Монастырь, пока еще не отреставрированный, удивительно красиво смотрится с берегов Михайлова озера. Его белые здания, слившиеся в единую живописную массу, отовсюду тянут к себе взор, и кажется, что поднялись они из самых вод — столь низок берег полуострова. Особенно красив вид с песчаных холмов, по которым проходит старый тракт за деревней. Само же озеро не округлое, а произвольных очертаний, с кулигами, как здесь называют заливы, с сенными покосами по берегам, с выгонами, где на фоне белых стен пасутся кони. И эта красота, пожалуй, ни с чем не сравнима, более мягкая, спокойная, умиротворенная, чем даже красота пейзажей прославленного беломорского острова. Сколько прекрасных мест на свете, и самым прекрасным кажется то, которое ты сейчас видишь!

Вблизи монастырь не производит того чарующего впечатления, которое открывают его озерные виды. Архитектура его понесла значительные утраты, но в целом монастырский комплекс сохранился. Всегда вызывают удивление каменные громады, высящиеся среди лесной, деревянной Руси. Ведь главные монастырские здания здесь были построены тогда, когда в Холмогорах, двинской столице, не было ни одного каменного сооружения. Сколько труда было доставить сюда по бездорожью строительный материал — камень, кирпич, известь, где-то надо было найти сведущих мастеров каменных дел. Все это было связано с огромными расходами. Значит, богат был монастырь и чем-то выделен в своей исторической судьбе. В самом деле, монументальностью своих сооружений уступает он только северным исполинам — Кирилло-Белозерскому и Соловецкому, а по своим архитектурным достоинствам является, как пишут исследователи, «одним из лучших в древнерусском зодчестве».

Со времени своего основания монастырь обратил на себя особое внимание московского правительства. Великие князья и цари щедро одаривали его земельными угодьями и «рыбными ловлями». Монастырская вотчина распространялась и на окрестные двинские селения, и на соляные варницы на беломорском побережье, и на «рыбные ловли» на Кольском полуострове. Свыше трех тысяч крестьян было приписано к монастырю. Такое предпочтение удаленной лесной обители над прочими имеет объяснение. Хотя Заволочье перешло под власть Москвы и вольность у Великого Новгорода была отнята, традиционная связь Севера с Новгородом не могла сразу прерваться. Новый монастырь в Заволочье должен был стать проводником духовного влияния Москвы. Потому и оказывалось ему столь явное предпочтение перед другими двинскими монастырями. Щедро жаловал Сийский монастырь Иван Грозный, приказывая инокам молиться за погубленного им сына и за «опальных бояр, им избиенкых». В конце XVI века начато было возведение каменного собора, сооружения не виданных дотоле размеров на Двине.

Особое положение монастыря укрепило и еще одно историческое обстоятельство. Сюда был сослан по приказу Бориса Годунова боярин Федор Никитич Романов, отец будущего царя Михаила, с повелением «застричь в монахи». Боярин был человеком властным, имел стремление к государственной деятельности и меньше всего желал монашеского сана. Пострижение над ним было произведено насильно, при этом боярин плакал. Имя ему было дано — Филарет. Позже, как известно, возвращенный из ссылки Филарет вступил на поприще церковной карьеры, стал патриархом и фактическим правителем государства при молодом царе. Новая царская династия Романовых оказывала щедрое покровительство монастырю. Продолжалось каменное строительство, возникла иконописная мастерская, была даже книгопечатня. Ризница (склад утвари) и библиотека Сийского монастыря считались одними из богатейших.

XVIII век был временем упадка для монастыря, утраты прежних феодальных вотчин, а в XIX веке укладом своим он ничем не отличался от других отдаленных обителей.

Побродив среди старых зданий и старых деревьев — лиственниц, берез и кедров, обратимся снова к сийской округе.

На противоположном берегу — бывшая подмонастырская деревня. Если перейти лесистую гривку за деревней, то снова выйдешь к воде. Это та же речка Сия, принимающая здесь вид цепи узких озер среди лесистых увалов. Если подняться вверх по тихой глади, вдыхая смолистый настой сосновых боров, то попадешь, пожалуй, на самое красивое из сийских озер — Дудницы.

Удивительно это озеро в тиши заповедных лесов, прихотливо изрезанное заливами — кулигами, с островами, с листьями кувшинок и раскрывшихся водяных лилий на сонной глади. Островов всего три, но их живописное расположение и изрезанность озерных берегов с выступающими лесистыми мысами создают впечатление островного множества. Берег и острова поросли высокими корабельными соснами. Пейзаж многопланов, разбит на кулисы, сквозь которые открываются дальние залитые солнцем пространства. Красота порой кажется неправдоподобной, декоративной, словно бы все это прихотливо и продуманно создано неведомым художником. Один островок, самый маленький, встает из вод округлой зеленой шапкой, на другом, побольше, высокие, далеко заметные сосны и среди них избушка, третий, самый большой, вытянут подковой. По преданию, на этот остров удалился основатель монастыря Антоний. Антоний был человеком своего времени, средневековым аскетом, в согласии со своими идеалами, он искал уединения, и не по его желанию основанный им монастырь стал людным местом. Даже Дудницы показались ему недостаточно уединенными, и он ушел на дальнее озеро, где жил в хижине среди двенадцати берез. Завещание его было страшным, ярко рисующим облик этого сурового человека: он повелел бросить свое грешное тело на растерзание хищным зверям и птицам либо кинуть в озеро…

Ничего аскетического нет в сийской природе, но много в ней тишины и спокойствия. Природа здесь мила, проста, и красота ее наполняет всех приходящих тихой радостью. Я бы хотел больше рассказать о Дудницах и о других милых моему сердцу местах, рассказать о рыбачьих зорях, о восходах и закатах, о мягких, пастельных тонах неба, о туманистых далях, о всплеске рыбы и о многом другом, отрадном, что сулит жизнь на лесных озерах. И о Черном озере, где вода и правда черная, и о Седловатом, и о Нюксозере, рыбацкой загадке. Все это приятное, летнее, отпускное, и многих людей радуют сийские озера, ставшие местом отдыха. Но наша речь не о рыбацкой и туристической романтике, и, посетив этот привольный уголок, мы вернемся на Двину, живущую своей трудовой жизнью.

Орлецы — Усть-Пинега

Красива река под Сией, с крутыми заворотами, в лесистых увалах, ниспадающих к воде. Девственно-чист, ненарушен ее облик, и, кажется, и сто и больше лет назад была она такой же. Небольшие деревеньки приютились по вершинам холмов в зелени и чистоте и радуют своим простым обликом.

Но не та река Двина, где можно долго наслаждаться видом уединенных мест. Невелика она по протяженности, меньше многих, а по значению — первая на Севере, река с трудовым обликом — везде по берегам ее идет работа. Так на каждом отрезке нашего пути: безлюдные лесные берега сменяются видом новых промышленных поселков. Вот и сейчас на левом берегу видны нижний склад, бревноскатка, сплоточный рейд, а ниже — большой поселок с возвышающейся металлической ретрансляционной телевышкой. Это — Волочек. И ниже, в Ракулах, запань и сплотка.

Чем ниже, тем интенсивнее движение на реке, и было бы повторением перечислять все встречные суда: теплоходы и «ракеты», плотоводы и самоходки, катера и моторки. Ощутимо по речному движению, что мы входим в зону притяжения крупного промышленного центра. Я замечаю это и глядя на берега: вот пионерский лагерь, а вот стоят на берегу легковые машины и разбиты палатки — горожане выехали на выходные дни. Особенного в этом, конечно, ничего нет — по левому берегу идет шоссе, и не проблема отъехать на своей машине полтораста километров, но для меня, помнящего реку иной, все это ново.

Из воспоминаний прошлых лет одно наяву: пароход «М. В. Фрунзе», на котором я плыву, ходят еще «старички» на линии Емецк — Архангельск, всем жителям нижней Двины знакомые «М. В. Фрунзе» и «Степан Разин». Списать и пренебречь ими пока не стоит: «ракеты» и теплоходы скоростной линии не на все пристани заходят, и еще есть причина — «ракеты» немногоместны и в горячее время летних отпусков не могут справиться с пассажирским потоком, тут и выручают двинские ветераны.