— Тиффа? — мягко позвала я.

— Хм-м? — голос был сонным, словно я выхватила ее из объятий Морфея.

— Что если она была монстром… ужасным человеком?

— Что? — На этот раз Тиффа ответила более живо, словно почувствовала, в каком смятении я нахожусь.

— Может ли это как-то отразиться на ребенке? Заложено ли это в генах?

— Дорогая. Прости, но я не понимаю, о чем ты. — Тиффа поднялась и потянулась к лампе.

— Нет! Пожалуйста, не включайте свет. Мне проще говорить в темноте, — взмолилась я.

Тиффа опустила руку, однако перевела на меня взгляд. Я могла чувствовать, как она смотрит на меня сквозь мрак. Я посмотрела на стену, так как размер моего живота не позволял много двигаться.

— Вы собираетесь усыновить этого ребенка. Вы говорили, что вам неважно, будет ли это девочка или мальчик. А также какого цвета будет его кожа. И я верю вам. Но что, если малыш будет слабым, эгоистичным или злым?

— Ты не обладаешь ни одной из этих черт.

На мгновение я задумалась.

— Не совсем так. Иногда я бываю слабой. Иногда эгоистичной. И хотя я не считаю себя злой, однако и доброй меня назвать нельзя.

— Ты намного сильнее меня. И намного самоотверженнее. И я не думаю, что эти качества могут сочетаться со злостью, — мягко произнесла Тиффа. — Не думаю, что это так.

— Но ведь моя мать… поступила плохо.

— Оставив тебя незнакомцу?

— Да. И ее кровь течет по венам этого ребенка. Готовы ли вы рискнуть?

— Готова. Но я не думаю, что это и впрямь большой риск, дорогая. Ты знала о том, что Джек диабетик? Однако тот факт, что мой ребенок мог унаследовать это заболевание, никогда меня не останавливал. А у меня в свое время были проблемы с зубами: они неправильно росли. К счастью, скобы сделали из меня красавицу. — В голосе Тиффы послышались смешливые нотки. — Так что, сложись обстоятельства по-другому, и мой ребенок мог унаследовать ужасные зубы.

— Эти вещи нельзя сравнивать, — возразила я, желая, чтобы она поняла, о чем я говорю. Тиффа плюхнулась на кровать позади меня и стала гладить мои волосы. Она была бы прекрасной матерью. Мне очень хотелось прижаться к ней и позволить успокоить себя. Но я, конечно, не стала этого делать. Я лежала неподвижно, стараясь не растворяться в ласковых руках. Тиффа гладила меня по волосам и говорила:

— Мы не знаем о том, какая жизнь была у твоей матери. Мы не знаем, чем она руководствовалась. Но посмотри на себя. Ты чудесная! И этого для меня вполне достаточно, Блу. Что если бы моя мама в свое время решила не усыновлять Дарси? Она никогда не видела его биологических родителей. И не знала о них ничего, кроме имен. Но она все равно любила его, возможно, даже сильнее всех, несмотря на все вышесказанное. А ведь его отец мог быть серийным убийцей.

— Уилсона усыновили? — Я была так шокирована, что мои слова были больше похожи на вопль. Забота Тиффы тронула мое сердце. Она легла позади меня и вновь стала поглаживать мои волосы.

— Да. Разве он не говорил тебе об этом? Мама с папой пытались забеременеть долгие годы. Дарси усыновили, когда ему был всего лишь день отроду. Процессу усыновления поспособствовала наша церковь.

— Нет… он ничего мне не говорил. — Мой голос дрогнул, и я прочистила горло, чтобы скрыть волнение.

— Когда Дарси исполнилось восемнадцать, он разыскал своих родителей. Его мать была твоего возраста, когда забеременела. Сейчас она замужем и у нее несколько детей. Она была счастлива повидаться с ним и узнать, что у него все хорошо. Его отец служил полицейским в Белфасте. Они с Уилсоном сразу поладили. Думаю, Уилсон общается с ними и сейчас. Дженни Вудроу и Берт Вэтли, кажется, так их зовут. Правда, я не помню девичью фамилию Дженни.

Я лежала в темноте и мысли в моей голове вертелись подобно вихрю. Надо мной точно сгрудились тучи. Я чувствовала себя обманутой. Уилсона усыновили. Усыновили! И он ни разу не обмолвился об этом. Ни мудрого наставления, ни одобрения, ничего, когда мы с Тиффой рассказали о своем решении. Ни фразы «усыновление — это замечательно, взгляни хотя бы на меня». Он просто промолчал.

Тиффа, судя по всему, не уловила «перемену погоды». Она больше ничего не сказала, и вскоре до меня донеслось ее мирное дыхание, свидетельствующее о том, что она уснула, лежа за мной. Мои бедра болели. Поясницу тянуло, лодыжки распухли, мне было крайне неудобно, а сама я была слишком беременна и слишком зла для того, чтобы спать.

Искупление, решение, откровение. Рено же таило в себе множество тайн. Я была готова отправиться домой.

Джек прилетел на медицинскую конференцию в Рено в пятницу утром, и Тиффа осталась с ним, оставив нам с Уилсоном мерседес. Они собирались вернуться домой в воскресенье вечером, что означало, что мы с Уилсоном будем находиться в эпицентре «бури» на протяжении восьми часов. Обвинения роились в моей голове, словно разъярённые пчелы, грозя вырваться на волю и зажалить Уилсона до смерти. Я сидела, погрузившись в угрюмое молчание, даже не смотря на историка и лишь изредка коротко отвечая на его вопросы. Уилсон был смущен и старался выяснить, что со мной не так, до тех пор, пока я не послала его куда подальше и он не остановил машину возле туалетов на шоссе. Сделав это, он повернулся ко мне и всплеснул руками.

— Что с тобой происходит, Блу? Я тебя обидел? Или тебе плохо? Что случилось, черт подери?

— Вас усыновили! — прокричала я и одновременно с этим из моих глаз брызнули слезы, да такие, которые обычно текут как из шланга и забивают нос. Я потянулась к бардачку, но чертов Уилсон тут же выхватил платок и стал вытирать мои щеки и успокаивать.

— У Тиффы слишком длинный язык.

— Она не знала, что вы умолчали об этом! Почему вы ничего не сказали, Уилсон?

— А разве это бы помогло тебе? — Уилсон вытер мне глаза, его взгляд был таким пронизывающим, а на лбу собрались морщинки.

В ярости я оттолкнула от себя его руки, открыла дверцу и вывалила свое неуклюжее тело из кабины, испытывая такую злость, какой не чувствовала никогда прежде.

Моя спина горела, шея ныла от боли, а сердце стучало так, словно волочилось вслед за автомобилем. Я устремилась к туалету, нуждаясь в пространстве и желая справить нужду. Я была на девятом месяце, как-никак.

Воспользовавшись туалетом, я принялась мыть руки. Взяв прохладное влажное полотенце, я вытерла тушь со щек. Выглядела я жалко. Опух даже нос. Я взглянула на лодыжки и едва вновь не заплакала. Я ведь была такой красивой и такой стройной. А еще я могла доверять Уилсону. Из глаз снова хлынули слезы, и я тут же промокнула глаза полотенцем, стирая их.

— Вы в порядке, дорогая? — послышался негромкий голос справа от меня. На меня смотрела низенькая старушка, ростом едва доходившая мне до плеча. Ее губы были поджаты. Вокруг рта собрались морщины, похожие на лапки сороконожки. Ее седые вьющиеся волосы были убраны под косынку, очевидно, чтобы защитить прическу от бушующего снаружи ветра. Похоже, я принесла бурю с собой.

— Ваш муж попросил меня проверить вас. Он очень переживает.

Я не стала поправлять ее. Мне полагалось иметь мужа, поскольку я вот-вот должна была родить, и мне совершенно не хотелось объяснять, кем приходится мне Уилсон. Я последовала за женщиной и увидела Уилсона, говорящего о чем-то с таким же низким старичком. Когда они заметили меня, пожилой мужчина похлопал историка по плечу и понимающе кивнул. Затем он подставил руку старушке, и они, пошатываясь, двинулись к машине, сопротивляясь порывам ветра.

— Прости меня, Блу. — Уилсону пришлось повысить голос.

— Почему ты ничего не сказал мне? Почему? Я пролежала всю ночь без сна, думая об этом. И не смогла придумать тебе ни одного оправдания. — Волосы лезли мне в рот и разлетались в разные стороны, точно змеи на голове Медузы Горгоны, но я не собиралась возвращаться в машину… до тех пор, пока не получу ответа.

— Я не хотел влиять на твое решение, — прокричал Уилсон. — У меня была чудесная жизнь. И прекрасные родители, которые никогда не скрывали от меня правды. Я рос, с детства зная, что меня усыновили. Но меня все равно беспокоило это. Я часто представлял себе женщину, которая от меня отказалась, и мужчину, который отказался от нас с ней.