И еще новость так новость привезли гости — в Чистополье был пожар. Горел верхний порядок, но счастливо отделались — сгорели двор, сарай, дрова, а на дома не перекинулось — отстояли. Конечно, Гена был в первых рядах.

— Не успеешь уйти, — говорил Толя, — все чего-нибудь случится.

— Курятина-то есть ли? — спросил Толя Бляха медная. Я его так называю по его присловью.

— Тебе что, ухи не хватило? — спросил я, а они захохотали.

Оказалось, что курятина — это курево. Гости закурили, отказавшись купаться, сказав при этом, что воды боятся как огня. Темой общего разговора, как чаще всего среди молодежи и мужиков, стала армия, тем более говорить о другом при Гене было трудно.

— Пей чай, — пригласил Толя, — наводи шею как бычий хвост.

— Эх! — принимая приглашение, сказал другой Толя. — «Сорок лет коровы нет, маслом отрыгается». Эту-то знаешь ли? — спросил он меня.

— Память-то уж не молоденькая, может, и знал.

— А эту: «Штаны спали, штаны спали, потихоньку съехали, все колхозники на тракторе сбирать поехали».

Гена и тут не отстал. Он добавил тоже замечательную:

Мне не надо решета, Мне не надо сита.

Меня милый поцелует, Я неделю сыта.

— Ну, бляха медная, еще подумают, какие Чистопольцы, поют да пляшут. Но ведь не все же работать, надо и дыхание перевести.

Они увезли у нас все тяжелое — палатку, ведро, — и мы налегке шли домой. По дороге ели чернику, выбирали из зарослей брусники красные холодные ягоды, даже и земляничины алели в мокрой траве. Говорили о детстве.

— Может, ты меня осуждаешь, что я Гришке ночью поддал? Нет? Я на себя сержусь! Ведь это — рыбалка, ночевка на лугах — для нас было естественно. Что ты! Я год пропустил из-за этих лугов: «Бросить школу — и вольному воля — поревет и отступится мать…» А за Гришку испугался — не приучен. Я по две недели в шалаше один жил, а он пропадет. Случись чего — его больше жена не отпустит со мной, она и так меня к Чистополью ревнует. А что я без него?

Я спрашивал Толю о Петре, о Вите Колпащикове. Петро, узнал я, был знаменит еще тем, что отвадил от села приезжих с юга строителей.

— И хорошо, — заключил Толя. — Строили они быстро, рвали деньгу большую, а проходило пять-шесть лет — и их дома начинали трещать по всем швам.

Интересно, что Петро, мужик, живущий основательно, всегда с мясом, с техникой, собирался уезжать из села. Как и Витя Колпащиков, бывший заведующий клубом, изба которого была, по давнему выражению русскому, подбита ветром.

В селе была встреча с Петром. Он, не наладив связи, уезжал на луга, навербовав работников. Увезли уже вперед на «Беларуси» бочку пива. На том же тракторе была навешена роторная косилка.

— Погоду нельзя упустить, — говорил Петро, все уже зная про наш улов и ночлег.

— А связь?

— Война будет, так скажут. День ничего не решает, а сено уйдет.

— Телеграммы женам никак не можем дать.

— Поволнуются, так крепче любить будут, — отвечал Петро. — А накопят злости, дак приедете и обесточите. Так ведь? Дождут! Вы ведь не какой-нибудь цех ширнетреба, орлы! — И Петро умчался. И то сказать — у него были две коровы, телка, овцы.

Вернувшись домой, мы взялись за осуществление своей мечты — истопить баню. Но не сразу. Надо было сходить за хлебом, которого в селе из-за бездорожья не было три дня. Очередь двигалась медленно, но так спокойно, что стоять было не в тягость.

Вдруг Толя весь озарился и вывел меня на дорогу, а там повлек за собой к колокольне. «Да как это так, чтоб ты на ней не побывал!»

Колокольня была крепка и явно собиралась нас пережить, но лестницы внутри были расшатаны, а кое-где лишены ступеней. Поднимаясь впереди, Толя рассказал, что церковь разломали для кирпича. Рушить не давали, и что колокольня теперь передана лесничеству, как пожарная вышка.

Толя поднимался и читал:

— И мы, школьники, помогали ломать, как ни горько, я надо в этом признаться, — говорил Толя, — а как было. Понадобился кирпич под фундамент для школы. Пригласили фотографа аз района, черные веревки развесили по стенам — сфотографировали, ну точно — вся в трещинах, аварийное состояние, надо ломать. Вначале тремя тракторами купол сволокли.

Я вспомнил, как в детстве в своем селе растаскивал кованую церковную узорную ограду на металлолом. За разговором мы поднялись на большую площадку, где Толя сделал остановку и, проверяя мои нервы и заодно вестибулярный аппарат, предложил обойти вокруг колокольни по карнизу. На карниз ветром нанесло земли, росла трава, даже, как подарок, показалась нам земляничка, росла крепкая береза, на другом повороте рябина, на третьем бузина. Медленно, перехватываясь руками, обошли вокруг и опять вступили на скрипучую лестницу.

На самом верху был ветер, закричали вороны, но, видя нашу невооруженность, замолчали. Толя показал направление к Караванному, к Горьковской области, леса которой синели на западе, рассказал, где какие были деревни. Сверху мы видели свой маленький домик и лужок на задворках, который следовало выкосить, видели дорогу, по которой приехали, я узнал Красное и дом, в котором позавчера мы веселились. Толя жалел, что в маленький приезд не успеть во многих местах побывать.

В магазине подошла наша очередь, мы набрали хлеба, взяли «горного дубняка», который только и был, ибо после бани полагалась ритуальная чарка. При выходе нас перехватил пастух Арсеня, которому Толя привез редкие лекарства, но не до этих лекарств было Арсене. Толя, выговаривая ему, все ж отсчитал просимую сумму, которая тут же была отоварена.

— На сутки хватит, — говорил Арсеня, — я помаленьку. Вот спасибо. Эх, товарищ, — говорил он мне, — жизнь моя прошла со скоростью поросячьего визга.

Анна Антоновна, ползая по борозде на коленках, полола. Я стал помогать, а Толя хлопотал с баней. У нас одинаковые матери, и легко было разговаривать.

— Свекор был, покойничек, злой на работу, но гордень-кий. Вот напеку утром блинов, раньше всех встану, говорю:

«Гриша, зови тятю!» Гриша зовёт. Тот молчит. Потом уже я сама: «Тятенька, пойдем блины есть». И так до трех раз. Уж только потом полати заскрипят. Еще до войны помер. А мой-то отец в войну. Когда Гришу убило подо Ржевом, как выжила с детьми — не знаю. Теленок — бычок родился, я, как чувствовала, не дала под нож, вырастила. Такой был сильный, два лошадиных воза в леготку тащил. Меня и без кольца слушался. С ним я в Ежиху на лесозаготовки нанималась, а дети одни дома. От этого быка корова у нас долго была, она раз Толю чуть до смерти не покалечила, на рог поддела. До сих пор заметно. А тогда, какие тогда доктора, везли двадцать километров, думали, не жилец. — Анна Антоновна разогнулась, заулыбалась. — Теперь и Толя, и все дети, и вся родня на врачей выучилась.

Скоро мы допололи грядку лука, и я пошел к Толе. Баню он сделал своими руками прошлым летом, она, по его словам, прошла самые взыскательные испытания.

— Крышу не рассчитал, очень конек высоко вознесся. Ты не находишь в архитектуре бани нечто прибалтийское? У кого какая баня, у меня осинова, у кого какая милка, у меня красивая. У кого какая баня, у меня из кирпичей, у кого какой миленок — у меня из трепачей.

Толя еще сказал ряд частушек про баню и связанные с ней события, но пусть он их сам попробует обнародовать.

Не успел я взяться за натаскивание воды, как явился Семен, земляк Толи, так он представлялся, и дело застопорилось. Семену хотелось поговорить с умными людьми, так как он и сам был не из простых.