В ее сознании медленно возникала какая-то новая обида, вытесняя старую, — еще более важная, чем старая. Он лжет сейчас!.. Он просто — слишком просто — рисуется сейчас картиной чувств, которую она перед ним нарисовала! А их у него не было на. Усть-Илге, вся эта сложная рефлексия была ему неведома и недоступна… Но сейчас он уловил ее! Мужицким умом смекнул.

А в Усть-Илге он поступал не более как с первобытной мужественностью — дикарь берег свою самку… Положим, не его… но которой он намерен завладеть.

Мама ошиблась в своей заочной оценке.

Лидия увидела боковым зрением лицо дикаря — похудевшее за несколько минут, — забыла гнев и Усть-Илгу.

— Сказать вам мнение моей мамы об Усть-Илге?.. «Он вовсе не чудище, а необузданные чувства не получили воспитания…» — Все-таки она пропустила мамины слова: «Он хороший».

Он быстро поднял глаза — уже победоносные, и гнев с такой же быстротой вернулся в сердце Лидии, но она не успела высказать.

— Это значит, вы хорошо рассказали обо мне! Оправдали меня!

Он кинулся к двери и без оглядки закрыл ее за собой. Бежал! Словно страшась: опять окликнет — и отнимет.

И отняла бы — негодующая!

Дверь открылась, всунулась голова Зырянова. Сказала ликующим голосом:

— У мамы я сам попрошу разрешения! — Исчезла.

И больше он не приходил. И не позвонил по телефону.

— Ты что-то странно посматриваешь на меня, — сказала мать.

— Может быть, показалось?

— Лучше бы ты сказала, чего тебе хочется от мамы, девочка.

И Лидия не выдержала, сдалась. Рассмеялась.

— Мне хочется по твоему лицу узнать, не приходил ли в мое отсутствие пожилой студент…

— Пожилой? Нет, не был. Может, не застал никого. А он придет просить твоей руки?

— Мама! У тебя одно на уме — чтобы я не засиделась в старых девах.

— Двадцать четыре года — без одной недели старая дева. Какое же повеление от ученой дочери? Чтобы претенденту отказала мать, что ли?

— Кажется, я до сих пор не затрудняла тебя этим, — обидчиво сказала Лидия.

— Неужто никто не сватался?

— Конечно, сватались! Отказывать я сама умею… Ах, что я сказала! — засмеялась, быстро покраснела.

— Это серьезно, Лидочка? Ты хочешь, чтобы я разрешила ему объясниться с тобой? Но зачем тебе пожилой муж?

— Мама, неужели ты думаешь, что современные молодые люди идут к родителям за разрешением?..

— Но ты сказала, что он пожилой? Конечно, если он пожилой…

— Он придет… Впрочем, он может и не прийти… Он намерен просить твоего разрешения, чтобы ты разрешила мне… Вот видишь, ты меня смутила, я совсем запуталась!

— И что же я должна разрешить?

Но Зырянов не приходил к маме за разрешением.

«Невоспитанный, некультурный, нисколько не обтесался! — сердилась Лидия. — Но если я не всегда и не во всем согласный пласт — он больше не интересуется мною». Не могла же она угадать, что он проводил ночи в Землеустроительном отделе Моссовета за вычерчиванием планшетов… Вместе с дневным заработком это давало ему около пятидесяти рублей в сутки. Он не запускал занятия в институте и ухудшил питание, чтобы ускорить накопление денег для дороги.

Вечером в Землеустроительном отделе он отдыхал несколько минут, прежде чем мог приступить к работе.

Именно в эти минуты отдыха ему пришло в голову подсчитать, сколько он заработает всего, если продолжать до первого мая. И все стало ясно. Денег не хватит платить Лидии Цветаевой жалованье по ставке, а если недоплатить, она догадается, что Зырянов платит из своего кармана, а не из государственной кассы.

Ему уже не хотелось приниматься за планшет. Ни к чему.

Он взглянул на часы. Через полчаса в Нефтяном институте начнется доклад Порожина об экспедиции в ленско-вилюйскую впадину. Интересно! Но какое дело Моссовету до кембрийской нефти? Студент взялся за работу в Землеустроительном отделе и обязан ее выполнить.

Вздохнув, студент прикрепил лист ватмана. Он ничего не потеряет, если не будет слушать Порожина. Это само собой, что единственный интерес доклада заключается в том, что он дает повод Зырянову лишний раз выступить о кембрийской нефти.

Он тщательно вычерчивал планшеты и вполне мог представить себе доклад Порожина.

Порожин говорил с солидностью и осторожностью очень строгого ученого: «Если даже допустить, что нефть была когда-то в некоторых слоях по правым притокам Лены, то эти породы метаморфизировались, как это должно быть ясно каждому студенту, начиная со второго курса…»

«Ясно!» — закричали второкурсники и шепотом спрашивали у соседей: «Почему они метаморфизировались?..» — «А черт их знает почему», — отвечал сосед.

Василий тщательно вычерчивал бессмысленные планшеты. То есть они не вели к кембрийской нефти. Для Моссовета в них был, конечно, смысл, но другой.

Когда рассвело, Василий пошел в общежитие института поспать часа три. На тумбе возле кровати он увидел извещение о посылке. Адрес отправителя:

Сон сняло. Но он заставил себя лечь и проспал четыре часа как заведенный, без снов. В восемь он был в почтовом отделении.

Василий содрал обшивку. Дощечки сделаны были без пилы — выструганы ножом из чурок.

В ящике не было ни одного железного гвоздика, и крышка прибита деревянными шпильками. Василий с трудом вогнал лезвие ножа под крышку и нетерпеливо рванул. Наверху лежал крохотный кусочек бумаги, которой так дорожили на Полной, а под бумажкой — куски доломитов с темно-коричневыми, черными вкраплениями битума величиной со сливу и вишню в щелях и отверстиях известняка.

Таких превосходных образцов у него еще не бывало. Ну что за молодчина Женя!

Василий любовался образцами и перечитывал письмо:

Он едва дождался прихода Ивана Андреевича в институт. Аграфена Васильевна уставилась на ящик, затем демонстративно отвернулась, и Зырянов прошел без помех и без зазрения совести.

— Она была права, — сказал Иван Андреевич, — опять самовольно и на этот раз со всеми ископаемыми.

— Иван Андреевич, вы велели прийти через две недели!

— Не помню. Не хочу помнить. Покажи, что принес.

Он осмотрел образцы и покидал обратно в ящик.

— Это заявка от местного человека, на это надо обратить внимание! — воскликнул Василий.

— Ах, извините, я не знал, — сказал Иван Андреевич.

Василий покраснел.

— Сколько ты заработал?

— Пять тысяч, — тихо сказал Василий.

— С такой суммой ты сорвешь экспедицию в нынешнем году. Советую заказать по телеграфу самолет в Иркутске прямо к месту разведок, стоимость переведи по телеграфу сегодня. Желаю удачи. Ну, уходи! Почему ты не уходишь? Завтра получишь в кассе семнадцать тысяч.

Сеня шел береговой улицей над Иркутом и небрежно поглядывал на деревянные домики и на женщин, спускавшихся к воде косой тропинкой и поднимавшихся с полными ведрами и корзинами мокрого белья на коромыслах. Если в каждой корзине считать не больше трех ведер мокрого белья, то все же они тащат от трех до шести пудов, размышлял Сеня. Вот здоровые кобылы. И стремительно обернулся.

Необычайно сильный мужской голос возле домиков сказал:

— Главное — не барантратить.

Серединой улицы по траве шел Зырянов с девушкой богатырского телосложения, со сказочной косой до колен. Старый, памятный рюкзак — солдатский «сидор» — торчал на плечах у Зырянова. Девушка несла рюкзак поновее и смеялась.

Она говорила, Василий Игнатьевич очень внимательно слушал и смотрел под ноги.