Он выглядел озадаченным.

— Интересно. Нас вызвали на поиски рухнувшего аэроплана, но это был "SP2" из Сан-Витторио с двумя пилотами на борту. Должно быть, какая-то ошибка. Но, так или иначе, мы нашли вас, откуда бы вы ни прилетели, а теперь доставим вас вниз. Вы можете идти?

— Да, да, нет проблем. Во время посадки меня не ранило. Но я очень устал, так что буду рад, если вы пойдете медленно.

Патруль разместился в рифуджио: маленькой деревянной хижине альпинистов, опасно взгромоздившейся на краю заснеженной пропасти на холодной северной стороне горы, на высоте около двух тысяч метров.

Она вряд ли подходила для десятерых мужчин со снаряжением, но там был каменный очаг и дрова, так заманчиво потрескивающие, когда я вошел. Вскоре от моего влажного кожаного комбинезона поднялся легкий пар, я уселся у огня, поглощая спагетти с сыром. Восхитительный и почти забытый запах настоящего кофе проникал в хижину из эмалированного горшка, греющегося на тлеющих угольках.

После холода, сырости и мучений это место могло показаться просто маленьким раем на земле — если бы я не помнил о Тотте, лежащем там, в ночи, на леднике, со сломанными лодыжками, и о кожаной сумке со сверхсекретными документами под головой.

Ещё одной, более серьёзной проблемой, стал сержант Агорда, страшный болтун. И не просто болтун, а отвратительно любопытный, с острым зрением и, как я с ужасом обнаружил, с чутьем детектива, находящего мелкие несоответствия в рассказе собеседника. Я знал, что мой итальянский достаточно хорош, чтобы выдержать эту проверку, проблемой, скорее, оказалось придумать правдоподобную историю моей жизни.

Подчинённые сержанта особого беспокойства не вызывали: большинство были тирольцами, хотя и родом из Абруцци или даже из мест южнее. Но сам Агорда оказался твердым орешком. Он был местным, в мирное время работал проводником в горах близ Кортины-д'Ампеццо, зато много поездил по северу Италии и мог подловить меня на многих подробностях.

— Мы всё лето пользовались этой хижиной как базой, — сказал он, наливая мне в жестянку дымящийся кофе, — но через пару недель, наверное, придётся спуститься ниже.

В этом году снег выпал рано, и говорят, зима будет холодной.

— Много здесь было боёв?

— Пока не особо. Но пониже, у Тофаны и Мармолады, много чего происходило в последние месяцы, были и тяжёлые бои. Ну а ныне, похоже, эти горы не нужны ни нашим генералам, ни австрийцам, чтобы за них сражаться.

— А где линия фронта? Далеко отсюда?

Он хохотнул.

— Линия фронта? У нас тут такие же линии фронта, как у вас в воздухе. Австрийцы расположились по ту сторону горы, а мы — по эту. Время от времени устраиваем перестрелки. То они нам пару снарядов закинут, а мы им в ответ, но в основном все столкновения происходят между патрулями в расселинах. В марте мы потеряли двоих, когда эти сволочи на санях затащили пулемет. Правда, в следующем месяце уже мы заманили их в засаду и убили троих, так что сейчас счет примерно равный. Смешно, конечно, но мы их почти всех знаем. Пехотинцев, то есть. Кое-кто с их и нашей стороны даже родством связан — братья или шурины. Безумие, конечно: драться в горах друг с другом, когда эти горы сами нас похоронить могут, всех без разбора, — он подлил мне кофе. — Такое уже было прошлой весной на Монте-Кристалло. Две роты вели огонь из винтовок на склоне горы. Затем какой-то кретин швырнул гранату — и пошла лавина. Ни наших, ни австрийцев больше не видели. Нет, лейтенант, поверьте — те, кто зарабатывают на жизнь проводниками в горах, умеют их уважать, — замолчав, он подбросил в огонь дрова. — Ну да хватит все обо мне да обо мне, лейтенант. Что насчет вас? Давно в авиации?

— Почти полтора года.

— А раньше где служили, могу я полюбопытствовать?

— В кавалерии.

Я поправил воротник плотно застегнутой кожаной куртки, чтобы получше скрыть под ней форму военно-морского офицера.

— В каком полку?

— Эээ, в аостанском драгунском.

Выбрал я, кажется, удачно: в 1916 году подавляющую часть офицерских корпусов европейских ВВС составляли бывшие кавалеристы, уставшие от безделья в ожидании прорыва, который никогда не произойдет.

— Аостанский драгунский? Но вы сами разве не из Венеции?

Отрицать это было бы глупо: габсбургский военно-морской флот до середины XIX века разговаривал почти исключительно на итальянском, и в академии флота преподавали мягкий, ритмичный венецианский диалект, который ныне можно услышать на всем побережье Адриатики до самого Корфу.

Вопросы становились все неуместней, но с моей стороны было бы глупо прикрываться званием и обрывать его.

— Из Порденоне, если вам угодно. Мой отец торговал вином.

О сказанном я тут же пожалел. Лицо моего собеседника прояснилось:

— Из Порденоне? Я хорошо знаю это место. У меня там живут братья. На какой улице, можно узнать?

— Страда делла Либерта.

— Какой номер дома?

Я нервно сглотнул. Мне совсем не нравилась эта игра.

— Двадцать семь.

— Тогда вы помните старого пьяницу Эрнесто и его жену. Вы были там, когда это случилось?

"Матерь Божья, помоги мне", — подумал я.

— Нет, а должен был?

— Странно: это было во всех газетах, ее нашли похороненной в подвале.

— В то время я был далеко, в военном училище. Я узнал об этом позже.

— В военной академии? Наверное, вас послали вас туда совсем юным. Это было году в 1892-ом или 1893-ом. Она была моей кузиной со стороны матери. Но если ваш отец торговал вином, он ведь член гильдии.

— Гильдии?

— Гильдии. Вы ведь знаете об этом деле? Гильдии Сан-Сальваторе. В ней состояли все виноторговцы. Они делали вино из конского навоза, кампешевого дерева и серной кислоты. Многие оказались в тюрьме, когда люди начали умирать от этого вина. Вся Италия об этом знала. — Он встал. — Подложите-ка еще полено в огонь. Здесь жутко холодно.

На самом деле внутри хижины было далеко не "жутко холодно", скорее как в турецкой бане. Теперь я разгадал его игру — заставить меня расстегнуть лётную куртку, чтобы он рассмотрел форму под ней, но не рискуя обвинением в нарушении субординации, если бы он просто приказал мне сделать это, а оказалось бы, что я всё-таки итальянский офицер. Хитрая уловка — я уже начал ощущать, как по телу под лётным комбинезоном стекают струйки пота. Агорда подбросил ещё пару поленьев в пылающий огонь, подняв фонтан искр, улетевших в дымоход. Он обернулся ко мне.

— Tenente, не хотите снять лётный комбинезон? Вы подхватите простуду, сидя в мокрой одежде.

В конце концов, я снял верхние брюки и ремень, чтобы стало хоть чуть-чуть прохладней. На мне была полевая форма — серые бриджи и обмотки, и я надеялся, что в нынешнем состоянии, промокнув от пота, они достаточно неопределённого цвета и сойдут за итальянские.

Я положил их на стол, сержант увидел на ремне кобуру и вытащил из нее пистолет.

— Откуда у вас "Штайр", tenente?

— В прошлом году подобрал как трофей в битве при Изонцо и решил сохранить. Он лучше наших моделей.

Это был бред, и он наверняка это понимал: девятимиллиметровый "Штайр", наверное, самая паршивая модель стрелкового оружия, когда-либо состряпанная. Я держал его при себе только в угоду инструкциям — и чтобы пустить пулю в лоб, появись нужда уйти от смерти в пожаре. Сержант осмотрел оружие.

— Отличная работа. А этот комбинезон — тоже у австрийцев прибрали? Наши-то чёрные, а не коричневые, и с подкладкой на меху. Я это знаю, потому как в прошлом месяце пришлось тащить вниз тело нашего лётчика. Не хотите снять куртку?

— Нет, спасибо. Эти куртки должны обсыхать на теле, иначе скукожатся. — Я понимал, что если сейчас не дам дёру, потом будет поздно. — Сержант, мне нужно выйти — вы понимаете зачем.

— А, ну да, сортир — дальше по тропе. Она всегда расчищена от снега.

Я вышел на улицу. После удушливой жары в хижине в лицо ударил ледяной воздух. Снова пошел снег, начинало темнеть. Я озирался в водовороте снежных хлопьев, прекрасно осознавая, что несколько внимательных пар глаз следят за каждым моим движением из хижины. Проклятье! Лыжи заперты в сарае.