«О первовпечатленья бытия!..»
О первовпечатленья бытия!
Обвалом света
маленькое «я»
ослеплено
и оползнями шума
оглушено, засыпано.
Ему
приспособляться сразу ко всему
приходится.
О, как неравен бой!
Вся сложность мира борется с тобой,
весь вес,
все время
и пространство света.
Мир так огромен,
так ничтожен ты
меж глубины его и высоты,
но выхода, кроме победы, — нету.
«У всех мальчишек круглые лица…»
У всех мальчишек круглые лица.
Они вытягиваются с годами.
Луна становится лунной орбитой.
У всех мальчишек жесткие души.
Они размягчаются с годами.
Яблоко становится печеным,
или мороженым,
или тертым.
У всех мальчишек огромные планы.
Они сокращаются с годами.
У кого намного.
У кого немного.
У самых счастливых ни на йоту.
Разные формулы счастья
В том ли счастье?
А в чем оно, счастье,
оборачивавшееся отчасти
зауряднейшим пирогом,
если вовсе не в том, а в другом?
Что такое это другое?
Как его трактовать мы должны?
Образ дачного, что ли, покоя?
День Победы после войны?
Или та черта, что подводят
под десятилетним трудом?
Или слезы, с которыми входят
после странствий в родимый дом?
Или новой техники чара?
Щедр на это двадцатый век.
Или просто строка из «Анчара» —
«человека человек»?
«Не верю, что жизнь — это форма…»
Не верю, что жизнь — это форма
существованья белковых тел.
В этой формуле — норма корма,
дух из нее давно улетел.
Жизнь. Мудреные и бестолковые
деянья в ожиданьи добра.
Индифферентно тело белковое,
а жизнь — добра.
Белковое тело можно выразить,
найдя буквы, подобрав цифры,
а жизнь — только сердцем на дубе вырезать.
Нет у нее другого шифра.
Когда в начале утра раннего
отлетает душа от раненого,
и он, уже едва дыша,
понимает, что жизнь — хороша,
невычислимо то понимание
даже для первых по вниманию
машин, для лучших по уму.
А я и сдуру его пойму.
«Бог и биология!..»
Бог и биология!
Глаза живые,
Плечи пологие,
Ноги кривые.
Руки! Обратите
Внимание на руки.
Это отвратите-
льные крюки.
Что от биологии —
Ясно: плохо.
Мало смыслю в боге я.
Но дело — в боге.
Бог — он вдунул
Душу. Он же
Сделал думы
Глубже, тоньше.
Бог, а не родители,
Бог, а не школа
И даже, видите ли,
Не годы комсомола.
Бог — это пар.
Бог — это ток.
Новый вид энергии — бог,
Бог, отучивший от водки баптистов,
а староверов — от табака,
этику твердой рукою стиснувший,
быт хватающий за бока.
Сельское кладбище
(Элегия)
На этом кладбище простом
покрыты травкой молодой
и погребенный под крестом
и упокоенный звездой.
Лежат, сомкнув бока могил.
И так в веках пребыть должны,
кого раскол разъединил
мировоззрения страны.
Как спорили звезда и крест!
Не согласились до сих пор!
Конечно, нет в России мест,
где был доспорен этот спор.
А ветер ударяет в жесть
креста, и слышится: Бог есть!
И жесть звезды скрипит в ответ,
что бога не было и нет.
Пока была душа жива,
ревели эти голоса.
Теперь вокруг одна трава.
Теперь вокруг одни леса.
Но, словно затаенный вздох,
внезапно слышится: есть Бог!
И словно приглушенный стон:
Нет бога! — отвечают в тон.
«Богу богово полагалось…»
Богу богово полагалось,
но не столько и не так.
Полагалась самая малость,
скажем, в кружку — медный пятак.
Бог же — все холмы под храмы
и под веру — души и троны,
не оставив людям ни грамма.
Он с иконы проник в законы.
Отделяя от государства
церковь, ей уменьшая объем
и лишая ее полцарства,
мы последний шанс ей даем:
мир иной и, конечно, лучший
оборудовать на небеси.
Этот раз — последний случай
для религии на Руси.