. Она твердит про себя: «Он должен понять». Но что именно Джон должен понять, ей неясно. «Не умею я объяснить. Я должна растолковать ему, как важно...»

Но оно ускользает от нее, то самое важное, чего она так жаждет для Джона, особенно теперь, когда опять появился Бонсер. Ей приходят на ум такие слова, как разум, порядочность, искренность, благородство, но они сразу меняют форму, становятся расплывчатыми, даже нелепыми; мало того, они вызывают в сознании образ Гектора Стоуна, а сделать из Джона важного, надутого чиновника вовсе ее не прельщает.

- Доброе утро, леди Голлан!

Почти бессознательно она заставляет себя улыбнуться и произнести нужные слова: - Леди Чадворт! Сколько лет, сколько зим! И Роджер, вот приятная встреча! Вы про нас писали, я знаю.

И Мэнклоу, который с годами не то чтобы располнел, а поплотнел, словно видное положение укрепило его и телесно, чей лысый розовый череп почему-то придает его лицу выражение честное и доброжелательное, отвешивает поклон. - Не благодарите, Тибби, тут деловые соображения. Вы - новость на первую полосу, можно сказать, сенсация. - И, выпрямившись, изрекает фразу, вероятно заготовленную для этого дня: - Полеты, вот что заставляет лететь время.

- Это дивно, дивно! Вы просто волшебники! Я преклоняюсь перед вами.

В сорок лет леди Чадворт коллекционирует пилотов и изобретателей. Она просит познакомить ее с Робом Робинсоном. О том же просит энергичный молодой генерал.

- Я слышал, леди Голлан, победа вам обеспечена?

- Ну, разумеется, генерал.

- Ваш триплан чем плох? Слишком большой, очень заметен с земли.

- А зато какой он прочный, устойчивый, это ведь главное.

- Доброе утро, леди Голлан. Да, знаменательный день. Надо полагать, победа за вами, иначе Джеймс не ввязался бы в это дело. У него нюх на победителя. А все же, знаете ли, будущее принадлежит цеппелину.

В разговор вмешивается известный инженер: - В аэропланах семьдесят процентов мощности уходит на то, чтобы удержать их в воздухе.

И за спиной у Табиты кто-то произносит громко, непререкаемым тоном: Эта авиационная эпидемия вообще скоро кончится. Она изжила себя, как игра в диаболо.

Теперь автомобили и коляски прибывают сплошным потоком, как на дерби. И опять это публика иного сорта. Как сначала специалистов и энтузиастов сменили дельцы, политики, журналисты, разведчики конъюнктуры, так теперь их в свою очередь поглощают завсегдатаи скачек - толпа, в которой смешались люди и самого высокого и самого низкого разбора, от герцогинь и до жучков, и всех влечет одно - риск, азарт.

Состязания вот-вот начнутся. Распорядители оттесняют толпу с поля в пролеты между ангарами. Вдоль изгороди расположились букмекеры и выкрикивают ставки. И тоже как на скачках в провинции, зрители вслух называют имена важных персон, которым разрешено находиться на поле: вот знаменитый пилот, вон член Жокейского клуба, министр путей сообщения с толстой сигарой в зубах, популярный фельдмаршал.