Выполнив поручение отца, Сократ прогулялся с Критоном по молу, к которому толстыми канатами причалены суда. На их палубы и с палуб потоком текут товары и люди – матросы, важные судовладельцы, египтяне, сирийцы, персы в шелках, полуголые рабы, юркие финикийцы – этих всюду полно, и голоса их крикливее прочих…

Наши друзья присели на перевернутую барку. Невообразимая суета царит на суше и на воде. Барки вьются между кораблей, крики, ругань на всех языках летят с суши к морю и с моря возвращаются на берег…

Беспрерывно оглушает скрип воротов, цепей, грохот повозок, ритмичные команды рабам на судах и в порту…

Под всю эту мешанину звуков, грохота, спешки, которые не охватить ни зрением, ни слухом, медленно выходит в море черная триера, украшенная резьбой и расписанная красной краской, похожая на шкатулку для драгоценностей.

Борта триеры высоко поднялись над морской гладью, огромный клюв на ее носу вытянут к морю, на спине ее, подобно крыльям фламинго, вздуваются цветные паруса, и, под звуки флейты, удары десятков длинных весел отодвигают триеру от родного причала. Великолепное афинское судно отправляется в плавание к устью Нила.

Сократ и Критон восхищенными взглядами провожали горделивый корабль – драгоценность на груди моря. Они, афиняне, испытывали гордость: Аттика, с мраморной своею главой, Афинами, отобрала у варваров господство на Средиземном море; уже не финикийский Тир – афинский Пирей! Господство это длится около тридцати лет, и Перикл бережно хранит и умножает славные плоды великих трудов Фемистокла. Экклесия охотно утверждает расходы Перикла на строительство новых судов, внутренние помещения которых обязаны отделать самым лучшим образом афинские богачи на свой счет.

Со всех четырех сторон света окружили Элладу варвары, как их называют эллины, а в Элладе Афинская республика – самое культурное государство.

Все, что в других странах существует только для царей, фараонов, их ближайших родственников, да еще для верховных жрецов, в Аттике доступно всему народу (исключая рабов): театры, стадионы, бесплатные угощения в праздники…

Афинский полис – единственное во всем тогдашнем мире государство – управляется самым демократическим народовластием, которое в описываемые годы с каждым днем укреплялось вширь и вглубь.

Критон оторвал взгляд от триеры; ускоряя ход, она все уменьшалась, скользя по глади моря.

По мере того как угасал день, все ярче светился Сунийский маяк. Маяк – комета, поставленная на голову, из ее сопла вверх и вдаль хлещет пламя, неся кораблям спасение в бурю. Да и сам Пирей – спасение, ибо даже в грозные ураганы в его гавани тихо, и суда всех размеров находят здесь надежное укрытие.

Критон тронул Сократа за плечо:

– Странный ты сегодня, Сократ. Такой веселый и говорливый, а сегодня хмуришься, слова не обронишь. Что с тобой?

– Да. Тебе я скажу. Досадую, что Перикл до сих пор не пригласил меня. Три месяца прошло…

– У него много дел, забот – ты ведь знаешь, его борьба с Фукидидом, главой олигархов, все обостряется. Отец говорит – Перикл уже и не знает, за что раньше взяться…

– И нет ему дела до какого-то там ученика каменотеса. Мне ясно.

– Нет, нет, Сократ. Ждешь ты долго, это верно… Но знаешь что? Я попрошу отца напомнить Периклу…

– Ни в коем случае! – вскинулся Сократ. – Не хочу! Я мог бы попросить Анаксагора, но не делаю этого. Не желаю никого упрашивать. И хватит об этом, друг.

Стемнело. Ночь пала на море, но Пирей засиял, замерцал сотнями огоньков – даже сами Афины не светятся так. Зажглись бесчисленные факелы, лампы, светильники…

Друзья поднялись, пошли на зов огней, и огни втянули их в улочку, где перед каждым домом висел цветной фонарь или фаллос. Гигантские желтые и зеленые дыни, огромные ярко-красные яблоки подмигивали, покачиваясь под морским ветерком.

Из открытых дверей в улочку ворвалась музыка. Авлос, двойной авлос, свирель, кифара, бубен, топот танцующих… Старухи сводни приглядывались к обоим юношам, и, вмиг распознав аристократическое одеяние Критона, для верности пощупав его плащ, они – почтительно или дерзко, услужливо или назойливо, кто как умел, – зазывали друзей в вертепы. Но те проходили мимо. Вот другая улочка, еще уже, тесные домишки, под их стенами, у входов, стоят полуголые проститутки, другие выставляют напоказ свои прелести из-за откинутой занавеси. Критон задыхался. Но даже и более стойкий Сократ, повидавший куда больше Критона, не остался равнодушным. Крепкая нагая фракийка неподвижно сидит на пороге в проеме двери – картина в раме. Девушка с распущенными волосами и одной обнаженной грудью манит Критона жестами необузданной вакханки, она приближается к нему и, чуть прикоснувшись телом к его телу, издает стоны наслаждения…

Критон оттолкнул ее – вакханка прижалась к Сократу; но и тот не обнял ее, и тогда она спросила:

– Вам женщина не нужна? Он – твой любовник?

Только отвергнешь одно предложение – новое тут как тут. Пышная сирийка, словно бабочка крылом, взмахивает полой несшитого пеплоса, то открывая, то закрывая низ живота.

– Войдите, миленькие! – зовет ласкающе. – Не раздумывайте! Войдите!

Критон и Сократ проходят мимо предлагаемого товара, хотя по спине у них так и бегают мурашки.

В тени под стеной лежит старая проститутка, ее пеплос из грубой ткани винного цвета совсем почернел от грязи. Длинными тощими руками она ухватила Критона за ногу и с неожиданной силой заставила его остановиться. Обнимает его ногу, все выше и выше, страстно целует ее…

– Дай мне заработать, господин, – клянчит она сквозь поцелуи, – я такое умею, как ни одна здесь…

В тягостном смущении Критон отвечает:

– Мне ничего этого не нужно…

– Молоденьких ищешь! – засмеялась старуха. – Как всякий новичок… Но попробуй, что я умею!

Критон с отвращением почувствовал, как она прямо присосалась к его бедру.

– Пусти! – крикнул он. – Пусти, не то пинка получишь!

– Пожалеешь…

Вмешался Сократ:

– Пойдем, Критон!

Тот, уже без всякой деликатности, силой вырвался из костистых пальцев, от присосавшихся губ. Старуха взвыла будто от боли:

– Ты меня поранил до крови! – Она лгала. – Одари за это голодную…

Критон вынул кошелек.

Но тут из темноты вынырнула другая проститутка и, подбежав к Критону, завизжала:

– Ничего ей, подлой, не давай! Выпрашивает оболы, а у самой серьги до плеч! Глянь! Да золотые!

У старухи захрипело в горле, прежде чем она произнесла сурово:

– Их я на хлеб не сменяю. Они со мной в могилу уйдут.

Критон бросил старухе драхму. Чистое серебро звякнуло о камни – старуха мгновенно навалилась на монету, прикрыла ее своим телом.

Вторая проститутка пустилась вслед за Критоном, за господином, который не считает денег:

– Пойдем со мной, малыш! Видишь вон желтый фонарь, там мое место, и твое тоже, это самый усладительный дом в Пирее…

Критон ей не ответил. Они миновали «самый усладительный дом любви», из дверей которого неслись сладко-томные звуки авлоса. На стене дома было начертано со многими ошибками:

За пределы этого дома проститутка не осмелилась выйти – дальше был уже чужой участок. Прислонилась к стене, утомленная напрасной попыткой; стала подстерегать новую жертву.

По улочкам шатались моряки всех портов Афинского морского союза и варварских стран Востока и Запада, одетые в самые разнообразные одежды, но все – с кинжалом у пояса.

Три сирийца заняли всю ширину улочки – чтобы пропустить их, Сократу с Критоном пришлось прижаться к стене.

– Где лучше всего? – спросил один из сирийцев.

– В корчме «У Афродиты Каллипигии», – ответил другой.

– Что значит «Каллипигия»? – поинтересовался третий, привлеченный звуком незнакомого слова.