Я слишком долго блуждала по родным улицам в начале лета, дождавшись крайнего срока, поэтому город я покидала в спешке. Костров стало так много, что пламя их перекинулось на дома, а может, кто-то специально это все поджег, разбираться не было ни времени, ни желания. Полчаса, и город вспыхнул, как спичка. Убегая, я слышала крики и вопли за спиной, но я могла думать лишь о том, как мне скорее унести отсюда ноги. Возможно, там кричали мои одноклассники и соседи, но я была глуха к их крикам. Эгоистично, скажите вы? А что бы вы сделали на моем месте? Когда вам четырнадцать. Когда ваш родной город горит адским пламенем, унося в погребальном танце остатки вашего старого мира, все, что вы знали и любили? Когда вы маленькая напуганная девочка, жалевшая свою семью и желающая ей смерти одновременно? Когда вам больше некуда идти и некуда возвращаться?

Что бы вы сделали?

В тот день я бежала долго, преодолев, по моим подсчетам, около семи миль на запад, в леса, пока онемевшие от усталости ноги не подкосились. В тот день я поняла главное правило новой жизни: «Хочешь жить - не останавливайся».

И я шла. Бежала. Снова шла. Удаляясь все дальше и дальше от своего прошлого.

Постепенно я обрастала вещами: более вместительным рюкзаком, фонариком с тремя дополнительными батарейками, детской рогаткой и даже пожарным топором. Держать его, конечно, было тяжело, а замахнуться вообще из области фантастики, но я упорно тренировалась. Постепенно мои руки окрепли, держать его стало значительно удобнее и легче. Удалось даже пару раз наколоть дров и погреться у костра.

С провизией все было плохо. Охотиться я не умела, мелкой живностью, типа крыс и мышей-полевок, брезговала до сих пор. Все, чем я могу похвастаться – это ловкое воровство в подвалах домов и прилавков опустевших магазинов в поисках консервов и сухофруктов. Особенно я люблю изюм. Но это уже роскошь.

Еще у меня были скрученная веревка на плече, моток скотча, два бинта и упаковка анальгина, даже посчастливилось найти старый спальник, который спасает меня по ночам.

Надеюсь, дальше будет лучше.

3.

Вот я здесь: в яме на обочине девяностого шоссе. Передо мной высится дорожный знак «Вестмайер – 50 миль», достаточно крупный город по старым меркам. Хоть путь и не кажется близким, но по сравнению с тем, что я уже прошла, легкое беспокойство.

Поначалу было очень тяжело совладать со своим одиночеством, не обронив рассудок. Не личным, когда тебя «никто не понимает», а глобальным, когда понимать уже некому. Когда никто не придет, не укроет тебя одеялом и не скажет, что все будет хорошо.

Потому что хорошо не будет. А-2 позаботилась о нашем мире, вычистив человечество как заразу. Остались лишь горстки разрозненных, одичавших, отчаянных людей, цепляющихся за остатки разума и цивилизации.

Но они боятся. И я боюсь. Болезнь витает в воздухе, пропитав каждый вдох и выдох. Мы все умрем, рано или поздно, вопрос только во времени.

Я еще пару минут лежу в яме, разглядывая из своего убежища автозаправку через дорогу. Мне постоянно кажется, что за мной наблюдают. Достаточно странное ощущение в мире, где больше мертвых, чем живых. Я всматриваюсь в тени, что скользят по серым стенам заправки, пытаясь высмотреть в них свои страхи.

Больше всего я боюсь встретить заразного. И подхватить болезнь от него. Пожалуй, можно будет сразу ставить на себе крест. Не хочу видеть, как чернеют мои глаза и кровь. Не хочу забывать, кто я. Какими бы больными и ужасными не были мои воспоминания о прошлом, они все-таки мои. И никто их у меня не заберет.

Мерзлая земля заставляет встать и двинуться вперед. Здание высотой в один этаж давно разворовано. Разбитые окна, вырванные с петлями двери навевают тоску, но деваться некуда. Раньше на заправках часто устраивали магазины, поэтому я решила пойти проверить. Вдруг, повезет, и мне удастся найти немного провизии в виде старого шоколадного батончика или упаковки крекеров, завалявшиеся под каким-нибудь стеллажом.

Входная когда-то стеклянная дверь вся заляпана чем-то темным. Мне не хочется думать, что здесь произошло, но жуткие картины сами возникают в сознании. Я осторожно прохожу внутрь, включив фонарик. В помещение царит полумрак. Тени причудливыми узорами ложатся на пол. Пахнет спертым воздухом и гнилью. После морозной ноябрьской свежести, дышать стало на порядок сложнее, и я непроизвольно прижимаю ладонь к лицу.

Луч фонаря облизывает пыльные стены и пустые стеллажи. Все, что можно, давно украли, но я не теряю надежду найти хоть что-нибудь. Хотя бы одну баночку чего-нибудь съедобного. Последние три дня я питалась одним батончиком мюсли и тремя жесткими крекерами. Поэтому я смело расхаживаю и заглядываю во все укромные места, словно хозяйка.

Прошел час. Результат – ноль. Удалось найти лишь туалет с трупом внутри, который, судя по запаху, уже давно здесь. Хорошо, что я распахнула дверь в санузел ногой, не пришлось приближаться к нему и проверять, заражен ли он.

Почему я сразу не помчалась прочь? У А-2 небольшой радиус действия, стоя буквально в двадцати метрах от зараженного, можно не заразиться. К тому же, у меня все еще очень мало запасов. И если я что-то не найду, то умру не от болезни, а от голода.

Я делаю последний обход по пустому магазину, с досадой разбрасывая ногой обрывки газет и журналов. На их страницах красивые девушки красиво выглядят. Не то, что я. Еще до болезни я не могла похвастаться красивой внешностью, сейчас – тем более.

Около места, где когда-то была касса, я вдруг замечаю дверь сбоку. Должно быть, я ее пропустила в первый обход. Там может находиться кладовка или туалет. Или склад с боеприпасами. И то, и другое было бы замечательно.

Я достаю из-за спины топор, крепко обхватив рукоять правой рукой. Дверь как дверь. Ничем не примечательна. Левой рукой с фонарем я слегка толкаю ее, и она медленно распахивается, обнажая зев темного коридора.

Яркий луч разрезает темноту надвое. Впереди я вижу еще одну дверь, вдоль стен стоят точно такие же пустые стеллажи, как и в торговом зале. Я прохожу внутрь, зря щелкаю переключателем справа от двери. Электричества теперь почти нигде нет. Ну, я его еще не встречала с тех пор, как сгорел мой город.

Мне кажется, что слышу легкое шуршание в дальнем конце, как от крыс. Когда постоянно живешь в оглушающей тишине, даже взмах крыла птицы кажется пушечным выстрелом. Я моментально замираю, вздернув топор и обшаривая стены лучом фонаря. Но все стихло. Может, мне показалось. А может, крысы. Я уже серьезно подумываю, какие они на вкус.

Когда до второй двери остается около двух метров, я останавливаюсь, прислушиваюсь к возможному движению. Тишина.

Ручка холодная. Скорее всего, не заперто. Но открывать я не спешу, так как тот звук меня насторожил. Я уже около месяца не встречала никого живого. Так и самой в животное превратиться можно.

Я открываю дверь, и моему взору предстает маленькая кладовая – всего два на два метра, вся заваленная тряпками и пустыми банками. Мне в нос бьет такой резкий запах тухлятины и мочи, что аж глаза слезятся. Хочется сразу же выскочить, но движение слева меня останавливает.

Я замечаю, что груда тряпья в углу, это человек.

И он дышит.

4.

Человек сидит на полу, прислонившись к стене, и, кажется, спит. Я пугаюсь, что он заразный и резко вздергиваю руку с фонариком, зажимая рот. Теперь понятно, откуда запах мочи – он тут не первый день.

Черт! Черт! Черт! Если он заразный, то и я теперь тоже! Я стояла слишком близко к нему! Слишком!

От резкого скачка света, он просыпается и открывает глаза, сразу же сощурившись, потому что я бесцеремонно свечу на него. Мне просто необходимо разглядеть, какого цвета у него глаза.

Жизненно необходимо.

Секунду мы смотрим друг на друга, как две статуи. Это парень, он выглядит немного старше меня. Я думаю, ему и восемнадцати нет. У него темные скатанные волосы, и одет он в лоскуты, некогда бывшие нормальной одеждой. Не похож на заразного. Я продолжаю светить ему в глаза, пытаясь разглядеть, черные они или нет. Заразен он или нет!