Спустя минуту двери вокзала открылась, вошли новые пассажиры. Федор настолько углубился в свои думы, что ему не хотелось открывать глаз. Он слышал, как кто-то из пассажиров бросил в печь полено.

— Проклятая метель! — Сказал кто-то. — На трамвай никакой надежды... А пешком не дойти.

Федор вздрогнул. Голос его показался знакомым. Он открыл глаза. У печки, спиной к нему, стоял офицер, опираясь на палку. Офицер сел прямо на кучу березовых дров, вытянув раненую ногу, что, наверное, мерзла больше, чем здоровая. Федор заметил на его шинели полевые погоны майора пехоты. Но кому принадлежал знакомый голос? Не этому ли майору?..

Федор прошелся, чтобы заглянуть в лицо майора, и вдруг побледнел от неожиданности. Что это?.. Может, ему показалось? Нет, нет! Майор его тоже узнал, вскочил, поморщился от боли и, расставив руки, бросился к нему.

— Ты жив?!

Майор сжимал Голубенко в крепких объятиях, забыв о том, что в его руках может треснуть или спинной хребет капитана, или палка, которую он с медвежьей силой прижимал к его спине.

Они сели на свободной скамье. Люди в эти дни так привыкли к неожиданным встречам, что переставали обращать на встретившихся внимание после их обмена несколькими репликами.

— Ну, рассказывай! — Обратился Виктор к своему товарищу. — Значит, тоже демобилизовался? На завод?..

— А тебя считали погибшим, — тихо сказал Федор, боясь взглянуть в глаза Сотнику.

— Это было близко к правде, — ответил Сотник, пытаясь лучше умостить на скамье раненую ногу. — Очень близко. Крестьяне подобрали раненого. Затем партизанский отряд. В последних боях снова был ранен... Получил назначение на Магнитку. Просился сюда, но... Говорят, здесь сейчас больше строители нужны. Решил хоть на день заехать в родной город... — Он зажег сигарету и наконец решился спросить о том, что его больше всего волновало: — Ты ничего не знаешь о Валентине?.. Я был на Урале, в институте... И раньше писал. Никто не знает. Что ж, Урал большой...

Федор поднялся, прошелся до печки, в которой потрескивали дрова, вернулся назад. Вот чем закончилось его обманчивое счастье! Он еще больше побледнел, зрачки его расширились, челюсти крепко сжались. Виктор посмотрел на него удивленным и озабоченным взглядом.

— Да что с тобой?.. Ты что-то скрываешь? Скажи, она вернулась домой? Ты не знаешь?..

Виктор не мог понять, что именно переживает его друг. Он не знал, что под ним качается пол, что человеческие лица для него слились в сплошную бесформенную массу, что он не видит даже лица своего старого товарища, сидящего перед ним на скамье и ждущего ответа. Виктор не понимал, что этот человек с черными полосками на погонах находится сейчас в таком состоянии, в каком люди способны на самые отчаянные поступки. Как Голубенко может сказать, что она дома, да еще с сыном Виктора?.. С сыном, о существовании которого Виктор даже не знает. Все пропадет. Нет, уже пропало... рассыпалось, как мнимые крылья той метели, что безнадежно бьется о вокзальные окна. А она, видимо, спит... И ничего не знает.

— Присядь... Чего ты ходишь?

Голос Виктора доносится будто из-за глухой стены. Сказать ему?.. Надо сказать. Но где взять на это силы?

— Значит, она не вернулась?.. А я думал...

И Федор, отвернувшись, сказал:

— Нет...

Виктор вскочил со скамейки.

— Что ты скрываешь от меня? Ты что-то знаешь?

А Федор все ходил и ходил, исподлобья поглядывая на Солода. Спит он или только делает вид?.. Нет, кажется, действительно спит. Как быть дальше?.. И разве это он, Голубенко, отвечает Виктору, с которым вместе рос, с которым сидел когда-то за одной партой?.. Это отвечает не он, а далекое эхо, неизвестно откуда идущее. Он даже сам удивляется этому необычному разговору между загадочным эхом и его бывшим другом. Вот эхо снова отвечает:

— Она стала моей женой...

Виктор бессильно опустился на скамью. Голова его склонялась все ниже, ниже... Потом резко поднял голову, посмотрел на Федора печальным, пытливым взглядом. Что было в этом взгляде — печаль, обида, недоверие?..

Нет, Виктор был не из тех людей, которые не верят своим друзьям. И что тут ненормального после того, как Валентина получила известие о его гибели?.. И вполне логично, еще ее мужем стал именно его друг, который ее любил давно и которому она тоже когда-то симпатизировала...

— Где же она? Дома? — Тихо спросил он.

А Федор не видел ничего и не говорил ничего. За него отвечало все то же это, доносившееся из какой-то темной дали, холодное, приглушенное:

— Нет, в санатории... С сыном.

— У тебя есть сын?

Федор понял, что сказал что-то лишнее... Как это у него вырвалось?.. Что же дальше? Ведь никакая сила не удержит теперь Валентину возле него, а Сотник получил самое главное моральное право добиваться ее. И хотя брак Валентины с Федором Виктор переживет не без боли, но он не имеет права ее осуждать и не осудит...

Конец!.. Что делать? Как спасти счастье, оказавшееся таким коротким, призрачным, как привидевшийся оазис?

И снова на выручку пришло то же приглушенное эхо, что разговаривало вместо Федора:

— Да...

Это короткое слово прозвучало, как взрыв в его собственной груди, качнувший его, оглушивший и ошеломивший.

— Значит, все, — глухо отозвался Виктор. — Ну, что же... Не зря приезжал. Узнал. — Слова из его горла пробивались трудно, будто его сжимала чья-то рука. — Хорошо, что поезд еще не отправился. Если у вас есть сын, это дело святое... Да, святое. Значит, конец. Я — лишний.

Виктор сидел неподвижно, словно вырезанный из гранита. Затем надвинул на лоб ушанку, еще раз взглянул на Федора.

— Чего ты отворачиваешься? — Дрожащим голосом спросил он. — Ты не виноват. И она тоже... Передай ей привет. И сыну... Прощай.

Он медленно поднялся со скамейки и, хромая, пошел к выходу.

Федор некоторое время стоял у скамьи. Он смотрел на широкие плечи Виктора, колышущиеся среди залы. Вот они скрылись за дверью. Федор постепенно начал приходить в себя. И вдруг он понял, что никто другой, не какое-то загадочное эхо разговаривало с его другом, а он сам... Как он мог?! Надо позвать, вернуть... Нет, он, почти не обманул Виктора, сказав, что она стала его женой. Это правда — она ​​же ему твердо пообещала. Но о сыне... «Это дело святое, — стучало в его висках. — Святое...»

Он бросился к двери, с силой рванул их к себе, вошел в темноту, в метель. Со снежного мрака послышался гудок паровоза, и мимо Федора помчались тускло освещенные голубоватым светом окошки вагонов. Он долго бежал за вагонами и что-то кричал. Но кто бы его мог услышать в такой вьюге?.. А когда Федор вернулся в зал, на выходе его встретил Солод. Он сочувственно взглянул на Голубенко и сказал:

— В молодости чего с людьми не бывает...

— Вы слышали наш разговор? — Растерянно прошептал Федор.

— Как же не слышать?.. Вы же мне спать не давали. Над самым ухом разговаривали.

— В самом деле, — согласился Федор, не поднимая склоненной головы. — Я напишу ему, признаюсь во всем.

Тем временем Сотник качался на голой полке переполненного вагона и вслушивался в стук колес:

«Забыть, забыть, забыть...»

Какой же другой выход?.. Может, надо было разыскать Валентину? Но зачем?..

Чужая семья. Чужой сын. Чужие радости... А он должен начинать сначала. Мало ли хороших девушек на этой земле? Разве на свете одна Валентина? Обычная человеческая логика и здравый смысл подсказывали ему, что надо прислушаться к совету этих колес:

«Забыть, забыть, забыть...»

Затем ему показалось, что Федор сказал не все. Что-то скрыл от него. А может, даже обманул?..

И только это пришло ему в голову, как он почувствовал, что сам себе становится гадким. О друге юности, фронтовике, — и такое подумать?.. Позор! Кто способен в друге подозревать подлость, тот сам близок к ней.

Шли годы. Здравый смысл и логика подсказывали, что пора уже обзавестись семьей, а сердце никого не принимало.

Принуждал себя, пытался сломать. Но убедился, что этого делать не следует — он при этом ломал не только себя... Встречи с женщинами приносили новые боли и разочарования, поэтому Виктор постепенно приходил к выводу, что никого, кроме Валентины, полюбить неспособен. Где уж тут было думать о семье?..