После четырех лет изнурительной засухи май этого года выдался отменно хорошим. Теплый и насыщенный влагой воздух из Средиземного моря встретился над пустынями с холодным северным. По небу стали разгуливать облака, и с небольшими перерывами пролились дожди. Они оросили и солончаковую низину. Разжиженная и липкая глина проникла в норки мокриц, погубила их жителей. Не поэтому ли сейчас, после такой катастрофы, у самцов часть спинок, особенно та, которая украшена зубчиками, измазана прочно присохшей глиной? Бедные жители подземелий закупоривали собою вход в норки, спасая ее от затопления, тем же способом, каким они препятствуют вторжению незваных гостей…

Утром солнце засверкало над зеленой низинкой и быстро согрело землю. По ней всюду ползали мокрицы. Я пригляделся. Наверх вышла одна женская половина населения. Самцы сидели во входах, накрепко закрыв их своими зубастыми спинками. Самки были очень заняты, искали еду. То одна, то другая волочили к своему дому всякий мусор: сухие палочки, старые прошлогодние засохшие былинки, остатки колючих семян. Все это, если внимательно приглядеться, поросло черными грибками, они и составляли их главную пищу. Очень редко кто из мокриц тащил крошечный зеленый росточек, видимо разнообразивший столь скромную диету. Какие интересные создания! Нашли себе пропитание, никому другому не нужное, да еще такое, которого всегда вдоволь в самую тяжкую пору жизни пустыни, оказались вне конкуренции, царящей в мире животных.

Самочки неторопливы, но очень деловиты. Едва подтащив добычу к норке, они опускали ее одним концом во вход, тотчас же отправляясь за очередной порцией провианта. В это время самец затаскивал добытое в жилище. Но запасаемая еда, наверное, предназначалась для родителей, детей же, пока они малы, полагалось кормить отрыжками, точно так же, как это делают общественные насекомые — пчелы, осы, муравьи, термиты.

Утром, пока не поднялось высоко над горизонтом солнце, кое-где из норок показались малыши. Каждый из них, побегав вблизи своего дома и, видимо, приняв солнечную ванну, возвращался и прогревался в верхней части норки, вблизи входа.

В пробирке, куда я поместил несколько мокриц, мои пленницы быстро опорожнили кишечник, выделили плоские цилиндрики из земли. Таким способом, тяжким, с нашей, человеческой точки зрения, они, поедая землю и вынося ее наружу, строили свое жилище. Подобно дождевым червям громадная армия пустынных мокриц пропускала через свой кишечник массу почвы, одновременно разрыхляя ее и обогащая органическими веществами.

Сколько хлопот с нашей новой резиновой надувной лодкой «Пеликан»! Она тяжела, объемиста, но отзывы о ней самые похвальные: и устойчива, и работает с подвесным мотором, и Балхаш с его капризной погодой, неожиданными ветрами и штормами якобы ей не опасен. Судя по всему, наша байдарочка, движимая мускульной силой, ей во многом уступает.

Плоская лепешка на воде, которую легко и игриво болтают волны во все стороны, — таково первое ощущение от нашего нового суденышка. Старенький наш моторчик бормочет шумливо и с перебоями. Ветер свеж, и, если двигатель заглохнет, унесет нас в открытое озеро… Как добраться обратно? Коротенькими маленькими веслами не управиться.

Лодку болтает с боку на бок, иногда подбрасывает кверху, и тогда она со шлепком плюхается широким дном о воду. Брызгами залило одежду, небольшая лужа скопилась на дне. Но, слава богу, остров все ближе, мы причаливаем к его подветренной стороне. Здесь такая благодать, так тиха и спокойна вода и нет волн с белыми гребешками.

На острове хорошо! Нет следов ни домашних животных, ни человека. Чистые травы растут вдоль самого берега. В куртинке цветущего шиповника тихо реет густая стайка стрекоз-стрелок. Изумрудно-зеленые самчики такие нарядные по сравнению со своими скромно окрашенными охристо-зелеными подругами. Жужжат пчелы в белых зарослях толстолистного клоповника, от его мелких беленьких цветов исходит нежнейший аромат.

Наш фокстерьер первым выскочил на берег, забрался на вершину крутых скал. Оттуда раздаются громкие и тоскливые крики. Я спешу наверх и вижу пустынного кулика — авдотку. С полураскрытыми крыльями она бежит впереди собаки. Фокстерьер умен, знает — птиц трогать нельзя, да и нет смысла за ними гоняться, все равно поднимутся в воздух, оглядывается на меня, садится, не переставая наблюдать за незнакомкой.

Из сухой и коричневой травы вылетает другая авдотка. Обе планируют и в панике мечутся по траве, оглашая воздух тоскливыми громкими криками. С обрывистых скал поднялись несколько галок и затеяли гвалт, летая над нами.

Остров небольшой, слегка вытянутый, около трехсот метров длиной. Его поверхность с нетолстым слоем светлой почвы поросла низенькими пустынными злаками, красуются синие головки чеснока. В выгоревшей от летнего зноя траве скачет множество кобылок, среди них нет ни одной бескрылой. Между камнями по берегу, поближе к влаге, перебегают из убежища в убежище черные сверчки, всюду раздаются их короткие и отрывистые дневные трели.

В одном месте под землею прогулялся слепушонок и выкинул на поверхность цепочку холмиков светлой земли, перемешанной со щебнем. Здесь он недолго жил, не много для него нашлось поживы среди каменистой почвы. И вскоре он покинул остров. Но как слепушонок сюда попал и как отсюда выбрался? Почти безглазый, с короткими ножками, он, оказывается, способен совершать кочевки, не останавливаясь перед водными преградами, повинуясь могучему инстинкту расселения. В наших представлениях слепушонок — исконный подземник, не способный жить нигде, кроме своих темных хором. Зоологи со свойственным ученым скептицизмом тому, что я сказал, пожалуй, не поверят. Но факты упрямы: на острове оставлена только одинокая цепочка следов этого жителя.

Принимаюсь переворачивать камни и всюду вижу полусонных крохотных темно-серых ящериц-гологлазов. Их очень много, но у каждой свое собственное укрытие, свой дом, свой камень. Видимо, так полагается. Впрочем, одиночества не выдерживают даже самые отчаянные отшельники, когда дело касается продолжения рода. Один раз я застаю двух ящериц, самца и самку, а потом нахожу и счастливую обладательницу двух крохотных белых яичек.

Последнее, что привлекает на острове, — полоска розовых цветов кендыря среди зеленого бордюра. Здесь собрались бабочки-белянки.

Ветер крепчает и гонит волну. На обратном пути лодку еще больше бросает из стороны в сторону и обдает брызгами воды. Но, как я убедился, лодка превосходна: на волнах легко взлетает, плавно падает, удивительно устойчива, и я проникаюсь к ней доверием и уважением.

Островок лежит на нашем обратном пути к биваку и расположен в полукилометре от берега. Мы основательно проголодались, на биваке нас ожидает обед, но работа есть работа!

Наше появление встревожило большую серебристую чайку. Прекрасная, снежно-белая на темно-синем небе, она с громкими негодующими криками стала носиться над нашим «Пеликаном».

Островок около тридцати метров в длину и восемь в ширину. Когда-то здесь была скала, но ветер и вода сделали свое дело, и сейчас от скалы остался лишь невысокий бугорок из мелкого серого гравия да несколько больших камней. Остров совсем низенький, возвышается над водой едва ли на метр и, видимо, недавно поднялся над поверхностью озера. Но как быстро им завладела жизнь! Густая зелень покрыла этот пятачок, сложенный из камня. Здесь всего понемногу: тростник, рогоз, у самой воды горчак, украшенный мелкими розовыми цветами, наголоватка. Алеет несколько цветов иван-чая, одна веточка крошечного тамариска тоже украсилась нежно-розовыми цветами. Очень много высокого в маленьких белых цветах какого-то растения. Над ними реют бабочки белянки и желтушки.

Едва я вступаю в заросли трав, как в воздух поднимаются тучи комариков-звонцов и во все стороны разлетаются несколько десятков кобылок. Звонцы — дело обыденное. Они бьются в лицо, лезут в глаза, прежде чем успокоиться и вновь усесться на траву. Но вот кобылки меня озадачили. Они, такие ловкие, стремительно переносятся с места на место, кое-кто, разогнавшись, выскакивает за пределы островка и, круто завернув в воздухе, возвращается обратно. Изобилие кобылок поражает — ничего подобного нет на берегу!