Кто же он, крошечный незнакомец? Придется ждать. Надо узнать, чтобы себя успокоить. Еще несколько таких перебежек — и наконец удача. Да это просто крошечная прибрежная уховертка! Не сидится им, молоденьким, под камнями, вот и мечутся днем, когда всей их братии полагается прятаться от света и солнца. А мне почудилось необыкновенное!

Островок оказался маленьким, приземистым и почти голым.

Последний остров, прощальный остров… Вечером затихает ветер, озеро становится гладким и ровным. В его зеркальную гладь смотрятся белые облака. Редкое состояние беспокойного Балхаша. Ночью завыл ветер, зашумели волны, и под сиянием луны побежали черные волны со светлыми гребешками… Взошло солнце, пригрело землю, и снова успокоилось, уснуло озеро.

Сегодня оно особенно красивое, бирюзово-зеленое не только потому, что небо сияет синевой, нет, какая-то особенная здесь вода. Тарахтит моторчик, и навстречу нам вылетают с острова серебристые чайки. Снизу они такие же — бирюзово-зеленые, нереальные в своей окраске. Птицы летят с озера на остров и постепенно белеют.

Едва мы ступаем на берег, как со всех сторон раздается истерический хохот его главных обитателей. Других чаек не видно. По берегу заметны уже пустые гнезда серебристых чаек, сложенные из мелких палочек, сухих водорослей и мусора. Иногда из нехитрого строения торчит капроновая веревка или обрывок рыболовной сети.

На берегу всюду белеют мелкие кости. Каких только здесь нет! Большей частью встречаются рыбьи. Немало и черепов грызунов, мелких птиц. Сверкает белый череп корсака. Что привело сюда эту маленькую лисичку и отчего она здесь погибла? По берегу острова тянется песчаный вал, заросший даужгуном и тамариском, некоторые кусты еще цветут, излучая тонкий аромат.

Едва я перехожу в заросли трав низенькой эфедры, как со всех сторон раздается тоненькое попискивание, и меня окружает стайка желтых трясогузок. Они явно заинтересовались мной, не желают расставаться и сопровождают меня всюду, продолжая негромко и тонко перекликаться. Но осторожны, к себе близко не подпускают, знакомы с человеком, если не сами лично, то по опыту своих родителей.

Хорошо на необитаемом острове! Почему же здесь так много трясогузок? Меня могут заподозрить в обязательном желании найти на каждом острове что-либо особенное и характерное. Именно так! Каждый остров имеет что-либо свое, сложившееся самостоятельно на изолированном от остального мира кусочке земли. Трясогузки избрали остров, видимо, случайно. Прижились здесь, размножились, держатся друг друга. Вместе сюда прилетают на лето, вместе улетают на зиму. В обществе лучше. Еды хватает. Всюду на кустиках висят ветвистоусые комарики.

В зарослях коротенькой эфедры, тянущихся параллельно береговой линии, нахожу скорлупу крупных яиц серебристых чаек. Это следы работы ворон-воровок. Здесь, на Балхаше, они большие специалисты подобного разбоя. Но как вороны ухитряются заниматься своим ремеслом, обкрадывая такую сильную птицу, как серебристая чайка, наделенную недюжинной силой и наклонностями изрядного хищника? А не воровали ли сами чайки яйца друг у друга?

Неожиданно из-за песчаной гряды показывается чудесный пологий берег. С него, напуганные моим появлением, взлетают утки атайки и пеганки. Их здесь собралось немало, нашли потаенный уголок для дневного отдыха. Теперь их покой нарушен. Потом с прибрежной скалы вырывается филин. Я бы и не заметил его, спрятавшегося, и прошел бы стороной, да он сам не выдержал. Появились откуда-то вороны, погнались за филином. Не любят они ночного хищника, достается им от него.

На пологой косе в маленьком заливчике снует кулик-плавунчик. Эта интересная птица гнездится на севере, в тундре. Самочки, отложив яички, сбиваются в стайки и откочевывают к югу, оставив свое потомство на попечение мужского населения. Плавунчики очень доверчивы к человеку, доверчив и этот одинокий, отбившийся от стайки куличок — беззаботная самочка.

На влажном песке у самой воды бегают мушки-береговушки. Взлетая целыми стайками передо мной, они тотчас же усаживаются на свое место, едва только я отхожу дальше. В воде у берега мечутся с величайшей энергией крошечные, около сантиметра длиной, тонкие и совершенно прозрачные черви полихеты. В лупу видны лишь тоненькая полоска кишечника, заполненная серым веществом, мелкими водорослями, да серебристые ниточки трахей. Все остальное, как стекло, неразличимо. Настоящие невидимки!

В озеро вдается узкая гряда крупных черных камней. На ней рядками сидят чайки. В стороне от них возле молодого тростничка застыла серая цапля. На большой скале отдыхает орел. Угомонились и трясогузки, отстали от меня, удовлетворили любопытство. Вокруг царят покой и тишина. Черные камни, бирюзовое озеро, далекая полоска желтой пустыни, синее небо — как красиво это водное раздолье! Хочется запечатлеть его на цветную пленку. Но едва я поднимаю с земли палку для опоры к фотоаппарату и кладу ее на плечо, как все чайки до единой в панике взлетают. Поднимается в воздух серая цапля, поспешно размахивая крыльями, покидает скалу орел. Даже милые трясогузки разлетаются в стороны. Все они, оказывается, зорко следили за мной, не теряя бдительности и недоверия, и с палкой на плече приняли за лютого врага своего — охотника с ружьем.

Все острова осмотрены. Близко наше расставание с озером. Далеко на горизонте уже видны черными полосками поезда, идущие по Турксибу, над ними повисли едва различимые снежные вершины Джунгарского Алатау.

Слева от дороги, идущей вдоль Балхаша, показались обширные солончаки. Увидев их, я остановил машину, выключил мотор. Интересно взглянуть, что там такое.

Большое белое, сверкающее солью пятно солончака протянулось на несколько километров. Кое-где с его краев синеют мелкие озерца, отороченные рамкой низенького ярко-красного солероса.

Лавируя между шершавыми приземистыми кустиками, осторожно приближаюсь к озеру. Меня сопровождает любопытная каменка-плясунья. Она садится на кустик тамариска и, раскачиваясь на тоненьких его веточках, вглядывается черными глазами в незнакомого посетителя этого глухого мира. Один раз, осмелев, каменка, трепеща крыльями, повисает в воздухе почти над моей головой.

По вязкой почве солончака отпечатались когтистые лапы барсука. Здесь он охотился на медведок. Их извилистые ходы-тоннели, приподнявшие валиком чуть подсохшую поверхностную корочку земли, пересекают во всех направлениях солончаки.

Неожиданно раздаются тоскливые зычные птичьи крики: переговариваются между собою атайки. К ним присоединяются короткие, будто негодующие, возгласы пеганок. Завидев меня, они снимаются с воды, облетают вокруг на почтительном расстоянии и уносятся в пустыню.

Небольшое темно-синее сильно соленое озерко в красном бордюре все ближе. От него доносятся тревожные крики ходулочников, и вот надо мной уже летают эти беспокойные кулички, оглашая воздух многоголосым хором.

На солончаках немало высоких холмиков, наделанных муравьями-бегунками. Они переселились сюда с бугров, как только весенние воды освободили эту бессточную впадину.

Вот и озерко. Вокруг него носится пеганка, то ли ради любопытства, то ли беспокоится. Где-то, возможно, находится ее потомство. Ходулочники устали, разлетелись. Иногда одна птица для порядка проведает, покричит и улетит. С воды молча снимается стайка куликов-плавунчиков.

На воде у берега хорошо видна издалека темная полоска мушек-береговушек. Иногда они, испугавшись меня, поднимаются роем, и тогда раздается громкий гул жужжания множества крыльев…

Я досадую: птицы меня отвлекли, загляделся на них. Давно следовало не спускать глаз с земли. Что на ней творится! Масса маленьких, не более полусантиметра, светло-желтых насекомых мчится беспрерывным потоком от мокрого бережка, поросшего солеросами, в сухую солончаковую пустыню. Мчится без остановки и промедления, все с одинаковой быстротой, как заведенные механизмы.