Ох, как же он растерял всех фронтовых товарищей! Не мудрено, конечно: сперва работа в Германии, потом два года в Калининграде. И только затем этот подмосковный госпиталь, больше напоминающий санаторий, чем больницу. Да он и Надю-то едва не потерял за эти годы разлук и коротких, мимолетных наездов сюда, в Москву, в дом Варвары Семеновны — самой нетребовательной тещи, как он называл ее. Считается, что уже девять лет, как этот дом стал и его собственным домом. Девять лет, с пятидесятого года, он прописан здесь, и как бы поздно ни задержался на работе, а ночевать неизменно является сюда. Конечно, времени всегда не хватало, и всегда Надя обижалась на это, но почему же все-таки не разыскал он никого за эти девять лет — ни Львовского, ни Задорожного, ни Машеньки Гурьевой? Неужели и впрямь так очерствел или, чего доброго, зазнался к старости?
Степняк сидит в кухоньке, прихлебывает кофе из толстой белой фаянсовой кружки и пристально смотрит на голубые зубчики огня газовой плиты. Все четыре конфорки горят ровно и бесшумно.
Почему, когда человек задумывается, ему приятнее всего смотреть на огонь?
Степняк слышит, как часы в комнате Варвары Семеновны бьют восемь раз.
В десять придет Машенька Гурьева, а до десяти надо еще столько успеть!.. Надя показывается в дверях кухни:
— Ты не уснул?
— Как ты разыскала Машеньку?
Надя чуть медлит с ответом.
— Да я еще давно встретила ее в ГУМе… и записала адрес.
— И ничего не сказала мне?
Теперь Степняку кажется, что именно Надя виновата во всем: это она заслонила собою всех старых друзей, это она…
— Не сказала? — Надя возмущенно передергивает плечами. — А кто, интересно, докладывал тебе, что Мария Александровна замужем за тем самым капитаном, которого вы оперировали в последний день войны? И что у нее куча детей…
Степняк хмурится: в самом деле, что-то такое он слышал…
— Она работает?
— Работает. В какой-то ведомственной поликлинике. Но ей там скучно — настоящего дела нет. Я вчера ездила к ней…
— Ты умница, — растроганно говорит Степняк и обнимает жену за плечи.
Она осторожно высвобождается. Глаза у нее насмешливые и холодные.
— Как в лучших романах, да? Жена-помощник, жена-товарищ, жена полна делами и затруднениями мужа! Ох, Илья…
Она обрывает фразу и, круто повернувшись, исчезает в коридорчике.
Последние два дня перед открытием — самые трудные. В палатах уже стоят застланные новеньким бельем, аккуратно заправленные кровати, но нет мужских сорочек и все присланные тапочки почему-то одного размера — сорок первый номер. В широких коридорах вдоль окон выстроились столики и легкие, похожие на палубные, рейчатые кресла. Это — для ходячих больных. Но завхоз Витенька, чуть не плача, звонил со склада медицинского оборудования, что каталок нет и до праздника не обещают. Как можно открывать больницу без каталок?!
Газ подключили. Окна замазаны. Целая армия домохозяек-общественниц до неправдоподобного блеска отмыла полы, подоконники, стены, радиаторы парового отопления и вообще все, что нужно было отмыть после строителей. Домохозяек привела Лознякова — это все ее бывшие пациентки или матери, жены, сестры, дочери тех людей, у которых она девять лет была участковым врачом.
Степняк, глядя на них, недоверчиво покачивал головой:
— Хоть в газету пиши! Может, еще и от оплаты откажутся?
Лознякова нахмурилась:
— Конечно. Это же общественницы-активистки! Они приходят помогать своей собственной больнице. В прошлом году они так же убирали школу-новостройку на соседней улице, хотя вовсе не у каждой есть дети. Погодите! — остановила Лознякова, видя, что Степняк хочет возразить. — Неужели вы не понимаете, что больница касается каждого? Каж-до-го! Никто не застрахован от болезни. И своя больница в районе — своя, понимаете? — это и надежда на то, что тебе вовремя окажут помощь, и уверенность в том, что здесь-то к тебе отнесутся как к своему, и гордость, что ты сам к этому делу немножечко причастен.
— Ладно, — не вдумываясь, согласился Степняк. — Но у нас все-таки миллион недоделок. Звонила вам эта… как ее… Марлена Ступина?
— Звонила. Взяла расчет в своей медчасти. И даже обещает привести еще одного терапевта.
— Видите? — Степняк самодовольно усмехнулся. — Вот так и надо действовать…
Ему не сиделось на месте. Оставив Лознякову в их крохотном кабинетике, он поднялся наверх, где Рыбаш, Гонтарь и Львовский втроем занимались приведением в порядок будущей операционной и прилегающих к ней помещений. Вид сверкающих автоклавов для стерилизации привел его в отличное настроение.
— Налаживается дело, налаживается! Пожалуй, и правда откроемся шестого?
— А холодина какая! — быстро и свирепо сказал Рыбаш. — Неужели нельзя заставить истопников…
— Я как раз собирался поручить это вам, — безмятежным тоном перебил Степняк. — Львовский и Гонтарь теперь справятся сами. А вы ступайте в котельную и наведите там порядок…
— Это не входит в обязанности хирурга!
— Вы намерены заниматься хирургией при такой температуре?
— А вы? — Рыбаш независимо и насмешливо глядел на Степняка.
Чей-то незнакомый басок оборвал начинавшуюся перепалку.
— Разрешите представиться. Окунь. Окунь, Егор Иванович. Явился по указанию Таисии Павловны…
Степняк и Рыбаш обернулись одновременно.
Невысокий, плотный человек, в хорошо сшитом костюме, чуть склонив голову набок, улыбчиво смотрел на них с порога операционной.
Степняк оценивающе взглянул на пришельца:
— Хирург?
— Совершенно точно, — подтвердил Окунь. — Двадцать три года назад выбрал эту специальность.
Он протянул аккуратно сложенные документы.
Степняк, не разворачивая, взял бумаги и оглянулся на Рыбаша.
— Заведующий отделением у нас уже есть… — начал он, но Окунь все так же улыбчиво замотал головой:
— Помилуйте, я ни на что не претендую. Мы с Таисией Павловной…
— А кто это у нас Таисия Павловна? — грубовато и неожиданно вмешался Рыбаш; выражение его лица было по-прежнему насмешливо-независимое.
Внутренне Степняк ощутил некоторое удовольствие: этот Рыбаш, видимо, тоже не любит таких настойчивых ссылок на начальство. Но, не забыв еще предыдущего разговора с Рыбашом, Илья Васильевич хмуро буркнул:
— Не у нас, а в райздраве.
Окрыленный поддержкой, Окунь поторопился объяснить:
— Мы с Таисией Павловной, так сказать, однополчане, в одном институте учились. Таисия Павловна редкой души человек, старых товарищей не забывает…
Рыбаш, словно не слыша того, что говорил Окунь, вернулся к прерванному разговору:
— В котельную, товарищ главный, я не пойду. Ничего в этом не понимаю, и меня там обмухорят, как маленького.
— Да уж, истопники — народ тертый, с ними надо умеючи, — весело согласился Окунь и благодушно предложил: — Если желаете, я могу попробовать! У меня с подобными элементами полный контакт. Таисия Павловна предупреждала, что больница должна открыться шестого, и если у нас тут, как говорится, аврал…
Он сыпал скороговоркой, переступая короткими ножками, и по-свойски улыбался всем вместе. Слегка озадаченный Степняк вопросительно посмотрел на него:
— Да вы же не знаете, что нужно…
— Ну как не знаю? — Окунь потер пухлые руки. — Я же слышал, когда входил: в здании холодно, а истопники вола вертят… Разрешите?
Все еще не раскрыв документы Окуня, Степняк слегка приподнял плечи:
— Попробуйте… В случае чего…
— Помилуйте, я с заключенными умел! — Окунь слегка поперхнулся. — Можете положиться…
Он ловко повернулся на каблуках и исчез в коридоре.
Несколько секунд оставшиеся молчали.
— Н-ну гусь! — вдруг расхохотался Рыбаш.
Львовский вздохнул:
— Сколько еще сохранилось таких типов…
Степняк молча засовывал бумаги нового хирурга в карман пиджака.
У Гонтаря блеснули очки:
— Если б я п-понимал что-нибудь в этих котлах…
— Будет вам, Наумчик! — почти прикрикнул Рыбаш. — Почему вы вечно чувствуете себя за все виноватым?