«Зубы почистить! — думал Сергей Петрович, — это перед смертью-то! Очень надо!» — Но, тем не менее, он взял в руки щёточку.

Затем он медленно стал одеваться.

— Ах, да! — обратился к нему Кремнев. — Ты ещё не надумал насчёт монеты-то? Помнишь, о которой говорил мне ночью?

— Подло это, — прошептал Сергей Петрович, натягивая сапоги.

— И вовсе ничего нет подлого, — возразил Кремнев, любуясь сапогами на ногах Ласточкина.

— Ты вот стрелять не умеешь, а Полозов, говорят, в карту попадает. Так это тоже подло вызывать на дуэль не умеющего стрелять! — добавил он тотчас же.

— Подло это, — снова повторил Сергей Петрович и пошёл за пиджаком, болтая руками как трудно больной.

Кремнев рассердился.

— Ну, как знаешь!

Ласточкин надел пиджак.

— Ну, чего же ты стоишь? — почти крикнул ему Кремнев. — Надевай новую фуражку!

Сергей Петрович заволновался.

— Сейчас, сейчас; я только пойду мысленно прощусь с маменькой.

— Постой, — остановил его на пороге Кремнев, — зубы вычистил? Покажи!

Сергей Петрович полуоткрыл рот.

— Прекрасно. Теперь иди, а мы этому офицерью покажем!

Ласточкин вернулся обратно бледный, как полотно.

— Ну, надевай новую фуражку, — обратился к нему Кремнев снова.

Сергей Петрович вздрогнул.

— Сейчас, я набью только одну папиросочку, — проговорил он, силясь хоть оттянуть минуточку. Ему хотелось плакать. Он подошёл к столу, болтая руками, и увидел монету. Он оглянулся на Кремнева; тот стоял спиною к нему и надевал пальто. Сергей Петрович, чувствуя головокружение, потянулся рукою к монете, быстро схватил её в кулак и поспешно сунул к себе в карман.

«На всякий случай», — подумал он с жалкой улыбкой. Ему как будто немного стало легче. Он быстро набил папиросу и, закурив её, подошёл к товарищу.

— Идём, — прошептал он, — я готов! Веди же меня!

Кремнев подал ему пальто.

Они вышли из дому; до осиновой рощи было не более версты. Молодые люди направились по деревянному тротуару, завернули затем направо, перешли небольшой мостик и очутились в поле. Силуэт осиновой рощи внезапно выдвинулся из-за холма, точно роща выскочила оттуда, желая удивить, а, пожалуй, даже и испугать путешественников. И Сергей Петрович действительно испугался и как-то растерялся. Его сердце опять затосковало и заныло, то мучительно замирая, то колотясь, как пойманная птица. Кремнев шёл сзади него с пистолетным ящиком под мышкой и с удовольствием поглядывал на лаковые сапоги своего товарища.

— А ты совсем молодцом, — говорил он ему, слегка толкая его в спину. — Сзади да если смотреть на ноги, то тебя, пожалуй, за офицера можно принять!

«Господи, — подумал Сергей Петрович о Кремневе, — да что он издевается, что ли, надо мною? Человек на смерть идёт, а он о лаковых сапогах, будь они прокляты, разговаривает!»

— Паша, — позвал он жалобно.

— Что? — Кремнев выровнялся с его плечом.

— Ничего, — прошептал Сергей Петрович и добавил: — А ведь меня убьют, Паша! Чувствую я, убьют! — Он весь как-то сразу понурился, как расслабленный.

Кремнев удивлённо вскинул на товарища глаза. Он, казалось, был ошеломлён словами приятеля.

— Как убьют? За что убьют? — спросил он.

— Паша, да неужели ты не понимал раньше, куда и зачем поведёшь меня? Ах, Паша! Что будет с маменькой? Горе, одно горе! Чувствую и сознаю, робок я и смешон, да, смешон, но сколько слез-то тут, сколько слез-то!

Сергей Петрович ткнул себя в грудь кулаком и всхлипнул.

Кремнев вспыхнул всем лицом. Он только сейчас ясно понял, куда ведёт своего товарища, что там, в осиновой роще, его, быть может, уже ждут люди с пистолетами и что через каких-нибудь полчаса его друг может упасть на землю с разбитой головою, как никому ненужная собака. А раньше Кремневу казалось, что он поведёт друга на какое-то развлечение, вроде танцев, красивое, воспетое в книжках и весьма одобряемое в самом приличном обществе.

— Ах, Сереженька, — сконфуженно прошептал Кремнев, — уж не вернуться ли мне за монеткой с двумя орлами?

Ласточкин молчал. Они уже вошли в рощу. Роща называлась «осиновой», вероятно, потому, что там не было ни одной осины. Стройные берёзы и могучие дубы, уже пожелтевшие, но ещё величественные, обступили путников. Молодая рябинка, вся осыпанная огненно-красной листвой, стояла посреди полянки и точно горела и не сгорала. Весёлые дрозды, перелетывая, кричали тут и там. Серое осеннее утро дышало чем-то затхлым. Лес точно оплакивал кончину лета, но плакал гордо и спокойно, как плачут могучие духом.

— Сейчас мы будем на месте и, кажется, нас уже ждут, — прошептал Кремнев. — Слышишь?

Сергей Петрович остановился и прислушался. Из лесу справа доносился как бы тихий говор. Он вздрогнул, внезапно схватил локоть Кремнева и вдруг заговорил, торопясь и сбиваясь, приближая своё бледное лицо к лицу товарища.

— Паша, голубчик, та монета со мною, понимаешь? — говорил он, как в лихорадочном бреду. — Вот возьми её и делай то, что хотел. Понимаешь? Да… Ах, — он тронул себя за виски, ах, Паша, у меня кружится голова! Я трус, Паша, подлый трус. Но что будет с маменькой? Господи, Боже мой!

Он сунул монету в руку Кремнева; его голова тряслась.

— Да! Пусть — я подлец, Паша, но он, Полозов, взял у меня Варюшеньку, а я её в сердце, вот здесь, выносил, — заговорил он снова с искажённым лицом, будто измятым муками. — Чувствуешь? Я её пять лет здесь носил и о прибавке жалованья мечтал! Так каково же мне это было, когда он её с налёту взял? А ведь я вижу это: Варюшенькины глазки лгать не умеют! Да, он пришёл и взял! И я уступил. Варюшеньку уступил! А стула не уступлю! Нет! Не уступлю, Паша!

Губу Ласточкина дёргало. Он бледнел всё больше.

— Не уступлю! Толкайся, да меру знай! Я — чиновник, а не ветошка, не судомойка! Возьми, когда так, Паша, монету! — добавил он сиплым шёпотом.

Сергей Петрович стал утирать слезы. Кремнев опустил монету в карман и вздохнул:

— Ах, женщины, женщины!

В его карих глазах тоже стояли слезы.

— А ты приосанься, — шепнул он Сергею Петровичу, незаметно смахивая слезы. — Сейчас мы выйдем на ту самую поляну, знаешь, около старой берёзы-двойняшки? Приосанься, не ударь в грязь лицом. Слышишь? Нас ждут.

— Я его не убью, — шёпотом же отвечал Ласточкин, очевидно, думая о Полозове. — Я только первым промах дам, чтобы ему было стыдно убивать меня! Понимаешь? Первым дам промах! И дуло вот так, вверх, поставлю! Чтобы он честность мою видел! И пожалел! Да! Не меня, нет… А мамашу и Васю! Понимаешь?

Он хотел двинуться вперёд.

— Постой на минутку, — остановил его Кремнев, — я поправляю на тебе фуражку.

Он поставил пистолетный ящик на землю и передвинул фуражку Сергея Петровича слегка набекрень.

— Ну, вот так. Подай тебе Бог! — Он поцеловал товарища в губы.

Затем он откашлялся, точно собираясь петь, и, оправив на себе пальто, поднял с земли ящик.

Они снова двинулись в путь и через минуту вышли на большую поляну. Их уже ждали. На поляне, около старой берёзы, росшей двумя стволами, стояли три офицера: черноволосый Колпаков, тоненький — Полозов и рыженький, весьма подвижной, не известный ни Кремневу ни Сергею Петровичу. Рыженький что-то рассказывал, держа шашку, как зонтик, и семеня ножками, точно изображая идущую барыню, а Колпаков хохотал во всё горло, слегка запрокидываясь назад. Сергей Петрович отыскал глазами Полозова. Тот стоял несколько поодаль от товарищей, слегка побледневший, и натянуто улыбался. Его взгляд встретился со взглядом Сергея Петровича, и офицер отвёл глаза. Колпаков увидел Кремнева и закричал:

— А, милейший, а мы вас ждём уже десять минут!

Они поздоровались и приступили к делу. Колпаков отмерил расстояние. Вскоре Кремнев вручил Ласточкину заряженный пистолет.

— Иди сюда, стань здесь, — говорил он, бледнея, волнуясь и суетясь, как это бывает, когда выносят из дому покойника.

Между тем Полозов уже стоял на месте. Оказалось, произошло маленькое недоразумение. Позабыли бросить монету.