Куда она девала спички?

За окном протяжно выл ветер, донося откуда-то издалека одинокий лай собаки. Зелда зарылась лицом в подушку.

«Постой-ка, что мне сказал Синяков?» — старалась она вспомнить подробности сегодняшней гулянки, лишь бы не смотреть в темноту и унять непонятную, тоскливую дрожь.

Была полночь. Ветер не унимался, все гнал и гнал над степью темные, всклокоченные облака. На самом дне Вороньей балки, на черной рыхлой пашне, лицом к темному небу, лежал Онуфрий Омельченко. Ноги, чуть согнутые в коленях, упирались ступнями в сырую землю, будто он хотел подняться. Рассеченный лоб был накрыт лопатой. Седая борода была задрана, полуоткрытый рот, искривившийся от боли, казалось, взывал о помощи. В правой, вытянутой вперед руке он держал вожжи, точно боялся, как бы лошади не убежали.

Встревоженные кобылы топтались вокруг, волоча за собой борону, путались в упряжи и глухо ржали, словно звали Онуфрия домой, на хутор, в теплую хату.

Но Онуфрий не двигался.

Лошади кружили все беспокойнее, стали кидаться друг на друга, кусаться, наконец порвали сбрую и помчались, волоча за собой борону, по балке. Выбрасывая задние ноги, метались они по пашне из стороны в сторону, а борона била их по ногам. Наконец одна лошадь оторвалась и с тревожным ржанием понеслась прямиком через степь.

К утру ветер утих, но небо осталось мутным, полным невыплаканного дождя. Палисадники и хаты окутал белесый туман, который тянулся от прохладного ставка и оседал прозрачными каплями на стеклах окон.

Зелда проснулась внезапно, как будто ее разбудили. Она спрыгнула с постели и сонными еще глазами поискала отца. Онуфрия не было.

К девушке вернулись все ночные страхи. Она наскоро набросила на себя платье и вышла из дома.

«Где же он? Что с ним случилось? — спрашивала она себя. — Может, его задержали?»

Девушка вдруг вспомнила о нескольких горстях пшеницы, которые как-то принес отец.

Сердце у нее учащенно забилось, она быстро побежала по холодной, сырой траве к правлению.

На колхозном дворе уже собирались хуторяне, чистили лошадей, готовили упряжь. Посреди двора, против распахнутого амбара, стояли несколько колхозников. Они смотрели на облачное небо и гадали, каждый по-своему, какая нынче будет погода.

Издали Зелде показалось, что среди этих колхозников стоит и отец. Зелда слегка замедлила шаг. К ее беспокойству примешалось чувство досады.

«Ну, постой, сейчас я ему задам! Что это он себе думает?»

На ходу она одернула платье, привела в порядок волосы.

Один из колхозников что-то рассказывал, остальные громко смеялись.

Присмотревшись внимательнее, Зелда поняла, что ошиблась, — Онуфрия среди хуторян не было.

— А, Зелдка, — с приветливой улыбкой кивнул ей Калмен Зогот. — Что так рано?

— Вместо отца пришла? — спросил Хома Траскун.

— Как это? — Зелда остановилась в испуге.

— Идем, идем с нами! Мы не против.

— С молодой оно всегда веселее, — добродушно шутили хуторяне.

Зелда не слушала, растерянно оглядывалась.

— Где он? — спросила она тихо и с тревогой ждала ответа. — Где же он?

— Ты на кого оглядываешься? Или что потеряла?

— Кого ищешь? — со смехом спрашивали колхозники.

Их смех немного успокоил Зелду.

— Отца. Он со вчерашнего дня домой не приходил…

— Вон оно что! — Додя Бурлак почесал у себя в бороде. — Ну, значит, к девушке завернул.

— К девушке не к девушке, а уж к вдове…

— Сама понимаешь, — развел руками Микита Друян, — мужику без бабы никак нельзя…

— Ай, хватит вам шутки шутить! — в сердцах сказала Зелда и все оглядывалась, искала отца. — Говорю же, как ушел он на рассвете, так и не приходил, дома не ночевал…

— Вот так номер! Она хочет, чтобы он дома ночевал!

Снова грянул хохот.

— Да будет вам! Чего языки распустили? — сердито отозвался Калмен Зогот, складывавший пустые мешки. — Человек о деле спрашивает, а они… Иди сюда. Нечего с ними, сама видишь… Говоришь, Онуфрий не ночевал? Та-ак… Мы с ним вместе бороновали вчера. Он решил еще борозду пройти… И нет его, говоришь? В самом деле чудно… — сказал Калмен, не выпуская из рук старого мешка.

Колхозники перестали смеяться, посматривали то на Калмена, то на Зелду, в раздумье скребли бороды и тихо переговаривались.

— Может, он ток сторожит?

— Я сторожил, — сердито махнул рукой Триандалис. — Только оттуда.

— А может… Где ж ему быть?

— Ты его вечером не видел, Микита? А ну, вспомни!

— Надо спросить Юдла. Может, он его отправил с подводой на станцию.

— Где там! Вчера подводы на станцию не шли.

— Вот так история… Что же с ним случилось? Вдруг около амбара кто-то громко крикнул. Все

обернулись. По заросшему огороду галопом скакала пегая лошадь.

— Стойте-ка! — радостно закричал Калмен Зогот. — Это его кобыла! — И вдруг замолчал.

Кобыла с громким ржанием вбежала во двор и понеслась к колодцу. За ней волочились разорванные постромки и перевернутая борона.

— Ой! — пошатнулась Зелда. — Ой, несчастье случилось! — И пустилась бежать через огород, в степь.

На колхозном дворе поднялся шум. Все всполошились. Люди хватали вилы, грабли и бежали вслед за девушкой.

— Ты видел, что с кобылой делается? — А где же вторая?

— Может, его лошади разнесли?…

— Куда вы? Что тут стряслось? — кричал прибежавший откуда-то Коплдунер.

— Туда, к Вороньей балке.

Колхозники рассыпались по степи, шарили в канавах, в траве.

Калмен Зогот все с тем же мешком в руках пытался догнать Зелду.

— Зелда, подожди-ка… Постой!

Девушка не отвечала. Тяжело дыша, полуоткрыв запекшиеся губы, она бежала, не оглядываясь.

Вот и Воронья балка. Низом, над черной пашней, полз беловатый туман. Земля после ночи была холодной и сырой. Вокруг стояла предрассветная тишина. Никого нигде не видно было.

Калмен Зогот оставил Зелду и повернул в сторону, туда, где они вчера вечером бороновали вместе с Онуфрием. Вдруг он остановился и испуганно отпрянул.

Перед ним, вытянувшись на вспаханном сыром черноземе, лежал Онуфрий Омельченко. С минуту Калмен стоял в оцепенении. Потом осторожно убрал лопату с рассеченного, в запекшейся крови лба, низко склонил голову и дрожащими руками прикрыл лицо убитого мешком.

Когда прибежала Зелда, вокруг уже толпились хуторяне с граблями и вилами. Они пытались ее задержать, но девушка протолкалась вперед и остановилась.

Голова Онуфрия была покрыта мешком, рубаха на плече лопнула, на одном колене выделялась свежая синяя заплата, которую Зелда третьего дня сама пришивала. Еще не совсем понимая, что произошло, девушка подбежала к отцу и с силой сдернула с его головы мешок.

Ее красивое лицо исказилось болью. Схватившись за волосы и закрыв глаза, она, словно в беспамятстве, пробежала несколько шагов, и по затянутой туманом степи разнесся протяжный крик:

— Та-а-то!..

Она повалилась ничком и вытянулась на земле.

Потрясенные случившимся, хуторяне тихо переговаривались, со страхом смотрели туда, где, уже снова накрытый мешком, лежал Онуфрий.

Народу все прибывало. В расстегнутом, помятом пиджаке, то и дело спотыкаясь, потный, красный, прибежал Юдл Пискун и с громкими причитаниями бросился к покойнику:

— Ах, аи, какое несчастье! Аи, какая беда!

Он уже потянулся было к мешку, хотел открыть лицо, но тотчас отдернул руку. Ему стало страшно. Что тут было? За что его убили, Онуфрия, и кто? Не молния же в него ударила… Что-то произошло между ним и кем-то еще? Не сболтнул ли чего-нибудь Онуфрий? А может быть, он и Зелде успел рассказать?…

— Ай, беда! Ай, несчастье! — шепотом повторял Юдл, отступая. — Где она, где Зелда?

Зелда все так же лежала ничком на земле. Ей хотелось плакать, кричать — тогда ей стало бы легче, — но у нее сдавило горло, она задыхалась.

Вокруг стояли женщины, прижимая к себе детей.