Чаша горестей Нины как будто не была ещё полна; тётушка Несбит вышла вслед за ней с чрезвычайно приветливым видом.

— Нина, душа моя; он рассказал мне всё; уверяю тебя, он мне очень поправился.

— Рассказал вам всё! О чём же? — спросила Нина.

— О том, моя милая, что ты дала ему слово выйти за него. Я в восторге от твоего выбора. Я полагаю, что тётя Мария и все твои родные тоже будут в восторге. Ты сняла тяжёлый камень с моей груди.

— Я бы желала, тётушка Несбит, чтоб вы не беспокоились ни обо мне, ни о моих делах, — сказала Нина. А что касается до этого кота в скрипучих сапогах, то я вовсе не хочу, чтоб он мурлыкал около меня. Смеет ещё так обходиться со мной! Смеет называть меня Ниной и говорить со мной, как рабой! Я его проучу!

— Что с тобой, Нина? Твоё поведение чрезвычайно странно: ты удивляешь меня.

— Очень может быть, тётушка; я ещё не знаю, случалось ли когда-нибудь, чтоб я не удивляла вас. Но этого человека я презираю.

— Зачем же, мой друг, ты дала ему слово? Ведь это уже есть обязательство.

— Я дала ему слово! Ради Бога, тётушка, замолчите. Обязательство! Я хотела бы знать, что значит Нью-Йоркское обязательство? Я только не мешала ему ухаживать за мной, потому что он необходим был в опере, необходим для шутки. Этот человек умел хорошо держать мой букет, он был живым оперным либретто! Он был очень полезен в своё время; но кому какая нужда до него по прошествии этого времени?

— Однако, моя милая Нина, ведь это значит играть сердцами благородных людей.

— О, я ручаюсь за его сердце! Уверяю вас, его сердце не из сахара; он любит хорошо поесть, хорошо выпить, любит щегольски одеваться, щегольски жить, и проводить время в своё удовольствие: ему не достаёт только жены к довершению всего благополучия; и как видите, он воображает взять меня, но сильно ошибается. Называть меня "Ниной"! Дайте мне только остаться с ним наедине: я научу его называть меня Ниной! Я покажу ему, до какой степени он забывается.

— Однако, Нина, ты должна сознаться, что сама подала ему повод к тому!

— Что ж из этого следует? Точно также, я подам ему повод к чему-нибудь другому.

— Помилуй, друг мой, — сказала тётушка Несбит, — он приехал узнать, когда назначен будет день свадьбы.

— День свадьбы! Скажите, пожалуйста! И он смеет ещё говорить об этом! Впрочем, ваша правда, тётушка: всему виною я: но я постараюсь сделать всё, что нужно, чтоб поправить это дело.

— Во всяком случае, мне очень жаль его! — сказала тётушка Несбит.

— Вам, тётушка? За чем же дело стало, выходите вы за него: он вам под пару; также молод и также миловиден, как вы.

— Нина! Не стыдно ли тебе! — сказала тётушка Несбит, и в тоже время покраснела и приняла важный вид. — Конечно, было время, когда я была не дурна, но это время давно миновало.

— Это потому, что вы одеваетесь всегда в какие-то траурные платья, — говорила Нина, причёсываясь перед зеркалом и поправляя локоны. — Пожалуйста, тётушка, спуститесь теперь вниз, и займите гостей. Во всяком случае, я должна винить одну себя. Бесполезно сердиться на этого господина; и потому, тётушка, будьте с ним как можно любезнее, постарайтесь утешить его. Вы только вспомните о том, как увольняли своих поклонников, когда были в моих летах.

— Кто же этот другой джентльмен, Нина?

— Это так себе, ни больше, ни меньше, как мой приятель: очень добрый человек, добрый до такой степени, что из него мог бы выйти хороший пастор; и к тому же не так несносен, как вообще бывают добрые люди.

— Быть может, ты и ему обязана своим словом.

— О нет! Я никому не хочу быть обязана. Это самое несносное положение: мистер Клэйтон мне нравится потому, что не надоедает мне своими любезностями, не смотрит на меня с восторгом, которого я не могу терпеть, не танцует и не называет меня Ниной! Мы с ним очень хорошие друзья, вот, и всё! А я вовсе никому не давала слова.

— Хорошо, Нина, я пойду вниз, а ты, пожалуйста, поторопись.

В то время, как джентльмены и тётушка Несбит сидели в гостиной, ожидая Нину, Карсон старался быть совершенно счастливым и совершенно как дома. Они сидели в зале, в большой, прохладной комнате, находившейся в центре всего дома. Длинные французские окна в каждом конце открывались на балкон. Столбы балконов обвивались плющом и украшались гирляндами из роз, в настоящее время в полном их цвете. Пол состоял из полированной разноцветной мозаики. Над камином висел герб Гордонов из резного дуба. Стены комнат покрыты были тёмным деревом, и на них висело несколько прекрасных фамильных портретов работы Копли и Стюарта. Большое фортепиано, недавно прибывшее из Нью-Йорка, было во всей комнате единственным украшением новейшего времени. Большая часть мебели старинного фасона была из тяжёлого, тёмного, красного дерева. Клейтон сидел у дверей, всё ещё любуясь дубовой аллеей, которая виднелась за волнистою зеленью роскошного луга. Через полчаса Нина появилась в пышном облаке кисеи, кружев и газовых лент. Одеваться хорошо и со вкусом было одною из врождённых способностей Нины; без особенного размышления, она всегда нападала на тот цвет и материю, которая более всего гармонировала с её наружностью и характером. В покрое её платья, в его складках было что-то особенно лёгкое и плавное; когда она ходила, то, казалось, что маленькие ножки её не касались пола; она как будто порхала. Её карие глазки имели удивительное сходство с глазками птички;— это сходство ещё более увеличивалось быстрыми поворотами её головки, и лёгким порханием, свойственным одной только ей, так, что когда Нина явилась в зале в газовом платье розового цвета, и положила на фортепьяно свою маленькую ручку, не стянутую перчаткой, она показалась Клейтону резвой весёленькой птичкой, готовой улететь при первом приближении к ней. Клейтон имел удивительную способность делать наблюдения, не показывая вида, что делает их.

— Клянусь честью, Нина, — сказал Карсон, подходя к ней с самым восторженным видом; — вы, как будто, сейчас упали с радуги!

Нина отвернулась весьма холодно, и начала разбирать ноты.

— Вот это прекрасно! — сказал Карсон. — Спойте что-нибудь, пожалуйста. Спойте что-нибудь из "Фаворитки". Вы знаете, это моя любимая опера, продолжал он, принимая самое сентиментальное выражение.

— Извините, я не могу... Я совсем разучилась, и теперь ничего не пою. Мне надоели все эти оперы.

С этими словами, Нина вспорхнула, пролетела мимо дверей, у которых сидел Клейтон, и деятельно начала заниматься цветами, окаймлявшими балкон. Через минуту Карсон был подле неё. Он принадлежал к числу тех людей, которые, по-видимому, считают своею обязанностью не давать никому покоя, и всем надоедать своею любезностью.

— Изучали ли вы когда-нибудь, Нина, язык цветов? — спросил он.

— Нет; я вообще не любила изучать языки.

— А знаете ли вы, что значит расцветшая роза? — сказал он, нежно подавая ей только что распустившийся цветок.

Нина взяла розу, покраснела от досады, и потом, сорвав с куста другой цветок, который расцвел уже три дня, и которого листики начинали обсыпаться, подала ему и сказала:

— А знаете ли вы, что значит это?

— Вы сделали весьма неудачный выбор! Этот розан отцвёл и рассыпается на части, — весьма наивно возразил мистер Карсон.

— Я так и думала, — сказала Нина, и потом, сделав быстрый поворот, она вспорхнула и в несколько лёгких движений снова очутилась посредине зала, в то самое время, когда вошедший лакей объявил, что подан обед.

Клейтон встал и с обычною серьёзностью подал руку свою тётушке Несбит, так что Нина увидела себя в необходимости принять услуги восхищённого мистера Карсона, который, совершенно ничего не замечая, находился в лучшем расположении духа и весьма уютно поместился между тётушкой Несбит и Ниной.

— Я полагаю, вы здесь страшно скучаете; такого пустого и безлюдного клочка земли я ещё не видывал! Скажите, пожалуйста, что вы находите интересного в этом месте?— сказал он.

— Не угодно ли вам этого соуса? — отвечала Нина.