Сократ не двигался. Молча смотрел он на Критона, только рука его крепче сжала чашу. А тот прекрасно видел, что речь его, развеселив гостей, омрачила Сократа, но не в силах был остановиться, чем бы ни кончилась игра. Показав рукой на Силена, а потом на Сократа, он продолжал:

– Не ему – тебе недостает кое-чего, чтобы стать вам еще ближе друг другу: венка из виноградных листьев, да набекрень!

Киреб встал, пошатываясь, подошел к стене, по которой вился виноград, сорвал свежий побег, свернул венком и надел на голову Сократа, который даже теперь не вышел из неподвижности.

– Танцуй! Как он! – потребовал Критон.

Медленно и твердо, почти не разжимая губ, Сократ сказал:

– Вы мне заплатили. Переплатили даже. Так что – танцуй, Сократ, повесели нас за это!

Ни сама обстановка, ни настроение Критона не были таковы, чтоб побудить его извиниться за шутку. Напротив, он надулся:

– Какие бесы в тебя вселились? Почему не танцуешь? Смейся со мной вместе! Смейся со всеми нами!

Сократ хмуро молчал. И увядал смех его товарищей, пока совсем не сник. А Критон от судорожного уже хохота вдруг перешел к жалостливому хныканью:

– Я, наверное, обидел тебя… Ударь меня! Побей меня, Сократ! – Подойдя к приятелю, он подставил лицо.

Сократ не двигался. Критон потянулся снять с него венок – Сократ сухо отрезал:

– Оставь!

Критон отступил, собираясь с силами, а для чего – он уже и сам не знал.

Солнце садилось. Заря угасла, хотя вечер еще не совсем погрузился в темноту.

К Критону вдруг обратился Симон:

– А ну-ка, остроумный Критон, разгляди Силена получше!

Критон обернулся. Белый с прожилками мрамор изваяния светился в сумерках.

– Не видишь? – напирал Симон. – Кроме того, что ты сказал, не видишь ничего больше?

Критону легче было высказать через Симона то, на что не повернулся у него язык, когда он обращался к Сократу непосредственно:

– А что я увидел? Разве дурно – предаваться вину и веселью? Да ведь Сократ – по уши в вине! Здесь, по стенам его дома, вьется лоза, в Гуди у него виноградник, в погребе бог весть сколько каменных чанов… – Он повернулся к Сократу. – Зачем же стыдишься этого, великий скульптор? Мы ведь эллины! Отчего же нам и не пить? Сам Зевс пьет, один его божественный глоток – целый хус! Бедняга Ганимед с ног сбивается, пока натащит столько вина для одного Громовержца, а тут еще другие боги! – Критон робко улыбнулся Сократу. – Не поверю я, Сократ, не можешь ты хотеть, чтоб мы бегали по воду к источнику Каллирои! – Но что-то в лице Сократа не понравилось Критону, он взорвался. – Да пил ли ты сегодня? Хмуришься, киснешь – клянусь девственной Афиной, ты ни капельки не захмелел! Скажите, друзья, пил он? Вы видели?

Все наперебой закричали, что Сократ пил как все, и даже больше других.

Симон встал, подошел к Критону:

– Причина в том, что Сократ всего может вынести больше, чем мы, понимаешь?

Критон вскипел:

– Ты, Симон, не вмешивайся сейчас! Это наше с Сократом дело!

– Нет, стой, – не уступал Симон. – Это дело не только ваше. Сократ мой друг, так же как и твой. Почему же нельзя мне вмешаться в ваш спор? Мне – можно! И не тебе помешать нам! Тебе – меньше всего! Куда ты смотришь? Я же сказал: на Силена смотри! Не видишь – на руках у него маленький Дионис?

Критон – юноша умный и образованный. Рассудок его не притупляется даже во хмелю, хотя работает порой как-то неровно.

Слова Симона о маленьком Дионисе будто подтолкнули его мысль – и разом открылись ему все связи. Искра, вспыхнувшая в Силене, перескочила на Диониса, от него так и сыплются искры, сыплются от сатирического культа, отовсюду, куда ни шагнет юный бог и его наставник Силен. Из дифирамба родится музыка, танец, и пение, и декламация… И вот уже огромное пламя разгорелось, огненными языками взвиваются мысли, чувства, страсти, клики восторга и свет, озаряющий тысячи сердец и умов людей, сидящих в театре, когда на сцену в силеническом ликовании вступает во главе хора сатиров трагический поэт… Критон покраснел от стыда.

– Стоит ли вдаваться в подробности, – буркнул он грубо и раздраженно.

– Сейчас – стоит, – с глубокой серьезностью ответил ему Симон. – Коль скоро ты заговорил о вине – почему умолчал о мудрости? Силен, пестун и неразлучный спутник Диониса, не топил в вине разум, как ты сегодня, Критон, но находил в нем мудрость. Вот где ищи сходство между этими двумя – Силеном и Сократом, – просто закончил он.

А Сократ, словно пробудившись от хмурых сновидений, вдруг звонко расхохотался:

– Симон, Симон! Знаю, у тебя доброе сердце, и сказал ты то, что, по-твоему, следовало сказать, чтоб не сочли меня никчемным пьяницей. Но я сердился на Критона не за то, чем он меня почтил, а за то, что он напился и не совладал со своим языком, и если я, скажем, немножко похвастался своим Силеном, то он решил похвастать остроумием. Не нравилось мне, что он падает все ниже и ниже – вы ведь знаете, как я его люблю! Не нравилось мне, что сам он превращается в этакого рогатого козла, в которого хотел превратить меня!

Веселье вернулось за стол. Киреб рассмеялся так, что расплескал вино.

– Критон – рогатый козел! Ха-ха-ха!

Критон не держался на ногах. Сократ подхватил его под руку:

– Дорогой Критон, ты, как я сказал, высоко почтил меня. Ты пошел в отца – тот мне за Силена переплатил, ты же меня переоценил. Да что вы, друзья, могу ли я быть воспитателем бога? Тем более столь прославленного, как Дионис? Знаете, почему мне удался Силен? Потому что я делал его с любовью, как ни одну другую скульптуру, и во время работы – признаюсь вам – я непрестанно думал о маленьком боге, чудотворце, который гонит прочь заботы и несет людям пьянящую радость… Хотел бы и я – ах, как бы я хотел! – освобождать людей от забот и дарить им взамен что-нибудь получше. Но где взять мне для этого столько человеческой силы, коли уж нет у меня божественной?

– Есть, Сократ! Есть у тебя такая сила! – вскричал Критон, целуя Сократа в губы. – Словом своим ты умеешь извлечь из любого человека что хочешь. Удивительная у тебя сила! Искусство это у тебя от матери, сила – от отца…

– Щедр ты сегодня ко мне, Критон! Ха-ха! – засмеялся Сократ. – Но лучше всего, что придется мне тащить тебя домой, вместо того чтоб самому улечься на отдых. Знаете ли, дорогие, сегодня я ведь с рассвета на ногах!

Сестра Гелиоса, молочно-серебряная Селена, еще не выехала сегодня на своей колеснице гулять по небосводу. В отличие от брата она не так аккуратна, чтоб можно было видеть ее каждую ночь, как Гелиоса – каждый день. Женские капризы… Иной раз вместо ночи она появляется на дневном небе – бледненькая, осунувшаяся, тяжко больная от несчастной любви к прекрасному пастуху Эндимиону. Какое уж тут счастье, когда боги одарили ее возлюбленного не только вечной молодостью, но и вечным сном! А то, что кому-нибудь, скажем путникам и мореплавателям, будет ночью мало света, вовсе не беспокоит Селену.

Зато звездам ни капельки не досадно, если она не появится. Кому же приятно, чтоб тебя затмевали?

Недвижно стоял во дворике Сократ, поджидая, когда из ветвей оливы выглянет Коринна: сегодня он условился с ней о свидании. Заложив руки за спину – в одной руке букет роз, – смотрел он в небо, наблюдая, как проклевываются звезды, как то одна, то другая, выскочив из густо-синего гнезда, начинает сверкать и светить.

Вот ведь как! – текут мысли Сократа. Ночь принадлежит влюбленным, а всякая звездочка, едва вылупится, уже так и трепещет от любопытства, глазенки распахивает, чтоб не ускользнул от нее ни один поцелуй… Не бойся, малышка, сегодня поцелуев будет достаточно, я не обману твоих ожиданий…

Коринну тоже не смущало отсутствие луны – в темноте легче выбраться из спящего дома. Руками, босыми ногами обхватила она ствол оливы. Верхушка раскачалась, зашелестела, хрустнула веточка, и тихо донеслось из листвы:

– Я здесь!

– Спешу к тебе, – ответила белая тень во дворике; слова эти означали, что Сократ, в полотняном хитоне, взобрался по кубам мрамора к стене, опершись одной рукой, вскочил на ограду и пошел, балансируя, к Коринне, протянул ей розы. Желтые лепестки словно светились в синей ночи.