Образцы немедленно направили в австро-венгерский арсенал ВВС со срочным запросом изготовить копии для австрийских поставщиков. Спустя несколько недель Мейерхофер получил письмо с благодарностью за присланный образец и заверениями, что "вопросу уделяется самое пристальное внимание". Оно точно так же продолжало уделяться и через год, когда война уже закончилась, хотя справедливости ради нужно отметить, что к тому времени вопрос уже достиг стадии обсуждения.

Из тех, кто летал со мной в эскадрилье 19Ф, в живых оставались только он, я и Светозар фон Поточник. Большинство остальных — Суборич, Баринкаи, Зверчковски и другие — пережили войну, но к 1926 году уже умерли, погибли в мирное время в авиакатастрофах. Мейерхофер был теперь пилотом бельгийской авиакомпании "Сабена", и через несколько недель после нашей встречи он тоже встретил "смерть пилота", налетел на фабричную трубу, пытаясь в тумане приземлиться в Ле-Бурже.

Что касается Светозара фон Поточника, этого паладина германской расы, я встретился с ним уже в 1926 году в Парагвае, когда был ненадолго прикомандирован к парагвайскому речному флоту во время жестокой войны с Бразилией. Он и в Капровидзе был довольно странным, теперь же стал совершенно безумным, но пугающе спокойным, с виду — даже здравомыслящим. Он участвовал в тайной войне в 1919 году в Каринтии, когда молодая Австрийская республика воевала, чтобы не дать Словении забрать район к югу от Кладенфурта.

Из-за этого теперь он и оказался в Южной Америке под именем Зигфрида Ноймана — его разыскивали по всей Европе как военного преступника за то, что он разбомбил старую школу своего отца в Правнице, где в классе на первом этаже погибли около сорока детей. Теперь Поточник летал в парагвайских ВВС, отрабатывая на индейских деревнях свою теорию террористической бомбардировки, которую разработал за прошедшие годы мировой войны.

В 1931 году он вернулся в Германию и стал пилотом-испытателем "Юнкерсов", потом поступил в Люфтваффе, став одним из лидеров печально известного во время гражданской войны в Испании легиона "Кондор", одним из тех, кто устроил испытательный полигон в Гернике. К концу той войны он дослужился до чина генерал-майора. Но Балканы, где он получил своё имя, казалось, влекли его к себе с непреодолимой силой.

После ранения при аварии его перевели в наземную службу, командовать областью в оккупированной Югославии. Там активно действовали партизаны, но деятельность зондеркоманды Ноймана, подразделения, созданного из наземного персонала Люфтваффе, была куда более интенсивной и методичной. В 1946 году Поточника передали Югославии и повесили как военного преступника, ответственного за смерть по меньшей мере двадцати пяти тысяч человек.

Мейерхофер не знал, что стало с несчастным гауптманом Краличеком после того, как я попытался задушить его тогда в Капровидзе — он просто исчез из вида. Я не вспоминал о Краличеке до 1960 года, пока не увидел статью о нём в одной из воскресных газет.

Оказалось, что после войны Краличек стал чиновником в Венской полиции, он сопоставлял статистику преступлений или что-то в этом роде. Двадцать лет он вел неприметную жизнь гражданского полицейского чиновника. Но подлинное призвание иногда находят и в позднем возрасте. В 1938 году в Австрию прибыли нацисты, а в 1940-ом отдел Краличека включили в гиммлеровскую империю СС и перевели в Берлин.

Там его привлекли к работе по старой специальности — организовывать железнодорожные перевозки. И теперь он находился в своей стихии. В былые времена его усердие и внимание к деталям работали только в хрупком административном аппарате Габсбургской империи. Но теперь, как у главы отдела, в его распоряжении находилась высокоэффективная и, несомненно, послушная администрация, с рвением выполняющая поставленные задачи.

Без сомнения, он отлично работал, ежедневно организуя десятки железнодорожных перевозок через оккупированную Европу, несмотря на хаос из-за бомбардировок и фронтовой беспорядок. Вообще-то, чем хуже шли дела на фронте, тем эффективнее работала команда Краличека. Когда в 1945 году во Фленсбурге его арестовали британские войска, он хвастался, что летом 1944 года проводил через Словакию по тридцать-сорок поездов в день, даже когда русская армия вторглась в Венгрию.

Ему задали вопрос — думал ли он когда-нибудь о том, что происходит с перевозимым грузом, когда тот достигает места назначения? Нет, возмущенно отвечал он, это полностью вне зоны его ответственности, и совершенно его не волнует. В Нюрнберге ему дали двадцать лет. Он вышел на свободу раньше, примерно в 1962 году, а вскоре после этого дал интервью журналистке, американке еврейского происхождения, после чего и появилась та газетная статья. Его восхитила скрупулезность журналистки, и он подробно рассказывал ей все, что она хотела знать.

Так продолжалось до тех пор, пока уже в конце интервью она не сообщила, что ее родители погибли в газовых камерах. Краличек ужаснулся, шокированный этим признанием, и совершенно не мог понять, что туда их доставил один из его поездов.

Вот и всё о действующих лицах этой истории.

Что же касается сцены, то я больше никогда не видел плато Карсо, для меня это всегда будет слишком. Даже лебёдкой и канатом с ногу толщиной меня не затащить на эту отвратительную пустошь.

Но, как я понимаю, подобные чувства испытывали не все. Даже спустя годы после войны многие из выживших — итальянцы, австрийцы, бывшие австрийцы — продолжали возвращаться на те опустошённые холмы и целые дни блуждали среди рядов ржавой колючей проволоки и обваливающихся окопов. Они и сами не понимали, чего ищут — то ли товарищей, оставшихся здесь, то ли собственную украденную молодость, а может, искупление вины, поскольку, в отличие от многих других, выбрались оттуда живыми.

Одним из таких печальных живых призраков стал младший брат Мейерхофера, воевавший на Карсо во время частых боёв 1916-1917 годов, двадцатилетний лейтенант фельдъегерского батальона, попавший в армию прямо из школы. Мейерхофер рассказал мне, что брат возвращался туда каждый год и прошлым летом погиб от взрыва недалеко от Кастаньевиццы — по словам карабинеров, развёл костёр в долине на том месте, где в земле лежал старый артиллерийский снаряд.

Он, как и я, был фотографом-любителем, и Мейерхофер, приехав в Вену, собирался передать альбом фотографий брата музею военной истории в Арсенале. В гостиничном номере он показал мне этот альбом. Многие фотографии были сделаны спустя годы после войны, когда режим Муссолини установил на Карсо множество военных мемориалов, увековечивавших не столько память мёртвых, сколько величие былых сражений.

Но на одной из фотографий оказался неофициальный памятник, возведённый самими участниками сражения прямо на поле боя. Думаю, это фото сделали вскоре после разгрома при Капоретто, где за полдня итальянская армия оставила на Карсо всё, что ценой полумиллиона жизней захватила за два года. Фотография была подписана просто: "Фажти-Хриб, осень 1917" и запечатлела пирамиду из двух или трёх десятков черепов, сложенную безо всякого внимания к национальной принадлежности и увенчанную крестом из двух бедренных костей и винтового кола для проволочного ограждения, связанных колючей проволокой.

Не знаю, что стало с этой фотографией. Должно быть, она утеряна, поскольку я никогда не видел её репродукций. И очень жаль. Ведь если бы все военные мемориалы обладали суровой честностью этого простого памятника, возможно, было бы меньше войн и меньше поводов чтить память погибших.

Глава пятнадцатая 

В 1916 году австро-венгерская военно-морская авиабаза Луссин-Пикколо считалась не особенно приятным местом, как, впрочем, и сам остров Луссин-Пикколо, хотя, кажется, когда-то, лет сто назад, он знавал лучшие дни. Как и многие другие наименования в империи Габсбургов, даже здесь, на её самых дальних далматинских окраинах, название города сбивало с толку.