Клейтон прочитал статью с свойственной ему спокойной улыбкой.

— Кажется, я говорил весьма немного, — сказал он, — я только указал на увеличение пользы для нашего земледелия через кроткое обращение и распространение морального чувства между нашими работниками; а это, само собою разумеется, заставило меня коснуться закона о невольниках. Я сказал не больше того, что известно каждому.

— Но разве ты не знаешь, Клэйтон, — сказал Россель, — что если человек имеет врага, или кого бы то ни было, питающего к нему злобу, то, делая замечания подобного рода, он даст ему в руки громадную силу против себя? Наш простой народ до такой степени невежественен, что находится в руках всякого, кто только хочет извлечь из него пользу. Это всё равно, что пчелиный рой; в нём можно поддерживать порядок ударами в металлический таз. Том Гордон завёл такой таз и намерен управлять простым народом. Он от природы имеет буйный характер, и не мудрено, что повлечёт за собою всю чернь. И потому ты должен беречься. Твои родные расположены в твою пользу; но случись что-нибудь, и они оставят тебя. Кто же тогда будет тебя поддерживать? Совещался ли ты с кем-нибудь?

— Я говорил с некоторыми из протестантских духовных.

— И, без всякого сомнения, — сказал Россель, — они обещали помолиться за тебя. Если ты получишь успех, они произнесут тебе похвальное слово. Послушай, Клэйтон, я, с своей стороны, вот что сделаю. Если Том Гордон будет нападать на тебя, я заведу с ним ссору и убью его, не подумав. Таких вещей я терпеть не могу, — и мой поступок нисколько мне не повредит в отношении к моей партии.

— Благодарю тебя, Россель; надеюсь, такого рода услуга мне не понадобится.

— Любезный друг, — продолжал Россель, — вы, философы, имеете чрезвычайно ошибочное мнение на счёт смертоносного оружия. Им не следует пренебрегать в борьбе с людьми бездушными. Пара хороших пистолетов тебе не повредит; я не шутя говорю, Клэйтон, что ты должен носить пистолеты. Если враги твои узнают, что ты имеешь их при себе и, в случае крайности, намерен сделать из них употребление, они, поверь, будут держаться подальше. Жизнь ещё им не надоела. А я уверен, что в непродолжительном времени у нас поднимется порядочная суматоха. Том Гордон далеко хитрее, чем ты полагаешь; он записался в члены конгресса, и поверь,— с его правилами он приобретёт много голосов. В конгрессе он наделает шуму; это наверное. Чтоб показать себя, чтоб дать некоторую известность своему имени, ему стоит только стать во главе крестового похода против аболиционистов.

— После этого, нам нельзя ни свободно говорить, ни свободно рассуждать в нашем штате, — сказал Клейтон, — скажи, где же мы находимся?

— Где мы находимся, любезный друг? Гм! Я знаю где; а если ты не знаешь, то узнаешь теперь. Свободно рассуждать? Конечно, мы можем обсуждать этот вопрос только с одной стороны, или, пожалуй, обсуждать со всех сторон всякий другой вопрос, кроме этого. Об этом предмете нельзя рассуждать свободно; тебе не позволят этого, пока владельцы невольников будут поддерживать свою власть. Неужели ты думаешь, что они расположены позволить этим несчастным, я говорю о белых, — сбросить с своих глаз повязку, которая даёт возможность так легко водить их за нос? Сделай только они это и тогда придётся им страшно поплатиться. В настоящее время эти жалкие создания находятся в довольно безопасном неспокойном состоянии, так что партии могут действовать посредством их по своему произволу; у них есть голоса; остаётся только пользоваться ими. Они шумят, горой стоят за наши учреждения, потому собственно, что они величайшие невежи не знают, что более всего вредит им. И опять негры: — это хитрый народ. У них такие длинные уши и так они пронырливы, что им всё известно, что бы ни говорили в кругу владетелей невольников; отсюда-то и старинная боязнь восстания. А это, Клэйтон, слово страшное! Негры, я тебе скажу, точно тёмный колодец, в котором не видно, что скрывается на дне.

— По всему этому, — сказал Клейтон, — единственный способ, и притом самый безопасный, предотвратить восстание — это реформа. Негры — терпеливое племя — они в состоянии долго переносить всякие обиды; им только стоит показать, что о них заботятся, — и это уже будет самым действительным предотвращением бедствия. Если вы хотите восстания, то затворите этот предохранительный клапан: пар сам собою вырвется наружу. В настоящее время умы, так сказать, растут; а рост ничем не остановишь: нет силы, подобной росту. Я видел вяз, который расколол скалу потому только, что ему нужен был свет и воздух; и он пробил себе отверстие. Посмотри на аристократию Англии; почему она сохранила свою самостоятельность? Потому что знала, где и когда нужно уступить; потому что никогда и никому не мешала рассуждать; потому что снисходительно отступала в сторону перед силою возрастающего народа. Вот главная причина её существования по настоящее время, между тем как аристократия Франции раздроблена до атомов.

— Любезный Клэйтон, — сказал Россель, — всё это совершенно справедливо и весьма убедительно; но тебе не убедить в этом нашу аристократию. Наши аристократы оседлали молнию, и намерены мчаться на ней, очертя голову. Они думают соединить Кубу с Сандвичевыми островами,— и Бог весть, что хотят сделать! Хотят основать великую и могущественную невольническую империю; при чём Северные Штаты должны быть для неё тем же, чем была Греция для Рима. Мы будет управлять ими, а они — доставлять для нас удобства жизни. В Южных Штатах очень хорошо умеют управлять народом. Мы ещё в колыбели начинаем изучать эту науку; у нас много свободного времени изучать её,— нам больше нечего делать. Свободные штаты имеют свои фактории, торговые дома, училища и другие заведения для народного образования; и если мы достаточно осторожны, если мы не говорим им слишком ясно, куда завлекаем их, то они и не узнают, пока не попадут в нашу ловушку.

— Прекрасно, — сказал Клейтон, — но ты исключил из своего расчёта ещё один элемент силы.

— Какой же именно? — спросил Россель.

— Бога.

Глава XLVI.

Планы Тома Гордона

Том Гордон, между тем, начал управлять родительской плантацией, совершенно отступив от прежней кроткой, снисходительной системы. При его безграничном мотовстве, при необузданном своенравии, не было никакой возможности удовлетворить все его денежные требования. Не выходя из границ, определенных законом, он столько же обращал внимания на пути, по которым приходили к нему деньги, сколько обращает на это внимание разбойник на большой дороге. Если Том был дурной владетель негров и господин, то потому, что в душе его недоставало некоторых, необходимых качеств. Природа одарила его светлым и проницательным умом, энергичным и живым характером. Подобно многим молодым людям, он неспособен был обманывать и обольщать себя ложными взглядами на вещи. Он смело, с открытыми глазами, шёл по пути нечестия и зла; весьма мало обращал внимания на общественное мнение и еще того меньше на мнение людей благоразумных и добросовестных. Поэтому для него решительно было всё равно, что думали другие о нём самом, или о его поступках. « Поговорят, устанут и замолкнут», – в свою очередь думал он о ближних.

Слова умирающей Нины: " Берегите, Клэйтон, моих людей, скажите Тому, чтобы он не обижал их", часто приходили на память Клейтону, после отъезда его с плантации. Между этими двумя характерами существовала такая непроходимая бездна, что невозможно было допустить даже мысли о сближении.

Ожидать чего-нибудь хорошего от передачи Тому последнего желания его сестры, Клейтон считал совершенно безнадёжным. А между тем предмет этот тревожил его, не давал ему покоя. Какое имел он право скрывать такое завещание? Не обязан ли он был испробовать все средства; как бы они, по-видимому, ни были безнадежны? Под влиянием этого чувства, Клейтон сел однажды и написал Тому Гордону, в простых, безыскусственных выражениях, но со всеми подробностями, о последних минутах жизни Нины; написал в той надежде, что, если слова его не подействуют на Тома, то, по крайней мере, успокоят его собственную совесть. Смерть и могила имеют свои священные преимущества; — одна мысль о них нередко пробуждает в душе человека чувство любви,— не проявлявшееся в течение всей его жизни. Немногие обладают таким каменным сердцем, чтобы не тронуться описанием последних минут жизни тех людей, с которыми находились в самых близких отношениях... Письмо было подано Тому Гордону однажды вечером, когда, к удивлению, он был один; товарищи разъехались, между тем как легкий недуг принудил Тома остаться на некоторое время дома. Том прочёл письмо с вниманием. Он, однако же, имел слишком положительный характер, слишком много проницательности, чтоб не отгадать цели этого послания. Человек с другою душою, быть может, расплакался бы над подобным письмом, предался бы влечению сентиментальной горести, и подумал бы о своих пороках и заблуждениях. Не таков был Том Гордон. Он не любил предаваться чувствам, которые могли бы привести в движение его нравственную натуру. Он не бессмысленно вёл порочную жизнь; — напротив, делал зло с известной целью, с неутомимою энергией. Чтоб поддержать насильственное спокойствие в своей совести, он прибегал к таким средствам, которые постоянно возбуждали его организм и не допускали углубляться в самого себя. Он никогда не решался побеседовать téte-à-tète со своею совестью: решившись, раз и навсегда, следовать по пути порока, угождать плоти и дьяволу, он старался устранять от себя всё, что только могло, хотя бы на самое короткое время, произвести в его душе неприятное волнение. При всём том, он знал очень хорошо, что в том, против чего он постоянно боролся, много было прекрасного и чистого, возвышенного и благородного. Письмо Клейтона казалось факелом, который держал прекрасный ангел, освещая мрачное логовище демона. Свет этого факела был невыносим для Тома. Прочитав письмо, Том швырнул его в огонь, гневно позвонил в колокольчик и приказал подать горячий пунш и новый ящик сигар.