— Ну, знаешь — В Яшке закипала злость. — В конце концов, я уже вышел из младенческое® возраста. Я не Чижик, за которым надо присматривать. Что хочу, то и делаю. Понятно?

Чего не наговоришь сгоряча! Было произнесено много обидных и резких слов. Когда человек раздражён, он не всегда отвечает за свои поступки. А тем более такой человек, как Яшка.

Конечно, он наговорил много лишнего. Конечно, его обвинения во многом несправедливы. Нагромоздить столько вздора! Нет, Надя не заслуживала этого.

Но спохватился он поздно.

Когда весь пыл прошёл и Яшка понял, что не должен был и не имел права так разговаривать с Надей, её уже не было. Надя ушла, а Яшка обнаружил, что стоит под дождём.

По его спине змеились струйки воды, заставлявшие его вздрагивать, и, надвинув шапку на глаза, он побрёл к бараку, в котором жил. На Бояркова, который стоял в дверях соседнего барака и подавал Яшке какие-то знаки, он не обратил внимания.

Ему пришлось раздеться и лечь в постель — его бил озноб. Пожалуй, он был уже по-настоящему болен. И оттого, что его трясло под двумя одеялами, поверх которых был наброшен ватник, Яшке снова стало казаться, будто Надя была к нему несправедлива. Вот он лежит больной, одинокий, а она, возможно, смеётся сейчас над ним.

Откуда было знать ему, что Надя сейчас тоже лежит в своей комнатке и плачет от обиды и горя?

И потому, что Яшка этого не знал, он подумал, что у него есть только один выход — уехать. И он представил себе, как уезжает глухой ночью, один, не простившись с Надей, которая горько пожалеет о том, что так обидела его.

Надя, Чижик, Кузя Он стал думать о ребятах, и его воображение создало другую картину отъезда. Вот он складывает вещи, запирает чемодан. И в это время в барак заходят ребята. «Ты что, спятил?» — говорят они и начинают его уговаривать, чтобы он остался. Потом появляется скуластый Барамбаев и предлагает ему, Яшке, любую машину на выбор. И Чижик, подсев к Яшке, говорит: «А я тебе, Яшка, не советую уезжать», или что-нибудь в этом роде. И тогда он, Яшка, уступит, так и быть Больше всего па свете ему сейчас хотелось, чтобы его упросили остаться.

Только теперь он заметил, что барак наполнился серыми сумерками. Скудный свет, тишина Яшка ждал, чтобы кто-нибудь вошёл и зажёг лампу. Но так и не дождался.

Уже поздно вечером, когда, стуча сапогами, в барак ввалились усталые ребята и стало шумно, словно на вокзале, кто-то зажёг свет.

Ребята говорили о тракторах и бензовозах, о гектарах, плугах и предплужниках — чувствовалось, что лекции Барамбаева им пошли впрок. Они спорили* громко смеялись, и Яшка завидовал не только их непринуждённому веселью, но даже тому, что они чертовски устали. Они работали, они были вместе, тогда как он провалялся целый день.

Он был одинок и понимал это. И, как это ни странно, он чувстзовал себя одиноким не тогда, когда все были на работе и он оставался наедине со своими мыслями, а именно сейчас, когда вокруг него были люди, когда он слышал их голоса Затем его внимание привлёк какой-то странный шум. За окном тяжело и слитно урчали тракторы. Значит, завтра или послезавтра они уйдут в степь. И Надя уйдёт, и Чижик А он, что он будет делать тогда?

И, думая о Наде, о Чижике и о других ребятах, Яшка уже в который раз спрашивал себя, что ему делать, как ему теперь поступить.

Он не знал, что есть вопросы, на которые каждый человек должен ответить сам, без посторонней помощи, но уже чувствовал, что надеяться ему не на кого, и ощупью, словно в потёмках, искал на них ответа. Ещё смутно, но он уже догадывался, что хотя мир огромен, но и в этом огромном, вместительном мире может вдруг не найтись человеку места, если он, этот человек, противопоставит себя другим людям.

Несмотря на жар и на боль в пояснице, он заставил себя натянуть гимнастёрку, надеть сапоги. Когда за ним закрылась дверь, он прислонился к косяку и на мгновение закрыл глаза.

Глухая ночь. Тишина. Только справа из маленького окна на аспидную землю льётся золотистый свет. Из того окна, за которым Надя Потом из-за крыши барака вывалилась круглая луна.

Влажный ветер остудил Яшкино лицо. Дождя уже не было. О нём напоминали только лужи, блестевшие холодным стеклом. Казалось, что кто-то ударом оземь разбил на тысячи осколков огромное зеркало.

Яшка закурил. Он был на распутье. Что ж, он может, конечно, уехать. Вот лежат перед ним сотни дорог — глубокие колеи исполосовали вдоль и поперёк всю необъятную степь. Выбирай любую: на север, на запад, на юг, на восток И вдруг Яшка понял, что среди всех этих дорог есть только одна, ведущая к счастью.

Одна дорога Пойди отыщи её!.. Впрочем, никто его не гонит. Он сам выдумал, будто А что, если остаться? Подняться завтра поутру вместе со всеми и сказать, что уже здоров. А потом подойти к Наде и улыбнуться. И Надя Она умница, она всё поймёт.

Ему стало легче дышать. Он неожиданно почувствовал, что ознобил руки!.. Тогда он решил вернуться в барак.

Ребята сидели кружком. Подойдя к Чижику, Яшка положил ему руку на плечо и шёпотом попросил:

— Подвинься

Глава восьмая

«ТЫ ЕЩЁ ПОЖАЛЕЕШЬ!..»

На этот раз развиднелось поздно. Утро рождалось в муках. Было свежо. Редкий, рассеянный свет с трудом пробивался сквозь тучи, и земля холодно серела, сливаясь с низким небом.

И всё-таки это был знаменательный день.

Первыми, как по команде, поднялись трактористы. Поёживаясь и фыркая, хлюпали холодной водой, тщательно скоблили притупившимися безопасными бритвами подбородки, прилизывали отросшие вихры, наводили глянец на порыжевшие сапоги. Со стороны могло показаться, будто ребята готовятся к параду.

Едва ли не больше всех старался Захар Гульчак. Пиджак застёгнут, торжественно-строгое лицо, новая, до синевы накрахмаленная рубашка Этот сонливый парень выглядел сейчас степенным и важным.

— Смотри, как вырядился! — Яшка подмигнул Чижику, сидевшему на соседней койке. — А Гульчак, оказывается, пижон Спешит на свидание. Она уже дожидается — Кто — она?

— Трактор, — не моргнув глазом, ответил Яшка. — Слушай, Гульчак, — Яшка схватил его за руку, — ты человек рассудительный, хозяйственный, я бы даже сказал — чуть-чуть скуповатый, а надел новую рубашку. Не пойму Ведь вымажешься, как чёрт!..

— Ну и что? — Гульчак остановился, повернул голову.

Сказать Яшке и Чижику, что у них в селе спокон веку в поле выходили во всём чистом? Как в церковь. И дед и отец Захара Гульчака всегда в пояс кланялись кормилице-земле Только Яшка и Чижик городские, они не поймут. И Гульчак, пожав плечами, направился к выходу.

— Провожающих просят приготовить белые платочки, — тотчас отозвался Яшка.

Вместе с Чижиком он вышел из барака. Машины направлялись в степь. Они шли по четверо в ряд, грозные и спокойные. Слитно рокотали моторы. Шпоры гусениц оставляли глубокие вмятины в мягкой земле.

И Яшка, не выдержав, побежал, скользя и оступаясь за последним трактором.

Оказалось, что весь посёлок высыпал за буерак. Теперь степь, высветленная оторвавшимся от земли небом, была как на ладони. Далеко впереди желтел малахай Барамбаева, трепыхалась на ветру шинелишка главного агронома. И, когда какой-то тракторист (уж не Гульчак ли?) нетерпеливо вырвался вперёд и острый лемех вывернул, сваливая набок, жирные, лоснящиеся пласты земли, Яшка, поддавшись общему порыву, сорвал с головы шапку и подбросил её в воздух.

А ровный металлический гул становился глуше, скатывался к горизонту.

Теперь нашлось дело и для шофёров: надо было развозить продукты и горючее по тракторным бригадам. Так что автомашины не застаивались под навесом, и мастерские, в которых, окончив ремонт машин, возился лишь механик с подручными, опустели. Поэтому у Яшки появилось ещё больше пустого и ненужного времени.