— Славно же отделал вас сегодня Стрингфелли, — говорил он, — нечего сказать, метко попал!

— Ничуть не бывало, — с видом пренебрежения отвечал мужчина.

— Старый Баскум его совсем уничтожил: как будто его и не бывало.

— Странно, право, — сказал Абиджа, — как это люди смотрят на вещи; по-моему, в мире всё имеет своё назначение, всему есть предопределение. Уже одна мысль об этом доставляет человеку утешение. Всё делается так, как тому предназначено. Если в мире всё получило предназначение ещё до его сотворения, то ничего нет удивительного, если всё и идёт своим чередом. Но если бы всё пошло как хочется людям, то из этого вышла бы страшная неурядица.

— Мне не нравится сухая материя о предопределении, — сказал другой, очевидно принадлежавший к секте с более свободным и весёлым взглядом на жизнь. — Я стою за свободу желаний,— за свободу благовестия и свободу молитвы.

— С моей стороны, — сказал Абиджа с недовольным видом, — если б всё делалось по-моему, я бы слова не сказал тому, кто не верует в закон о переизбрании.

— Это потому, что вы, безусловно верующие в переизбрание, считаете себя в числе избранных! — сказал один из присутствующих. — Без этой уверенности вы бы не стали говорить так утвердительно. Если уж и в самом деле всё должно следовать предопределению, то скажите, каким бы образом помочь себе?

— Этот вопрос меня не касается, — сказал Абиджа. — У меня есть убеждение, от которого на душе как-то легко, — которое показывает мне всё в надлежащем своём свете, и притом же оно чрезвычайно удобно для каждого человека.

 В другой части поля Бен Дэкин сидел у входа в палатку свою, лаская одну из любимых собак, и разделяя полуденную трапезу с женою и сыном.

— Клянусь тебе, жена, — сказал Бен, отирая рот, — с этого времени я решительно намерен заботиться о своей душе. Из первых вырученных денег за поимку негров, я отдам половину на устройство собрания. А теперь пойду и стану в ряды защитников веры.

— Да, пожалуйста, Бен, держись подальше от Абиджи Скинфлинта, — сказала его жена.

— Нe беспокойся. Я буду воздержен. Стакан другой необходим; знаешь, чтоб голос был чище; — а больше ни капли.

В это время купец, торговавший неграми и остановившийся невдалеке от Бена, подошёл к палатке последнего.

— Знаешь ли что, любезный друг, — сказал он, — сегодня утром, пока я был на собрании, один из моих проклятых негров убежал в болота! Не можешь ли ты со своей собакой догнать его и притащить сюда? За это я заплачу тебе сто долларов наличными.

— Зачем же ты обращаешься к нему? — сказал, подойдя к ним, Джим Стокс, низенький, толстый и пошлой наружности мужчина в синей охотничьей блузе. — Да его собаки никуда не годятся; просто дрянь. Вот мои, так дело другое; настоящие флоридские! Каждая из них уж если вцепится в негра, то стиснет его в зубах как грецкую губку.

Намерение бедного Бена заботиться о спасении своей души не могло устоять против этого внезапного нападения со стороны его врага. Не обращая внимания на умоляющие взгляды жены, он выпрямился, засучил рукава и вызвал своего соперника на драку. Толпа негров, в один момент окружила их. Смех, вызов на пари, брань и проклятия, — слышались повсюду; но вдруг всё затихло, при виде мистера Бонни, который незаметно подошёл к цепи, окружавшей бойцов.

— Что вы тут делаете? — вскричал он. — Угождаете дьяволу! Чтобы не было этого! Здесь священное место; сейчас же оставьте брань и драку.

Несколько смущённых голосов решилась объяснить мистеру Бонни причину этого шума.

— Ну, что ж! — сказал он, негр убежал, и пусть его бежит; можете поймать и после собрания. — Вы пришли сюда искать спасения: зачем же эта брань, этот кулачный бой? Оставьте, оставьте! Споёмте лучше гимн со мной. И он запел. Голос за голосом приставал к нему, и собиравшаяся буря миновала.

— Послушай, — вполголоса сказал мистер Бонни купцу, отводя его в сторону, — нет ли между твоими неграми хорошей поварихи?

— Есть превосходная, — сказал купец, — что называется — первый номер; могу вас уверять. Купил её дёшево, и готов уступить за восемьсот долларов, — и то только вам, потому что вы проповедник.

— Назначая такую огромную сумму, ты, должно быть, думаешь, что проповедники могут платить такие деньги, — сказал мистер Бонни.

— Вы ещё не видали её; это ужасно дёшево, уверяю вас. Видная, здоровая женщина; умная, бережливая домохозяйка и, вдобавок, набожная методистка. Помилуйте, восемьсот долларов за неё — ничего не значит! Мне бы следовало взять тысячу, но у меня принято за правило делать проповедникам уступку.

— Почему ты не привёл её с собой? — спросил мистер Бонни. — Может статься, я дал бы за неё семьсот пятьдесят.

— Нельзя, ни под каким видом нельзя! — отвечал торговец.

— Ну, хорошо; мы поговорим об этом после собрания.

— У неё четырёхлетний ребёнок, — прибавил торговец, прокашлянув, — здоровый, милый ребёнок; я думаю взять за него не меньше сотни долларов.

— О, в таком случае не нужно, — сказал мистер Бонни; — на моей плантации я не держу детей.

— Но, я вам говорю, это премилый мальчик; содержание его ничего не будет стоить: а когда он вырастет, то смело можно сказать, что в вашем кармане прибудет тысяча долларов.

— Хорошо, я подумаю.

Вечернее богомолье, представляя собою более живописную сцену, производит и более глубокое впечатление. Главными действующими лицами на собраниях большею частью бывают люди, которые, мало обращая внимания на цель подобных собраний, умеют, однако же, с особенным тактов, действовать на массы умов, и пользоваться всеми силами и влиянием окружающей природы. В их душе преобладает чувство какой-то дикой поэзии, придающее цветистости их выражениям, руководящее их во всех распоряжениях. Они всегда дорожили и с поэтическим искусством пользовались торжественным и гармоническим величием ночи, со всею её таинственною силою, способною воспламенять страсти и возбуждать душевные порывы. День собрания был один из прекраснейших июньских дней; — небо отличалось той недвижно-светлой лазурью, атмосфера — той кристальной прозрачностью, которая часто придаёт американскому пейзажу такое резкое очертание и человеческом существам такое глубокое сознание жизни. Вечернее солнце погружалось в обширное море огня и, утонув в пурпуровом горизонте, разливало по всему небосклону поток нежно-розового света, который, будучи перехвачен тысячами тонких облаков, представлял великолепный эфирный покров. Темнота леса смягчалась розовыми лучами,— и по мере того, как густые тени начинали исчезать, на небе засверкали звёзды, и вскоре поднялась луна, полная, роскошная. Её свет, ещё при самом начале появления, до такой степени был обилен и блистателен, что все единодушно решили продолжать вечернее богомолье; и когда, при звуках нового гимна, народ высыпал из палаток и расположился перед эстрадой, то, без всякого сомнения, самое зачерствелое сердце было проникнуто безмолвным величием, которое выражалось в природе. С окончанием гимна, мистер Бонни выступил на край эстрады, воздел руки к пурпуровому небу и громким, не лишённым мелодии голосом повторил слова псалмопевца:

"Поведают славу Божию, творение же руку Его возвещает твердь. День дню отрыгает глагол и ночь ночи возвещает разум". (Псал. XVIII). О грешники! — воскликнул он, —обратите взор ваш на эту луну, озарённую ослепительным светом, и помыслите о вашем нечестии и заблуждении! Помыслите о ваших пороках, о наклонностях к ненависти и обману, о ваших ссорах и драках! Помыслите и скажите, в каком виде представляются они вам при свете этой луны, осеняющей вас своими лучами? Неужели вы не замечаете красоты, которою Господь одарил её? Неужели вы не постигаете, что подобно ей и святые облечены таким же точно светом? Вероятно, у каждого из вас была благочестивая мать, благочестивая жена или благочестивая сестра, которые переселились из этого греховного мира в царствие небесное и там шествуют вместе с Господом, — шествуют с Господом по тверди небесной и глядят теперь на вас, грешников, как глядит эта луна. И что же они видят? Они видят, что вы бранитесь, предаётесь разврату, любостяжанию, конским ристалищам и петушиным боям! О грешники! В настоящую минуту вы представляете собою скопище людей нечестивых! Не забудьте, что Господь смотрит на вас глазами этой луны! Он взирает на вас оком милосердия! Но настанет день, когда он посмотрит на вас совершенно иначе! Он посмотрит на вас гневно, если вы не раскаетесь! О, какая грозная была минута на горе Синае, тысячелетия тому назад, когда глас невидимой трубы раздавался громче и громче, гора дымилась, гром беспрерывно сменялся молнией, и Господь снизошел на Синай! Это ничто в сравнении с тем, что вы увидите! Луна перестанет освещать вас; звёзды померкнут; небеса исчезнут с величайшем шумом, и стихии расплавятся от сильного зноя! Случалось ли вам видеть когда-нибудь лесной пожар? Я видел его, видел пожар в американских степях: он бушевал, как ураган! Люди, лошади, звери бежали от него. Я слышал рёв и треск его, видел, как громадные деревья, подобно труту, в несколько секунд обращались в пепел! Я видел, как огонь молнией пробегал по деревьям вышиной в семьдесят пять и во сто футов и превращал их в обнажённые столбы; небо представляло сплошное зарево; огонь бушевал, как океан во время бури. День Страшного Суда ожидает вас! О грешники! Вы не помышляете, что ожидает вас в тот страшный день! Ваше раскаяние будет слишком, слишком поздно! Вы не хотели раскаяния, когда вам его предлагали, и за то должны будете принять наказание! Вы не найдёте места, где бы укрыться от гнева. Небо и земля перейдут, и море исчезнет! Не будет места для вас во всей вселенной!