— Может быть, желаете высказаться?

— Нет, продолжайте, пожалуйста… Я, к сожалению, безнадежно опоздал. Рассчитывал к началу приехать, а вот получилось так, что и хвост едва ухватил… Я лучше послушаю.

Продолжать было трудно. Бортнев понимал, что первый заместитель министра неспроста явился на заседание ученого совета.

Лаштин снова стал перебирать бумаги. Курдюмов-сын подобрал вытянутые ноги и инстинктивно покосился на дверь.

Бортнев решил потянуть время. Минут десять он говорил о важности методологической стороны решения, основанной на фундаментальных теоретических выводах. Вновь были упомянуты «сигма», «бета-прим» и формула Ираклия Бенедиктовича.

Василий Петрович говорил и пристально всматривался в лицо первого заместителя министра. Но Иван Лукич был непроницаем, как статуя этрусков.

Председательствующему ничего не оставалось, как снова зачитать проект решения.

— Конечно, при окончательном редактировании, — поспешно оговорился он, — следует учесть правильное замечание Ираклия Бенедиктовича и дать необходимую степень конкретизированных рекомендаций… Пока предлагается данный проект принять за основу.

Жебелев предложил включить в проект решения пункт о снятии ненужных ограничений по применению металлических конструкций в строительстве.

— Вряд ли это целесообразно в такой категорической форме, — мягко сказал Бортнев, покосившись на первого заместителя министра. — Это компетенция министерства, и мы не можем навязывать свою точку зрения.

Иван Лукич непонятно усмехнулся и поскреб согнутым пальцем шишковатый нос. Предложение Жебелева отклонили большинством голосов.

— Жаль, что наука меня не поддержала, — сказал после голосования первый заместитель министра. — Я сегодня передал на рассмотрение коллегии материал по вопросу отмены ненужных ограничений по применению металла в строительстве. Я считаю, что товарищ Жебелев правильно и своевременно поставил вопрос.

Вечером, после столь неожиданно закончившегося ученого совета, Лаштин снова брел в одиночестве по осенним улицам. Он думал о совете, о напрасно потраченных деньгах на коньяк «Ереван» и об усатой, тупо соображающей аспирантке, которую ему подсунул старый друг.

Инна Замараева вечером писала письмо в периферийное строительное управление, где красочно и ярко излагала победу, одержанную на ученом совете.

Лешка Утехин планировал встречу с Лидой Ведутой в ближайшую пятницу, а не через две-три недели, как думал днем.

Бортнев и Казеннов сидели под замком в кабинете и конкретизировали проект решения, чтобы максимально приблизить его к той новости, которую сообщил первый заместитель министра.

Глава 20. Начало конца

Утром секретарь принесла почту. Только завидные физические данные позволяли ей выполнять эту ежедневную обязанность. Доставка входящей и исходящей корреспонденции в кабинете директора происходила с нарушением трудового законодательства, запрещающего женщинам переноску тяжестей свыше двадцати пяти килограммов.

— И вот еще, Василий Петрович, — секретарь положила перед Бортневым листок бумаги. — Сам принес…

Увидев знакомый бисерно-четкий почерк старшего научного сотрудника Восьмакова, директор почувствовал знакомую сосущую боль под ложечкой. Но невиданная краткость заявления возбудила директорское любопытство и потрясла Бортнева. Петр Петрович Восьмаков просил освободить его от занимаемой должности в связи с уходом на пенсию.

— На пенсию? — не веря собственным глазам, переспросил Бортнев.

— На пенсию, — подтвердила седовласая секретарша. — В приемной сидит… Буду, говорит, на заслуженном отдыхе.

— Неужели считает, что перетрудился? — изумился Бортнев и перечитал заявление.

Никто из научных работников института, облеченных учеными степенями, добровольно не рвался на заслуженный отдых, хотя у многих из них был необходимый, даже с излишком, возраст и стаж трудовой деятельности.

Но у них было и благоразумие, удерживающее их от подобного опрометчивого шага. Пока ноги, пусть и не очень резво, носят по тротуарам, остепененный научный сотрудник ни за что не согласится стать пенсионером.

Для этого есть веские причины.

Когда такому работнику переваливало за шестьдесят, он более активно начинал ощущать заботу и уважение окружающих, почтительность младших по возрасту и либерализм сурового отдела кадров. Его не обременяли работой, регулярно предоставляли «библиотечные» дни, молчаливо продлевали обеденный перерыв, включая в него не только время, необходимое для принятия пищи, но и освежающий сон. Как должное воспринимали частые отлучки по служебным делам в учреждения с неразборчивыми названиями и охотно утверждали к оплате бюллетени.

Не только разница между получаемым окладом и пенсией удерживала этих работников от необдуманных шагов. Истинные причины были значительнее и благороднее.

Потенциальные пенсионеры из числа остепененных работников боялись оторваться от любимого коллектива по той простой причине, по которой старая умная буренка никогда не отбивается от стада.

Коллектив давал заслуженным членам то, что угасало у них на склоне прожитых лет, — жизненные силы. Окруженные пять дней в неделю энергичными и жизнерадостными старшими (и просто) инженерами, экономистами и техниками-лаборантами, они ощущали себя в гуще бурно текущей жизни, получали некие флюиды, бесплатные и ненормированные порции эликсира жизни. Очаровательные молодые и среднего возраста сотрудницы, густо населяющие научно-исследовательские институты, заставляли потенциальных пенсионеров аккуратно бриться по утрам, менять сорочки и галстуки, вспоминать дореволюционные комплименты и расправлять плечи, сгибающиеся под грузом прожитых лет. Улыбки этих созданий вызывали ответный блеск в потухших пенсионерских очах, побуждали покупать к праздникам цветы и в подходящих случаях по-отечески прикладываться к розовым щечкам.

Коллектив не только вливал силы. Он защищал своих уважаемых членов. Стоило сотруднику дня три не появиться на работе, как к нему летела группа в составе страхделегата, сослуживца по сектору и нескольких активных общественников. Они приносили заботу, фрукты и кондитерские изделия, приобретенные на безвозмездные ассигнования месткома. Если же болезнь одолевала, коллектив делал то, что не в состоянии были сделать жены, сыновья, дочери, снохи, племянники и друзья детства. Коллектив добывал редчайшие лекарства, помещал в специализированные клиники, обеспечивал консультации профессоров медицины и ведущих специалистов по радикулиту и гипертонической болезни.

Совершенно очевидно, лишь чрезвычайные обстоятельства могли вынудить кандидата наук подать подобное заявление. Тем более что Восьмаков не только самостоятельно передвигался, но и занимался физкультурой.

— Пригласите, пожалуйста, Петра Петровича ко мне, — торжественным голосом сказал Бортнев.

Секретарь прошла к двери и широко распахнула ее, чего никогда не делала из боязни, что в кабинет проскользнет какой-нибудь ненужный посетитель.

— Петр Петрович, — сказала она, — вас просят.

В приемной возникла тишина. Никто из сидящих здесь еще не слыхивал, чтобы рядового посетителя, скромно устроившегося в углу, так любезно приглашали в кабинет.

Петр Петрович встал, пригладил седые виски и осторожно, словно под ним был скользкий ледок, проследовал в кабинет Бортнева.

Все это было так необычно, что никто из посетителей, сгрудившихся в приемной, не сделал попытки воспользоваться широко раскрытой дверью.

Пока Петр Петрович шел по кабинету, у Бортнева все-таки сработал инстинкт самосохранения, и он поставил на заявлении резолюцию, удовлетворяющую просьбу.

Затем он встал, сердечно поприветствовал Петра Петровича, усадил его и справился о здоровье.

— Нормально, — ответил Восьмаков, нервно сплетая и расплетая пальцы. — Вчера в бассейне стометровку плыл, в оздоровительной группе. Нормально здоровье.

— А это? — директор поднял и опустил заявление старшего научного сотрудника.