— Ну и слава богу. А ведь ты заигрываешь, Мерлин. Еще шампанского?

— И себе налей.

— Ты был замечателен, — сказал Дуглас, наполняя бокал Мерлина и затем свой. — Просто замечателен! Я был готов к тому, что поддамся впечатлению, вернее сказать, был достаточно готов, чтобы не поддаваться впечатлению. Но я был восхищен и поражен. Ты поистине бард нашего времени. Твое здоровье!

— Бард нашего времени! — Мерлин отпил шампанского. — Господи, твоя воля!

— Еще до наступления ночи я придумаю тебе титул получше. Но это слово совершенно точно определяет тебя. Не назову тебя поэтом — хотя в некоторых отношениях ты истинный поэт; не назову и настоящим композитором — хотя мелодии ты сочиняешь лучше, чем кто бы то ни было из теперешних композиторов. Ты — прямо Вийон какой-то — смотри сноску — вот ты кто!

— Неужели я правда заигрывал?

— Ты прекрасно отдаешь себе отчет в каждом своем поступке.

— Мешает мне иногда. Я считаю, что в таких случаях надо давать себе волю. Дашь… освободишься… ну и все в порядке. Черт! Так-то!

— Больше я не буду тебе мешать. Я ведь просто спасибо сказать пришел. И напомнить, что в четверг мы встретимся в студии в последний раз. Ну, я пошел.

— Кутить?

— Еще не решил.

— В мою честь будет прием. Можно сходить. — Мерлин протянул свой бокал отработанно беспомощным жестом, который Дуглас игнорировал. Мерлин сам налил себе. — Всё! Ну что, бросим монетку, кому открывать следующую бутылку? Иль, может, это сделаешь ты?

— С удовольствием.

Дуглас пошел к холодильнику. Было бы неправильно назвать эту комнату театральной уборной. Требования Мерлина были выполнены в точности. Стиль и обстановка гостиной в его лондонских апартаментах были полностью перенесены сюда.

— А ты идешь на прием в свою честь? — спросил Дуглас.

— Нет, конечно.

— И что же будешь делать ты?

— Посмотрю телевизор. — Мерлин улыбнулся счастливой улыбкой. — После этого пойду пошатаюсь по Сорок второй улице, может, подцеплю кого-нибудь. А может, в Гарлем съезжу.

— Один?

— А ты думал, я трус? Хочешь, поедем вдвоем. Или… — Мерлин помолчал, — …просто напьюсь до потери сознания, не выходя из комнаты, и болваны, которые стерегут дверь, найдут меня утром здесь целенького и невредимого — ни один из них не посмеет постучать или хоть как-то потревожить меня, пока я их сам не позову, — можешь быть уверен.

— Ты бы поосторожней, — посоветовал Дуглас.

— Кстати, твой Лестер — самодовольный болван! — со злостью сказал Мерлин. — Поплясал, и хватит с него.

— Почему?

— «Почему?» — передразнил его Мерлин; он встал и зашагал взад и вперед по комнате, будто забыв про Дугласа.

Дуглас допил свое шампанское в тот момент, как Мерлин включил огромный цветной телевизор. Некоторое время он переключал с канала на канал, пока наконец не наткнулся на последние известия. Его концерт шел вторым номером — после обзора речи президента Картера по поводу чрезвычайного энергетического кризиса, но предваряя сообщения о перестрелках на Ближнем Востоке, волнениях в Пакистане, рвущихся бомбах в Ольстере и надвигающемся на Флориду урагане.

— Ты никогда не думал, — сказал Мерлин, выбрав момент для начала разговора, как раз когда Дуглас вставал, чтобы покинуть комнату, — что, когда видишь на экране лица людей, рассуждающих о положении в мире или об экономике, ну и тому подобное… не думал ты, как странно, что они так поглощены этим? Ведь есть же на свете и птицы, и пчелы, и солнце, и то, и се? Мы и оглянуться не успеем, как все перемрем и никого из нас не останется. Как же они могут с таким воодушевлением талдычить о своем? Взгляни на этого болвана, рассыпающегося в похвалах своей строительной программе! Все это прекрасно — давайте строить дома. Разве я возражаю. Но ты только вглядись в их лица — нужно же знать, чем они живут, есть ли что-нибудь еще в их жизни? Может, озорство какое-нибудь, или какой-то тайный грешок, или тайная добродетель? Но нет, ничего ты в их лицах не увидишь. Я не понимаю. Мне нравятся только те люди, у которых есть какая-то своя жизнь, даже если они занимаются при этом спасением человечества. Это всегда можно сказать по их глазам — они будто силятся подавить улыбку, с трудом удерживаются от хорошей шутки.

Дуглас все это и сам думал и пришел к тому же заключению; ему даже стало неприятно — до чего сходны их мысли. Однако согласия своего он никак не выказал, боясь, как бы это не было воспринято как желание польстить… Но ему даже стало жутковато.

— Между прочим, я вовсе тебе не навязываюсь, — сказал Мерлин.

— Я понимаю.

— Бывают у меня игры. — Он переключал телевизор с канала на канал с каким-то угрюмым беспокойством. — А куда деться, кроме как в загул, после такого концерта? Ты когда-нибудь слышал о «взорвавшемся мозге»? Конечно, слышал. Ну так вот, именно это я испытываю сейчас. Мой мозг взорвался. Кажется, будто черепной коробки больше не существует и мириады кусочков мозга витают где-то, как галактика после Большого Взрыва. Ты себе представляешь, что там происходит? Если бы я спросил их: «Вы меня любите?», они завопили бы в ответ: «Любим, любим!» Если бы я сказал: «Дерьмо!», они ответили бы: «Сам ты дерьмо!» Если бы я закричал: «К черту Америку!», они заулюлюкали бы. А что, если б я крикнул «Sieg heil»?

— Ничего. Может, они поулюлюкали бы, но на этом бы дело… кончилось. Ведь они пришли специально, чтобы поорать и создать атмосферу. Вот и все! Влияние ты на них кое-какое имеешь, власти — нет, авторитет — минимальный.

— Что ты собираешься делать сегодня?

— Видишь ли, — Дуглас уже стоял, — когда я бываю в Нью-Йорке или вообще где-нибудь за границей — заграница это тебе не дом, — то, поработав целый день, вроде как сегодня, я всегда думаю, что уж нынче-то я кутну: подыщу себе даму, напьюсь, буду куролесить и очнусь лишь утром после бурно проведенной ночи — в общем, проделаю все, что мне по штату положено. А хочется мне — и обыкновенно я этим и довольствуюсь — выпить пару порций виски со льдом в тихом баре и завалиться спать. Вот это я и сделаю.

— А я хочу посмотреть фильм, — сказал Мерлин. — «Носферату», переснятый Герцогом. Удивляешься?

— Нет.

— А затем отправлюсь в Ист-Сайд с великосветской компанией Джекки Онассис. Они приглашали меня на ужин, но я не могу сейчас есть. Сначала фильм, а потом вечер в аристократическом доме. Ты когда-нибудь бывал?

— В аристократических домах?

— Да. Богатых и к тому же аристократических. Самых-самых! Встречает дворецкий, тут тебе классика, там тебе эпоха, среди приглашенных министр, посол, знаменитый скрипач и дирижер, а то писатель и актриса — высший свет до сих пор существует и до сих пор живет с большим вкусом. Видал?

— Нет.

— А хотел бы посмотреть?

— Честно говоря — нет.

— Ну и дурак! — Мерлин усмехнулся и легонько толкнул Дугласа в плечо. — Ты мне нравишься, Дуглас. Хоть голова у тебя и набита черт знает чем, но все-таки ты мне нравишься. Тебе не хватает честолюбия, вот в чем твоя беда. Ты недостаточно сильно и недостаточно многого хочешь. Но разговаривать с тобой интересно. Ты много знаешь и не ленишься подумать над тем и над сем. Только ничего у нас не получится. Я должен быть главным, а тебя это не устраивает. Верно я говорю? Ладно. — Мерлин отпил немного шампанского и начал раздеваться. — Лестер говорил мне, что ты разошелся со своей благоверной, но — как он выразился — на то, чтобы открыто зажить со злой разлучницей, у тебя не хватает смелости. Это правда?

— Приблизительно.

— Не тужи, Дуглас. — Мерлин стоял перед ним совершенно голый. Он внимательно посмотрел на Дугласа и протянул ему руку. — Сейчас я приму горячую ванну с пеной, буду лежать в ней долго-долго. — И прибавил, крепко пожав руку Дугласу: — Мне было очень приятно работать с тобой. И те твои вещи, что я читал, мне понравились. Здорово написано.

— Будь осторожен.

Мерлин резко откинул голову назад, замолотил себя кулаком в грудь и издал отчаянный тарзаний вопль. Затем внезапно оборвал его.