Час Гагарина
Из многих портретов,
зимовавших и летовавших,
что там! можно сказать, вековавших,
обязательно уцелеют
лишь немногие. Между ними
обязательно — Юрий Гагарин.
Час с минутами старый и малый,
черный с белым, белый с красным
не работали, не отдыхали,
а следили за этим полетом.
В храмах божьих, в молельнях, кумирнях
за Гагарина били поклоны,
и хрустели холеные пальцы
академиков и министров.
Палачи на час с минутами
прекратили свое палачество,
и пытаемые шептали
в забытьи:
а как там Гагарин?
Вдруг впервые в истории мира
образовалось единство:
все хотели его возвращенья,
и никто не хотел катастрофы.
Этот час с минутами вписан
во все наши жизнеописанья.
Мы на час с минутами стали
старше, нет, скорее, добрее,
и смелее, и чем-то похожи
на Гагарина.
А значки с его улыбкой
продавались на всех континентах,
и, быть может, всемирное братство
начинается с этой улыбки.
Духовые оркестры
Духовые оркестры на дачных курзалах
И
на вдаль провожающих войско
вокзалах,
Громыхайте, трубите, тяните свое!
Выдавайте по пуду мажора на брата
И по пуду минора —
Если боль и утрата.
Выдавайте что надо,
Но только свое.
Ваши трубы из той же, что каски пожарных,
Меди вылиты,
тем же пожаром горят.
Духовые оркестры! Гремите в казармах,
Предваряйте и возглавляйте парад!
Бейте марши,
тяжелые, словно арбузы!
Сыпьте вальсы
веселой и щедрой рукой!
Басовитая, мужеподобная муза
Пусть не лучше,
так громче
будет всякой другой.
Духовое стоит где-то рядом с душевным.
Вдохновляйте на подвиг
громыханьем волшебным.
Выжимайте, как штангу тяжелоатлеты,
Тонны музыки
плавно вздыматься должны.
Космонавтам играйте в минуту отлета
И встречайте солдат,
что вернулись с войны.
«Государство уверено в том, что оно…»
Государство уверено в том, что оно
до копейки народу долги заплатило,
отпустило невинных, виновных простило
и что счеты покончены очень давно.
В самом деле — торжественно руки трясли,
за казенные деньги казенные зубы
очень многим вставляли. Поклон до земли!
Благодарен за все, даже за миску супа.
Но уплаченный долг продолжает висеть,
заплатили, конечно, но не расплатились.
Расплетаться не хочет старинная сеть,
только петли кой-где прохудились, сместились.
«Это — мелочи. Так сказать, блохи…»
Это — мелочи. Так сказать, блохи.
Изведем. Уничтожим дотла.
Но дела удивительно плохи.
Поразительно плохи дела.
Мы — поправим, наладим, отладим,
будем пыль из старья колотить
и проценты, быть может, заплатим.
Долг не сможем ни в жисть заплатить.
Улучшается все, поправляется,
с ежедневным заданьем справляется,
но задача, когда-то поставленная, —
нерешенная, как была,
и стоит она — старая, старенькая,
и по-прежнему плохи дела.
«На экране — безмолвные лики…»
На экране — безмолвные лики
И бесшумные всплески рук,
А в рядах — справедливые крики:
Звук! Звук!
Дайте звук, дайте так, чтобы пело,
Говорило чтоб и язвило.
Слово — половина дела.
Лучшая половина.
Эти крики из задних и крайних,
Из последних темных рядов
Помню с первых, юных и ранних
И незрелых моих годов.
Я себя не ценю за многое,
А за это ценю и чту:
Не жалел высокого слога я,
Чтоб озвучить ту немоту,
Чтобы рявкнули лики безмолвные,
Чтоб великий немой заорал,
Чтоб за каждой душевной молнией
Раздавался громов хорал.
И безмолвный еще с Годунова,
Молчаливый советский народ
Говорит иногда мое слово,
Применяет мой оборот.
«Большинство — молчаливо…»
Большинство — молчаливо.
Конечно, оно суетливо,
говорливо и, может быть, даже крикливо,
но какой шум и крик им ни начат,
ничего он не значит.
В этом хоре солисты
решительно преобладают:
и поют голосисто,
и голосисто рыдают.
Между тем знать не знающее ничего
большинство,
не боясь впасть в длинноту,
тянет однообразную ноту.
Голосочком своим,
словно дождичком меленьким сея,
я подтягивал им,
и молчал, и мычал я со всеми.
С удовольствием слушая,
как поют наши лучшие,
я мурлыкал со всеми.
Сам не знаю зачем,
почему, по причине каковской
вышел я из толпы
молчаливо мычавшей московской
и запел для чего
так, что в стеклах вокруг задрожало,
и зачем большинство
молчаливо меня поддержало.