Она положила палец на грудь Добрека, где сердце бьется, как птица в клетке, и говорит мне: «Его глаза… глаза… Я их не вижу из-за очков… я хочу их видеть…».

И я тоже хочу их видеть, эти глаза, выражения которых я не знаю… хочу видеть их муку, прочесть в них раньше, чем услышать, секрет списка. Я хочу видеть. Я жажду увидеть. Я мигом срываю с него очки. И вдруг, как будто ослепленный внезапным светом, озарившим мое сознание, я начинаю хохотать, но так хохотать, что чуть челюсти не разрываются, потом одним ударом большого пальца, вы слышите, одним ударом, раз — вышибаю его левый глаз.

Николь действительно смеялся до упаду. И это уже был не провинциальный, робкий и тихий шпион, а самоуверенный весельчак, который воспроизвел всю сцену с неподражаемой живостью и который теперь смеялся так пронзительно громко, что Прасвиллю стало неприятно.

— Гоп-ла! Ну-ка, маркиз! Вылезай из конуры! К чему, правда, два глаза? Один лишний! Гоп-ла! Нет, посмотрите-ка, Кларисса, на глаз, который катится по ковру. Внимание, это глаз Добрека. Берегись, Саламандра.

Николь, вставший с места, чтобы изобразить охоту, уселся, вынул из кармана какой-то предмет и стал катать его по ладони, подбросил в воздухе, как мяч, подхватил его и объявил спокойно:

— Левый глаз Добрека.

Прасвилль был в недоумении. Что значила вся эта история? И чего хотел достигнуть его странный посетитель? Он сказал, побледнев:

— Объясните, пожалуйста.

— Но мне кажется, что все ясно, как нельзя более. Раз нигде нельзя найти этот документ вне Добрека, значит, его нет вне Добрека. А раз его не находят и в его одежде, то он должен быть спрятан где-нибудь более глубоко, выражаясь яснее, в нем самом, в его теле, в его коже.

— Быть может, — с насмешкой спросил Прасвилль, — в глазу?

— В глазу, господин секретарь, вы угадали.

— Что?

— Повторяю, вы угадали. И я должен был прийти к этому путем логических заключений, а не игрой случая.

Вот почему Добрек, зная, что Кларисса перехватила его письмо к одному английскому фабриканту, в котором он просил «отшлифовать хрусталь так, чтобы внутри образовалось незаметное углубление», должен был из предосторожности увести поиски в другую сторону. По оставленному им образцу он заказал хрустальную пробку, с углублением внутри. За этой-то пробкой вы и гонялись месяцами, ее-то я откопал в пачке табаку… тогда как следовало…

— Тогда как следовало?.. — спросил заинтересованный Прасвилль.

Николь фыркнул.

— Просто взяться за глаз Добрека, глаз, отшлифованный так, что внутри образовалось невидимое хранилище. Да, за этот самый глаз.

Николь опять достал из кармана какой-то твердый предмет, постучал им по столу несколько раз. Судя по звуку…

Прасвилль, озадаченный, пробормотал:

— Стеклянный глаз.

— Да, — воскликнул со смехом Николь, — стеклянный глаз. Обыкновенная пробка от графина, вставленная в орбиту вместо глаза, пробка из настоящего хрусталя, которую он защищал двумя парами очков. В ней был скрыт да и сейчас еще скрывается всемогущий талисман Добрека.

Прасвилль опустил голову и провел рукой по лбу, стараясь скрыть свою радость: документ был тут, на столе, был почти в его руках.

Справившись со своим чувством, он спокойно спросил:

— Так, значит, список здесь?

— По крайней мере, я так предполагаю, — ответил господин Николь.

— Как так вы предполагаете?

— Я не вскрывал хранилища, сохраняя эту честь для вас, господин секретарь.

Прасвилль вытянул руку, схватил предмет и осмотрел его. Это было великолепное подобие глаза, так что хрусталик, зрачок и роговую оболочку нельзя было отличить от настоящих. Он очень скоро заметил, что задняя часть сдвигалась. Он слегка нажал. Глаз подался: внутри лежала бумажка, скатанная шариком.

Он развернул ее и быстро, не останавливая внимания на именах, почерке и подписи, поднял руки и стал рассматривать бумажку на свет.

— Лотарингский крест имеется? — спросил Николь.

— Имеется, — ответил Прасвилль. — Это подлинный список.

Он помедлил еще несколько мгновений, словно прикидывал, что делать дальше. Потом снова свернул бумажку, вложил в хрустальный ларчик и опустил в карман.

Николь, видевший все это, спросил:

— Убедились?

— Абсолютно.

— Следовательно, между нами согласие?

— Согласие.

Наступило молчание, во время которого оба незаметно следили друг за другом. Николь, казалось, ожидая продолжения беседы, Прасвилль, положив одну руку на револьвер позади кучи книг, а другую на кнопку электрического звонка, испытывал какое-то странное удовольствие, сознавая всю выгоду своей позиции. Он владел списком. Он владел Люпеном.

«Если он только двинется, я направлю на него револьвер и позвоню, а если он нападет на меня — я выстрелю». Эти размышления были приятны ему. Он старался продлить свое удовольствие.

Наконец Николь заговорил:

— Раз мы пришли с вами к соглашению, господин секретарь, вам остается только поспешить. Казнь должна произойти завтра?

— Завтра.

— В таком случае, я подожду здесь.

— Вы ждете? Чего?

— Ответа из Елисейского Дворца.

— А вам должен кто-то принести ответ?

— Да.

— Кто же?

— Вы, господин секретарь.

Прасвилль покачал головой.

— На меня не рассчитывайте, господин Николь.

— В самом деле? — спросил с удивлением Николь. — Позвольте узнать причину.

— Я переменил свое намерение.

— Просто так?

— Просто так. Я считаю, что после происшествий сегодняшней ночи всякая попытка что-нибудь сделать для Жильбера останется безуспешной. Больше того, обращение с этой целью в Елисейский Дворец при условии, предлагаемом вами, не что иное, как шантаж, участвовать в котором я решительно отказываюсь.

— Ваша воля, сударь, но ввиду разрыва нашего соглашения прошу вернуть мне список двадцати семи.

— Для чего он вам?

— Чтобы обратиться к другому посреднику.

— Напрасно, Жильбера не спасти.

— О нет! О нет! Я считаю, что наоборот, после сегодняшнего инцидента, во время которого Вошери был убит, нет ничего легче, как помиловать Жильбера, и все признают поступок справедливым и гуманным. Отдайте мне список.

— Нет.

— Черт возьми, однако, коротка ваша память, да и совесть не особенно чуткая. Вы уже забыли свои вчерашние обязательства?

— Вчера я имел дело с господином Николем.

— Ну?

— Вы не господин Николь.

— В самом деле? Кто же я?

— Назвать вам?

Николь не ответил и рассмеялся. Острота ситуации забавляла его. Прасвилль почувствовал некоторое беспокойство.

Николь придвинул стул совсем близко к конторке, положил оба локтя на бумаги, поглядел в упор на своего собеседника и бросил насмешливо:

— Итак, Прасвилль, вам известно, кто я, и все же вы имеете смелость вести со мной подобную игру?

— Да, я имею эту смелость, — сказал Прасвилль, принимая вызов.

— Это доказывает, что считаете меня, Арсена Люпена, назовем это имя, считаете меня полным идиотом, шляпой? Да?

— Бог мой, — усмехнулся Прасвилль, похлопывая по карману для часов, куда он запрятал хрустальный ларчик. — А что можете вы теперь сделать, когда глаз Добрека здесь, а список 27-ми находится в нем?

— Что я могу сделать? — повторил Люпен с иронией.

— Ну да! Раз вы лишены талисмана, вы уже не что иное, как обыкновенный смертный, хотя и отважившийся явиться в самое сердце префектуры полиции, несмотря на присутствие у каждой двери нескольких десятков парней, к которым на помощь прибежит, если понадобится, еще сотня-другая.

Г-н Николь пожал плечами и с сожалением поглядел на Прасвилля.

— Знаете, что случится, господин секретарь? Вам эта история вскружила голову. Овладев списком, вы почувствовали себя не то Добреком, не то д'Альбюфе. Вы и не думаете отнести его начальству и тем уничтожить этот источник позора и бесчестия. Нет, нет, вас вдруг охватывает соблазн, вы опьянены возможностью, вы говорите себе: документ здесь, у меня в кармане, с ним я всемогущ. Он даст мне богатство, безграничные возможности. Что, если я воспользуюсь им? Пусть Жильбер и Кларисса Мержи умрут. Этого негодяя Люпена упрячут в тюрьму…