Сестра отвела его в контору, где после выполнения всех формальностей ему сообщили, что погребение состоится во второй половине дня. Нойберт односложно заявил, что у него нет возражений.

Он отправился домой, сел за пустой стол и углубился в изучение железнодорожного расписания. Поезд по адресу номер один отбывал из города в одиннадцать без нескольких минут. Обзаведясь там бумагами, он мог в час дня проследовать дальше, в А. Там, однако, ему предстояло ждать до полуночи или до четырех часов утра, чтобы пересесть на поезд примыкающей ветки, следующий по адресу номер два. Эта дистанция была перегружена германским военным транспортом. Он спрашивал себя, потребуются ли ему вообще бумаги, но недоверие его к подобным рожденным леностью сомнениям было чересчур велико, чтобы он в какой-то мере изменил свой план.

Он несколько раз прошелся по комнате. Удивительно, до чего ясно и собранно работала его мысль, окружающая атмосфера дышала льдистой ясностью, и сам он чувствовал в себе благотворный морозный пламень. Остановившись у зеркала, он увидел в нем чужое лицо, до предела напрягшаяся кожа обтягивала скулы, глаза холодно горели. Он кивнул, словно довольный своим визави.

Он вынул из ящика листок бумаги и конверт и принялся старательно писать. Почерк, которому он подражал, был хорошо ему знаком; впрочем, весьма сомнительно, чтобы адресату был известен этот почерк. С полузакрытыми глазами три минуты спустя перечел он написанное:

Верхняя губа его вздернулась и обнажила зубы, когда он еще раз склонился над письмом и приписал слово «Ваша»: «Ваша Магда Нойберт».

И не мог удержаться, чтобы не произнести громко, на всю комнату: «Дюфур, я приговариваю вас к смерти». Потом на конверте надписал адрес: «Мосье Дюфуру, префектура, здесь». И заклеил конверт.

С правого тротуара главной улицы хорошо была видна перспектива улицы и здание префектуры. Он медленно зашагал вперед и подозвал мальчика лет шести-семи, игравшего у парадного.

— Хочешь заработать пять франков? А тогда беги в префектуру и передай консьержу это письмо.

Малыш взял деньги и письмо, и Нойберт видел, как, прошмыгнув мимо стоявшего перед подъездом полицейского, гонец его исчез в глубине здания. Минуту спустя он уже не спеша выходил оттуда, и Нойберт заторопился домой.

Во вторую половину дня он в указанное время направился по шоссейной дороге к пустынному кладбищу и стал ждать прибытия похоронной машины. Могильщики рыли могилу под кипарисами. За край ямы вместе с вырытой землей вылетали кости, и даже половина человеческого черепа упала к его ногам. Невольно вспомнился Гамлет, и это показалось ему такой безвкусицей, что он передернул плечами и скривил рот. Подъехала машина. Нойберт следил неподвижным взглядом, как дешевый светло-желтый гроб выгружают и опускают в могилу. Господин в черном пожал ему руку, и, проводив машину, Нойберт покинул кладбище.

Вернувшись к себе, он сунул белье и туалетные принадлежности в небольшой чемоданчик и туда же вложил кое-какие памятные вещицы Магды. Уставясь в пространство пустым взглядом, подкрепился ломтем хлеба и сыром. Завел часы и все чаще поглядывал на циферблат. Около семи часов вечера он вынул из нижнего отделения гардероба короткую свинцовую трубку и положил на кровать. А потом сидел в темноте и только незадолго до девяти зажег свет и стал у дверей в небольшом чуланчике, служившем им умывальней.

Ровно час спустя Нойберт с чемоданчиком в руке вышел из комнаты. Он прикрепил к дверям записку, где сообщал, что вернется в начале следующей недели. С помощью другой, измятой, записки и конверта — и то и другое он вынул из Дюфурова кармана — он в тени какого-то подъезда обстоятельно закурил трубку и сжег эти клочки дотла. Он поехал с одиннадцатичасовым и зашел по адресу номер одни, а затем добрался до А. и там, в поисках места, где можно было бы посидеть и что-нибудь выпить, зашел в «Кафе де Монтаньяр».

Во второй половине дня, предшествовавшего той ночи, на которую Нойберт назначил свой побег, Джакометти сам доставил в камеру новенького. Нойберт был преисполнен того ясного, уверенного спокойствия, которое он так убедительно ощутил в день смерти Магды. Этот слабенький дрожащий шестнадцати- или семнадцатилетний паренек, не издававший ни звука, — он, быть может, срывал уличные афишки или просто торговал на черном рынке, — мог помешать его планам не больше, чем Джакометти, который перед уходом не преминул дать ему пинка в бок.

Нары их стояли друг против друга. Паренек залез на свои еще до того, как погасили свет, и Нойберт в лунном слиянии видел его широко открытые глаза, устремленные на него в темноте. Он решил вытащить прутья в три часа ночи. В это время полная луна уже не будет помехой, а до того у него достанет времени на размышления. Он должен был рискнуть и за несколько минут до отхода поезда проникнуть на вокзал. На очереди был адрес номер два. Недолго же послужили ему новые бумаги.

Бороться с сонливостью ему не пришлось. Но и парень на соседних нарах тоже не сомкнул глаз. Луна уже откочевала далеко, а он все так же продолжал с открытыми глазами лежать на боку.

Когда часы отсчитали четыре звонких и три гулких удара, Нойберт бесшумно поднялся. Он достал из тайника свой нож и подошел к пареньку. Стал на колени перед нарами и нажал пружину, высвобождающую клинок. «Ни слова!» — дохнул он по направлению его лица. Хоть он его почти не различал, из-за падающей на него своей тени, а все же разобрал, что парень усердно ему кивает.

Десять минут спустя он удалил первый прут и в яростном нетерпении стал выпрастывать второй, который почему-то не поддавался. Наконец прут удалось вытащить, но он выскользнул из руки Нойберта и со звоном брякнулся о цементный пол. Этот звон прозвучал в тишине подобно взрыву. Нойберт переждал, затаив дыхание. Но ничто не шевелилось. Тот уже стоял с ним рядом. По знаку Нойберта он послушно подтянулся на руках и упал наземь по ту сторону стены. Нойберт видел сверху, как он несколько секунд лежал в траве, а затем бросился к низкой каменной ограде. А тогда спрыгнул и Нойберт и тоже пустился бежать.

Незадолго до полудня Нойберт сошел с поезда. Всю дорогу он провел в коридоре или в уборной вагона, так как избегал глядеть в чужие лица и хотел пообчиститься. Им вдруг овладела неуверенность: без шляпы и пальто, без багажа, не говоря уже о документах, с обросшим щетиной лицом, а что до воротника рубашки — то он вполне подошел бы какому-нибудь бродяге.

Станция, находившаяся близ границы, представляла несомненную опасность. Он знал, что от адреса номер два его отделяют каких-нибудь сто метров, но, стоя на перроне, говорил себе, что до отеля ему не дойти. Обостренный страхом и отчаянием взгляд его устремился к заграждению и скользнул по невыразительным лицам трех мужчин, которые, стоя подле железнодорожных служащих и слегка дотрагиваясь до шляп, шептали проходящим пассажирам некое словцо, от которого те бледнели. Меченные торопились достать документы, но кое-кто уже получил сигнал отойти в сторону и с потухшим взглядом ждал следующих распоряжений этих господ. Нойберт, замедлив шаг, вдруг безотчетно повернул направо и очутился на площади перед вокзалом. Он вырвался из табуна.

Город карабкался вверх по холмам, за которыми в воздухе, предвещавшем дождь, близко придвинулись горы. На площади было людно. Прохожие спешили по всем возможным направлениям, и даже лица фланирующих пешеходов выдавали беспокойство.

Из всех этих пешеходов, думал Нойберт, разве лишь каждого третьего можно почесть безобидным. Город кишел немцами в гражданском и в военной форме, а также бойцами Сопротивления и ополченцами. Мне эту площадь не пройти, говорил себе Нойберт, а между тем уже шагал по площади. Он ясно различал впереди вывеску «Отель», выведенную замысловатыми буквами, и в то время, как некий голос нашептывал ему: «Скорее, скорее, скорей!» — упирался ногами в землю, словно поднимаясь вверх по круче. Он беззвучно повторял слова пароля. За стойкой буфета стоял хозяин, без пиджака, с неторопливым взглядом и зачесанными вверх белокурыми волосами. Он беседовал с клиентом, которому пододвинул стакан пива. Клиент что-то рассказывал, и оба смеялись. Нойберт подошел к ним, но при всем старании ни слова не разбирал. Усталость и равнодушие овладели им; вмешавшись в их разговор, он произнес те самые слова: «Я от фирмы «Дарриган и Сыновья», насчет заказа». Выгляжу я в точности, как солидный представитель фирмы, подумал он. Хозяин, отвлекшись, скосил на него глаза, но, казалось, был так поглощен рассказом клиента, что лишь спустя полминуты обратился к Нойберту: «В чем дело?» А может, это и не он, мелькнуло у Нойберта, и он слово в слово, как лунатик, повторил: «Я от фирмы «Дарриган и Сыновья», насчет заказа».