— Я не предвижу успеха в твоём предприятии, — сказал судья Клейтон сыну, — это зло так укоренилось, что требует радикального исправления.

— Иногда я сожалею, что Эдвард сделал такое начало, — сказала мистрис Клейтон; этим началом он нанёс удар людским предрассудкам.

— Такие удары необходимы нашему народу, для того, чтобы отклонить его в сторону от устарелой, пошлой рутины, — возразил Клейтон. — Укоренившиеся обычаи не дают нам замечать за собой недостатки, делают нас нечувствительными к нашим несправедливым поступкам; дайте человеку толчок и он начнёт думать и доискиваться причины этого толчка.

— Но не лучше ли было бы, — сказала мистрис Клейтон, — удержать за собой личное влияние, чтобы распространять свои мнения с большею уверенностью и безопасностью? Тебе известно предубеждение против аболиционистов; — а лишь только человек вздумает защищать уничтожение невольничества,— его сейчас же назовут аболиционистом; влияние его тогда потеряно, и он ничего не в состоянии будет сделать.

— Мне кажется, — сказал Клейтон, — во всех частях нашего штата найдётся множество людей, которые, именно из-за этого обстоятельства, говорят совсем не то, что думают и делают не то, что следовало бы им делать. Кто-нибудь должен же восстать против этого вопиющего зла, должен пожертвовать общественным к себе расположением.

— Есть ли у тебя какой-нибудь определённый план, чтобы приступить к этому делу? —спросил судья Клейтон.

— Первые понятия человека о подобном предмете, само собою разумеется, должны быть сбивчивы; но с своей стороны я бы полагал начать с того, чтобы восставить общественное мнение против несправедливости законов о невольничестве и через это изменить их.

— Какие же именно постановления хотел бы ты изменить? — спросил судья Клейтон.

— Я дал бы невольнику право подавать жалобы на обиды и притеснения и быть законным свидетелем в суде. Я отменил бы закон, не дозволяющий невольникам получать образование, и запретил бы разлучать семейства.

Судья Клейтон задумался.

— Но каким образом полагаешь ты восставить общественное мнение против закона о невольничестве? — спросил отец Эдварда после непродолжительного молчания.

— Я должен обратиться прежде всего к протестантскому духовенству, — отвечал Клейтон.

— Конечно, ты можешь обратиться; но что из этого будет?

— Эта реформа, — сказала мистрис Клейтон, — так очевидно вызывается справедливостью, человеколюбием и духом нынешнего века, что в пользу её будет общее движение между всеми добрыми людьми; — в этом я уверена.

Судья Клейтон не отвечал. Бывают случаи, когда молчание делается самым неприятным выражением несогласия, — потому что оно не допускает никаких возражений.

— По моим понятиям, — сказал Клейтон, — в этой реформе, во-первых, должно уничтожить все те постановления, касательно быта невольников, которые клонятся к тому, чтобы поддерживать в них невежество и безнравственность и чтобы сделать невозможным развитие в них чувства самоуважения. Во-вторых, должно позволить эмансипацию рабов тем владельцам, которые будут иметь к тому расположение и представят верное обязательство за сохранение доброй нравственности в своих слугах. Тогда они могут держать невольников, но не иначе, как в качестве наёмных людей. При этом условии эмансипация совершится постепенно; нужно только, чтобы известные владельцы положили начало, и, поверьте, примеру их последуют прочие. Первый же опыт в весьма непродолжительное время докажет всю выгоду свободного состояния. В этом случае, если владелец и понесёт убытки, то разве только при самом начале реформы. Но и эти убытки будут ничтожны. В течение жизни моей я встречал множество добрых людей, которые втайне негодуют на учреждение невольничества, на злой несправедливость, истекающие из этого учреждения, и которые охотно променяли бы своё значение на всякую благоразумную меру, обещающую исправление и совершенное уничтожение этого зла.

— Затруднение в том, — сказал судья Клейтон, — что система невольничества, пагубная в последствиях своих для общества, — выгодна для отдельных лиц. В ней заключается источник их политического влияния и значения. Владельцы невольников — большею частью аристократы, пользующиеся различными конституционными привилегиями. Общий интерес и общая опасность соединяет их вместе, против духа времени; — чувство самосохранения не допустит никакой реформы. Как лицо отдельное, каждый владелец с радостью согласится на несколько перемен, которые ты предложишь; но соединённые вместе, в одно целое, они с разу увидят, что всякая перемена в этом учреждении опасна для прочных оснований системы, от которой зависит их политическое значение. Поэтому они будут сопротивляться тебе при самом начале, не потому, чтобы они не хотели реформы,— многие из них готовы оказать содействие в пользу справедливости,— но потому, что они не в состоянии сделать какую либо уступку. Они будут терпеливы в отношении к тебе, будут даже сочувствовать тебе, пока ты ограничишься одним выражением чувств; но лишь только твои усилия произведут хотя самое лёгкое волнение в обществе, тогда, мой сын, ты увидишь человеческую натуру совершенно в новом виде и узнаешь о человечестве гораздо больше, чем знаешь теперь.

— И прекрасно, — сказал Клейтон, — чем скорее, тем лучше.

— Но, Эдвард, — сказала мистрис Клейтон, — если ты намерен начать с духовенства, то почему бы тебе не обратиться к твоему дяде Кушингу и не попросить его советов? Этот человек из всех протестантов в нашем штате имеет самое большое влияние, и я часто слышала, как он оплакивал бедствия, проистекающие от невольничества. Он рассказывал мне ужасные факты о влиянии этого учреждения на характер его прихожан, — как из невольников, так и из свободных сословий.

— Конечно, — сказал судья Клейтон, — твой брат может рассказывать подобные вещи; он будет оплакивать бедствия невольничества — в частных кружках; он сообщит тебе множество фактов; но в деле уничтожения зла — на авторитет нечего рассчитывать.

— Неужели же ты думаешь, что он не согласится помочь в этом деле?

— Не согласится, — отвечал судья Клейтон, — потому что дело это непопулярно.

— Так ты полагаешь, что брат мой побоится исполнить свой долг из страха лишиться популярности?

— Твой брат должен заботиться об интересах своей церкви, — под этим он разумеет пресвитерианскую организацию, — и потому ответит, что ему нельзя рисковать своим влиянием. Тоже самое скажет каждое главное лицо других отраслей протестантской веры. Приверженцы епископальной церкви, методисты, анабаптисты, — все они одинаково заботятся об успехах своей церкви. Никто из них не решится защищать непопулярное дело, из опасения, что другие секты воспользуются этим и приобретут расположение народа. Никто из них не одобрит такой непопулярной реформы, как эта.

— Я, со своей стороны, не вижу тут непопулярности, — сказала мистрис Клейтон, — это, по моему мнению, одна из благороднейших и необходимейших реформ.

— Несмотря на то, — сказал судья Клейтон, — она будет представляться в самом невыгодном свете. Слова: уничтожение рабства, возмущение, фанатизм, — посыплются градом. Буря будет соразмерна действительной силе волнения и кончится, всего вероятнее, изгнанием Эдварда из штата.

— Папа, — сказал Клейтон, — мне бы не хотелось думать, что люди так дурны, как вы их представляете, особенно люди религиозные.

— Я вовсе не представляю их дурными, — отвечал судья Клейтон. — Я упомянул только о фактах, которые очевидны для всякого.

— Но, — сказал Клейтон, — разве протестантская церковь древних времён не боролась с целым светом? Религия всегда и везде должна стоять в главе общества, должна управлять им и наставлять в добродетели и истине.

— Об этом слова нет, — сказал судья Клейтон. — Однако же, я полагаю, на деле ты сам увидишь всё это в том виде, в каком я представил. Чем была протестантская церковь в древние века и чем она должна быть в настоящее время, — это два вопроса, которые вовсе не идут к делу при наших практических соображениях. Я смотрю на вещи, как они есть. Ложные предположения и ожидания никогда ещё не приносили пользы.