— Кто тут? — спросил он.

— Сонм суда Божия, — было ответом, и вслед за тем на землю спрыгнула тёмная фигура.

— Каннибал? — спросил Гарри.

— Да, Ганнибал, — отвечал голос.

— Слава Богу! — сказал Гарри.

Шелест листьев, между тем не смолкал; сучья раздвигались; человек за человеком спускался на поляну, и называл себя по имени.

— Где же Дрэд? — спросил один из них.

— Его нет дома, — отвечал Гарри, — не бойся, он будет здесь!

Партия разбрелась по поляне, разговаривая вполголоса.

— А с плантации Гордона нет никого? — спросил Гарри взволнованным голосом.

— Они будут, — сказал один из пришедших. — Может статься, Гокум не дремлет сегодня. Впрочем, они ускользнут.

Партия в это время собралась в низменной части поляны, где стояло засохшее дерево, с надгробными венками из мху. Там над недавней могилой, Дрэд соорудил грубый памятник из старых пней, дёрна и листьев. На одном из чурбанов, торчавшем выше всех других, лежала связка сухих сосновых сучьев, под которую Гарри подложил огонь. Она запылала ярким огнём, бросая красноватый отблеск на окружавшие его чёрные лица. Кружок состоял человек из двенадцати — мулатов, квартеронов и негров. Лица их носили выражение суровой задумчивости и некоторой торжественности. Первое действие со стороны собравшихся состояло в том, что они взялись за руки и произнесли торжественную клятву никогда не изменять друг другу. Лишь только кончилась эта церемония, как из глубины окружающего мрака таинственно выступил Дрэд и стал посреди кружка.

— Братья, — сказал он, — это могила вашего товарища; у него хотели отнять жену, и потому он убежал в пустыню. Но сонм нечестивых преследовал его; псы разорвали его и лизали его кровь. Я похоронил его на этом мест. Могиле его я дал название – « Холм свидетельства». Помните, этот холм будет вашим свидетелем, потому что он слышит все ваши слова. Торжественное "Аминь", вполголоса произнесённое собравшимися, заключило слова Дрэда.

Кружок расположился на разбросанных могилах, и Гарри начал:

— Братья! Кто из вас бывал на празднестве 4-го июля?

— Я был! Я! Я! Мы были все! — было ответом, произнесённым протяжно, глухо и угрюмо.

— Братья! Я намерен объяснить вам историю этого празднества. Много лет тому назад здешний народ был немногочислен, беден и ничтожен; им управляли люди, присылаемые из Англии, и притесняли его. Наконец народ решился освободиться от своих притеснителей, управлять собою по-своему и составлять свои законы. Если б это ему не удалось, то перевешали бы всех зачинщиков, и нечего было бы говорить об этом. Но, решившись сделать это, они собрались, написали бумагу, которая должна была показать всему свету причину их восстания. Вы слышали содержание этой бумаги при барабанном бое и при распущенных знамёнах; теперь выслушайте её здесь, на могилах людей, которых они умертвили.

И Гарри, при свете пылающего костра, прочитал " Декларацию о независимости Соединённых-Штатов".

— Братья, — сказал он, — вы слышали обиды, за которые владетели сочли справедливым пролить свою кровь. Они восстали против Англии; и когда Англия прислала войска свои в здешние земли, они начали стрелять солдат из-за житниц, из-за деревьев; убивали их на каждом шагу, пока не усилились в достаточной степени, чтоб составить войско, и открыто вступить в бой.

— Да, — сказал Ганнибал, — я слышал об этом от отца моего господина; он был в рядах этого войска.

— Итак, — продолжал Гарри; — если законы, которые они налагают на нас, не хуже тех, которые некогда возложены были на них, то пусть Господь будет судьёй между нами и ими. Они жаловались, что не могли добиться справедливости в судах: каково же наше положение, когда в суде мы не смеем даже защищать себя?

При этом Гарри с увлечением и в сильных выражениях рассказал о побоях, нанесённых Мили, и повторил звучным и торжественным голосом судебное постановление, которое врезалось в его памяти огненными буквами. Он рассказывал о судьбе своего собственного договора, о многолетних услугах своих, кончившихся ничем, если только не хуже. В заключение Гарри начал рассказывать историю своей сестры, но рыдания прервали его голос. Слушатели во всё это время сохраняли глубокое молчание, прерываемое иногда подавленным, невольным стоном. После непродолжительной паузы Ганнибал поднялся на ноги.

— У меня был господин в Виргинии. Он продал мою жену и двух детей в Орлеан, а потом продал и меня. Вторую жену мою взяли за долг, и она умерла.

— Моя мать, — сказал молодой квартерон, вставая с места, — была невольницей в Кентукки. Отец мой был трудолюбивый человек. Мать приглянулась одному мужчине; но не хотела и слышать никаких его предложений. Она жаловалась господину, просила защитить её; но вместо защиты, господин продал её. В какой-нибудь год она совершенно поседела, сделалась полоумная; полоумною и умерла.

— Теперь моя очередь говорить, — сказал один негр, средних лет, крепкого телосложения, широкоплечий, и с лицом, выражавшим решительный характер. — Дайте мне рассказать историю.

— Рассказывай, Понедельник, — сказал Гарри.

— Вы говорили о законах; я также имел с ними дело. Вот видите ли: брать мой Сэм и я работали вместе на большой плантации Мортона, в Виргинии. У господина готовилась свадьба, — денег не было, — а потому нужно было продать несколько негров Тому Паркеру. Том Паркер всегда покупал людей там, где нуждались в деньгах, и потом перепродавал их Саутеру, одному из ужаснейших людей в том крае. Сэм, бедняга, едва только не умирал с голоду; но кое-как перебивался: продаст, бывало, что нибудь в лавочку Стона, да тем и кормится. Саутер узнал про это, и сказал, что если поймает его, то отправит прямёхонько в ад. Однажды на плантации что-то пропало. Саутер воротился домой, привёл с собой Стона, и ещё одного человека, по имени Гарви. Вот и говорить Саутер: я узнаю от него всю правду. Надо вам сказать, что все трое были пьяны. Взяли, связали бедного Сэма, и начали его тиранить; ни минуты не давал отдыха своей ужасной плети; этого мало,— они жгли его горячими головнями и обливали кипятком. Сэм был крепкий человек, но они потешались над ним целый день, так что бедняга не вынес и умер. Стоны его разносились по всей плантации. Теперь, братия, вы увидите, что из этого вышло. Некоторые из соседних джентльменов, в том числе и наш господин, сказали, что Саутера нужно за это повесить, что его нужно представить в суд, — ну и представили; а как я быль родной брать Сэма, то и отправился в суд послушать, чем дело кончится. Судьи начали с того, что, по мнению их, это вовсе не убийство; потому что негры не люди и убить негра не значит убить человека. Один из адвокатов всеми силами старался доказать, что негры тоже люди, — тоже человеческие создания. На это судья отвечал, что нет достаточной улики в умышленном убийстве; что господин имеет право наказывать невольника, как ему вздумается. И почему Саутер знал, что невольник умрёт от его наказания? Вот, знаете, судили, рядили; да судья и решил, что это преступление второго разряда. Если это убийство принадлежит ко второму разряду, то желал бы я знать, какое принадлежит к первому разряду! Наконец сказали, что Саутера должно посадить на пять лет в смирительный дом. Сказать-то сказали, а сделать-то не сделали! Потому что, знаете, от такого приговора всегда можно отделаться. Саутер пошёл бы в верхний суд, а там, разумеется, сказали бы, что господина нельзя обвинять, как бы он ни наказывал своих невольников. Они решили, что господина надо защищать, какие бы он ни делал жестокости.

(Если читатель полагает, что невольник, говоривший эти слова, не вполне понял судебное постановление, то мы приведём здесь слова, которые значатся в судебных протоколах Виргинии и относятся именно до этого дела: "По делу Тёрнера определено, что владетель невольников за преднамеренное, жестокое, безмерное наказание своего невольника не может быть обвиняем.