- Пятьсот! - крикнул Добо Криштофу.

Криштоф повернул лошадку и помчался передать приказ: приведите пятьсот человек.

Это был почти весь резерв.

Мекчеи поплотнее надел шлем и с десятком ратников побежал к Старым воротам. Если турки ворвутся, тогда ему найдется дело - оборонять ядро крепости.

Под воротами и у воротной башни турки падали, как мухи. Их валили стрелки, усердно палившие с вышки. То и дело слышались громовые возгласы Гашпара Пете:

- Ребята, за мной! Держись крепко! Круши проклятых обеими руками!

Сам он уже был по пояс забрызган кровью и бил с размаху то киркой, то копьем.

- Господи, помоги!

- Аллах! Аллах!

Когда полчище на лестницах редело, отовсюду слышались крики: «Воды! Воды!»

Женщины тащили воду к подножию башен в кувшинах и деревянных жбанах.

Пете схватил жбан, поднял забрало и пил жадно, припав к жбану; вода с двух сторон ручейками стекала с губ за панцирь, потом полилась из панциря по локтям, по коленям, по ступням и вытекла, как из колодца. Но что до этого Гашпару Пете, когда он в ярости да к тому же изнемогает от жажды.

Не успел он оторвать от жбана запекшихся губ, как заметил турка, прыгавшего на стене. В одной руке турок держал бунчук, второй - неистово рубился. За спиной его показалась другая басурманская башка, потом третья.

- Эх! Лопни твои глаза!… - крикнул Пете и, стащив за ногу турка с бунчуком, покатился вместе с ним по ступенькам башенной лестницы, держа его за глотку. Когда они застревали, Пете колотил турка по лицу кулаком в железной перчатке.

- На, пес, получай!

Затем Пете вскочил, запыхавшись, и, оставив полузадушенного турка на расправу снующим внизу крестьянам, взбежал на башню. Бил, рубил, проворно поворачиваясь во все стороны.

- Аллах! Аллах!

Турки кишмя кишели на стене. Падали окровавленные тела венгров. Один акынджи кошкой прыгнул на вышку башни. Вскочил, водрузил стяг. Турецкая рать бурно приветствовала его снизу победными воплями.

- Господи, помоги!

Не прошло и двух минут, как вражеского знамени на башне не стало. Сбежавшиеся витязи били карабкавшихся кверху турок по чему попало. Венгерский ратник в ржавом шлеме стремительно взобрался вслед за акынджи на макушку башни и, лишь только поставил ногу на каменную плиту, нанес акынджи страшный удар. Рука турка вместе со знаменем полетела с башни вниз.

- Кто ты такой? - радостно заорал у подножия стены Пете.

Витязь обернулся и гордо крикнул в ответ:

- Антал Комлоши!

Со стороны дворцов вскачь примчался юный оруженосец Балаж. Голова у него была обмотана белой повязкой. Он все же летел как ни в чем не бывало.

- Пробили заделанный пролом у дворца! - крикнул он.

- Сотню! - скомандовал Добо.

Покуда мальчик скакал за подкреплением к Мекчеи, Добо, пригнувшись к шее коня, несся ко дворцу.

Турки вновь пробили заделанную стену. Из пробоины торчали балки, как кости от жареной рыбы. Точно рыжие муравьи, копошились на стене турки. Добо взбежал на гребень стены. Одному турку рассек голову пополам, другого сбросил пинком и крикнул:

- Толкайте балки наружу!

До сих пор балки тянули кирками внутрь. Теперь, по команде Добо, рывком повалили их вниз, и, падая, бревна сметали воющих басурман вместе с лестницами.

- Провались вы пропадом вместе со своим аллахом! - завопил старик Цецеи, перекрывая шум.

Но когда басурман смели, стало видно, что в стене зияет огромная дыра. Только одна. Турки будут карабкаться к ней, и придется драться с врагом у огромной саженной пробоины.

Пуля сшибла со стены венгерский флаг. Он упал к туркам. Вот когда пригодилась большая брешь! Через нее выскочил какой-то венгерский солдат, кулаком ударил турка в глаз и, прежде чем атакующие успели опомниться, притащил флаг обратно.

- Я все видел, Ласло Терек! - радостно крикнул Добо. - Молодец, сынок!

Ядро ударилось о стену и засыпало глаза солдат каменной пылью. Полный седовласый человек припал к стене, потом рухнул, вытянувшись во весь рост. Шлем упал у него с головы и покатился к ногам Добо.

Добо протер глаза и тогда узнал убитого. Это был эгерский староста Андраш. Он лежал озабоченный, насупив брови, и все еще крепко сжимал саблю; с шеи, точно развязавшийся галстук, длинной ленточкой сбегала кровь.

Но вот от Старых ворот прибежали оба оруженосца. Добо кинул взгляд на вышку Старой башни: там развевался бунчук. Один, два… пять… десять - все больше и больше становилось этих хвостатых флагов.

Сквозь пробоины в вышке на защитников крепости сыпались пули, а снаружи на вышку лезли янычары. Один из них нес в зубах красный флаг с полумесяцем, чтобы водрузить его на башне.

Гул ужаса пронесся среди осажденных. Воздух сотрясали победные вопли сотни тысяч турок, обложивших крепость.

- Аллах! Я керим!

У венгров побледнели лица. Сабли опустились, точно у всех эгерчан отнялись руки.

Добо вскочил на коня и помчался к Церковной башне. Он навел орудия на вышку и, когда уже человек триста торжествующих янычар засновали по ней, выпалил сразу из трех пушек.

Вышка покачнулась, точно пьяный великан, и с грохотом рухнула на землю. Известковая пыль облаком поднялась с развалин; меж камней сочилась турецкая кровь, как красный сок винограда из давила, когда делают вино.

От этого столпотворения и землетрясения турки, пробившиеся в ворота и проломы, в страхе кинулись обратно. Не прошло и пяти минут, как осадные лестницы опустели.

Старые ворота и крепостная стена вокруг них снаружи и изнутри были облеплены окровавленными телами мертвых и умирающих.

К полудню схватка постепенно затихла везде. Дым рассеялся. Пробились лучи солнца. У подножия стен тысячами валялись черные от копоти, окровавленные раненые и мертвые турки. Казалось, даже воздух захмелел от воплей раненых; крики «Эй ва и медед!» раздавались, словно блеянье овец.

Ясаулы были уже не в силах заставить солдат еще раз пойти в тот же день на приступ.

В крепости рыночная площадь тоже полна была раненых. Они стояли, сидели, лежали на земле.

Вокруг раненых витязей хлопотали цирюльники и женщины. В руках у них были тазы с водой, куски полотна, бинты, квасцы, арника. Одни из раненых стонали, другие дергались, скрежетали зубами.

Из развалин вышки все приносили раненых. Кого привозили на тележке, кого несли на простыне.

Все поворачивались, смотрели: кого несут? Имя передавалось из уст в уста:

- Петер Гергеи… Янчи Пожгаи… Якаб Зирко… Дюри Урбан…

- Жив?

- Жив пока. Только плечо прострелено.

Цирюльники брали в работу прежде всего тех, у кого была прострелена рука или нога. Перевязывали как умели. Остальные временно должны были довольствоваться тем, что женщины промывали им раны. Большинство переносили страдания молча и ждали, пока дойдет до них очередь. А некоторые горестно стонали, жаловались на свою беду.

- Господи! Господи! - плакал молодой эгерский стрелок Михай Арань, прижимая к окровавленному лицу обгорелый рукав рубахи. - Глаз у меня выбили…

Пете сидел среди других на плетеном стуле, покрытом сермягой. На голени у него зияла большая рана; из нее под стул натекла лужа крови. Ранила Гашпара Пете не пуля, а острый осколок камня.

- Не вопи. Мишка! - бросил Пете солдату. - Лучше хоть одноглазому, да жить в Эгерской крепости, нежели с обоими глазами попасть к туркам на виселицу.

И, сжав зубы, он терпел, когда цирюльник арникой промывал ему страшную рану на ноге.

Легко раненные даже не обращались к цирюльнику, сами мылись. Намокшая от пота рубаха казалась им неприятнее самой раны, и многие прямо тут же на рынке надевали чистую, весело перебрасываясь при этом словами:

- А вот я…

- А вот мне…

Убитых сносили к церкви, и мертвые тела уже рядами лежали перед дверью, окровавленные, в изодранной одежде, покрытые копотью, обожженные, неподвижные. Был среди них и один труп без головы. Тут же лежала одинокая рука, одетая в рукав доломана, - видно, ее оторвало от туловища.