В восемь часов в кабинет Суздальцева вошёл доктор, хохол Абраменко, румяный и добродушный толстяк. Он поглядел на Суздальцева, покачал головою, посвистал и сказал:

— А паныч сильно занедужил! О-о? Это нехорошо!

Они поздоровались. Абраменко заглянул в глаза Игнатия Николаича.

— Небось инфлюэнца?

— Должно быть. — Игнатий Николаич улыбнулся и добавил:

— Лечить её будем после чая.

Доктор потрепал колено Суздальцева.

— Добре, паныч!

Игнатий Николаич встал с кушетки, посмотрел на себя в зеркало, поправил рукою волосы и пригласил Абраменко в столовую.

Когда они вошли туда, на столе уже кипел самовары Ольга Сергеевна сидела за столом бледная, с покрасневшими глазами; против неё прихлёбывал из стакана чай Тирольский. Ольга Сергеевна поцеловала мужа, поздоровалась с доктором и представила им Тирольского. Сели пить чай. Абраменко поедал лепёшки и шутил. Тирольский рассказывал о Петербурге, а Суздальцев упорно молчал, забывая свой стакан. Порою он исподлобья взглядывал на Тирольского, как бы о чем-то припоминая. Лицо Тирольского казалось ему знакомым. Наконец он вспомнил: в альбоме Ольги Сергеевны есть несколько карточек Тирольского. Ольга Сергеевна украдкой посматривала на мужа. Он сидел бледный, углублённый в самого себя. Его пиджак был испачкан в траве, волосы непричёсаны, под глазами синели круги. Ольга Сергеевна внезапно вспомнила; кажется, сегодня на рассвете она видела во сне мужа, именно, в таком виде; в его глазах стояли слезы и гнев. И ещё какое-то чувство не то сожаления, не то презрения, наполнившее её кошмаром. Она притихла за столом, будто осунулась и погасла.

Чай был допит. Ольга Сергеевна ушла по хозяйству, а Игнатий Николаич пригласил мужчин к себе в кабинет. Он вошёл последним и на ключ запер за собою дверь; доктор с недоумением посмотрел на него. Суздальцев молча подошёл к стене, увешанной разным оружием, и снял с гвоздя казацкую нагайку. Абраменко и Тирольский переглянулись. Они решительно не понимали, что хочет делать с нагайкой Игнатий Николаич. Суздальцев обернулся к ним; он был бледен, как полотно. Он хотел говорить, но сильное волнение сковало его язык. Так прошло несколько минут. Абраменко пытался понять причину странного поведения Суздальцева. Тирольским овладевал безотчётный страх; и доктор и он побледнели.

Наконец Суздальцев заговорил.

— Есть люди, — начал он, — работники, и есть люди хищники. Работники трудятся, стремятся к достижению намеченных целей, мечтают о будущности всех окружающих их, о будущности всего человечества; хищники думают только об удовлетворении своего аппетита. Работники изощряют ум, обливаются потом, гнут спину; хищники падают как ястреба и берут добычу слёту. Работники ненавидят хищников, хищники презирают рабочих! Так?

Суздальский передохнул, всё более и более бледнея.

— Вы, господин Тирольский, — хищник, я — работник! — вскрикнул он вдруг. — Я вырвал женщину из когтей хищников и пытался сделать её такой же работницей, как и я, но вы упали как ястреб, и вырвали мою долю. Вы отняли моё приобретение, и я схватился за нож! Да за нож! Ибо у рабочих с хищниками никакого мира заключено быть не может. Ведь тут же борьба на жизнь и смерть между двумя противоположными силами слагающими жизнь. Или они — хозяева жизни, или мы! Вот в чем тут вопрос!

Суздальцева передёрнуло. Его губы искривились.

— Господин Тирольский, — повысил он голос, — согласны ли вы стреляться со мною здесь, не выходя из кабинета, насмерть?

Тирольский вздрогнул. Он хотел что-то сказать и только растерянно улыбнулся.

Суздальцев повторил вопрос и стиснул рукою нагайку. Доктор подошёл к нему.

— Милый Игнатий Николаич, что с вами? — сказал он бледный, силясь овладеть собою. — Образумьтесь, голубчик; нельзя ли уладить как-нибудь иначе?

— Дорогой доктор, простите, но я делаю вас невольным секундантом. Нам надо стреляться, необходимо кому-нибудь умереть, — проговорил Суздальцев.

Его голос дрожал и прыгал.

— Господин Тирольский, — бешено крикнул он, — будете ли вы со мною стреляться, иначе я изобью вас нагайкой!

Тирольский несколько овладел собою.

— Послушайте, Игнатий Николаич, нам надо объясниться… — прошептал он, пожимая плечами.

— Господин Тирольский! — крикнул Суздальский и замахнулся нагайкой.

Тирольский съёжился и прошептал:

— В таком случае я согласен…

Его забила лихорадка. Он посмотрел на окно. Если бы оно не было так далеко, он мог бы выскочить в сад.

— Условия следующие, — проговорил Суздальцев, — стрелять по жребию на расстоянии комнаты, причём стреляющий имеет право сделать три шага.

— Это будет в упор, — заметил доктор, — это уж слишком…

— Милый доктор, — Суздальцев тронул плечо A6paменки, — неужели вы хотите, чтобы я совершил убийство?

В глазах доктора внезапно сверкнула ненависть.

Кивнув на Тирольского, он проговорил:

— Паныч, избейте его нагайкой, и делу конец!

Тирольский рванулся было с места, сверкнув на доктора глазами, но опомнился, побледнел и проговорил:

— Оскорбляете перед поединком? Какая низость!

Суздальцев молчал. Доктор покачал головою и вздохнул.

Игнатий Николаич снял со стены два совершенно одинаковых револьвера и подал их доктору; затем он вынул из кошелька медную монету; Абраменко взял её и положил на свою широкую ладонь. Внезапно у него снова явилась на Тирольского злоба. «Таких трутней бить надо!» — подумал он и спросил, сверкая глазами:

— Господин Тирольский, орёл или плата?

Он подкидывал монету на ладони и злобно смотрел на Тирольского. Щеки Тирольского задрожали.

— Плата, — прошептал он.

В кабинете стало тихо. Доктор подбросил монету. Она со звоном упала на пол. Доктор нагнулся к ней и крикнул:

— Орёл! Игнатий Николаич, вам стрелять первому!

Он подал противникам по револьверу. Суздальцев стал в нескольких шагах от Тирольского с револьвером в руках. Тирольский с ужасом смотрел на противника.

— Послушайте, — внезапно прошептал он, умоляюще поднимая глаза, — я уеду сейчас же, я буду просить у вас извинения, вы никогда не услышите о моем имени…

Он не договорил. Суздальцев сделал первый шаг и прищурил глаз. Он бледнел всё больше и больше, но рука его не дрожала.

У Тирольского затряслись колени. Сейчас Суздальцев сделает последний шаг и размозжить ему голову.

«Умирать за один хороший момент, — подумал он, — как это глупо!»

Но у него тоже в руках оружие, и он может спасти свою жизнь. Тирольский поймал себя на этой мысли и с отвращением содрогнулся. Он был противен самому себе.

Суздальцев готовился сделать последний шаг. Тирольский откинулся назад, всё его лицо внезапно перекосилось, и, быстро подняв револьвер, он в упор выстрелил в Суздальцева.

Суздальцев упал как подкошенный. Когда Ольгу Сергеевну впустили в кабинет мужа, он лежал на кушетке без признаков жизни. На левом боку его парусинового пиджака медленно расплывалось темно-красное с чёрною сердцевиною пятно.

Разбойники

Чувствуя утомление, они садятся тут же, у проезжей дороги, и уныло переговариваются, жмурясь. Вокруг сыро и темно; сверху моросит липкая изморось; в холодном мраке сердито шумит ветер. Около — ни души; ни прохожего, ни проезжего. Только лужи блестят на дороге, как чьи-то мутные глаза, да одинокая полынь шевелится возле под ветром, словно встряхиваясь от надоедливой измороси и шелеста. Они перебрасываются отрывистыми фразами и снова хмуро умолкают.

Небо беззвёздно, поле безрадостно. Что пользы жаловаться на судьбу? Кто услышит тебя в этом мраке? Тучи? Или ветер?

Пронзительный звук внезапно раздаётся во тьме.

— Ох-о-хо! — словно вскрикивает кто-то в диком отчаянии, и резкий порыв ветра рвёт с путников их дырявые картузы.

Лужи на дороге морщатся, собираясь в складки; полынь будто кланяется кому-то в ноги. Словно шумное стадо шарахается мимо и летит дальше, шурша, кувыркаясь и исчезая во мраке.