-Маленькие дети. Они же были здоровы. Почему их убили? – я заглядываю ему в глаза, пытаясь найти ответ. Но его нет. Алекс тоже не знает. –Откуда у них столько топлива? Керосина! Откуда? Что это за люди? Откуда у них столько власти?

Он берет куртку, которая так и лежит на руках, и набрасывает мне на плечи. Теплее не становится, хотя я смутно вообще различаю, холодно мне или тепло.

-Я знаю, я тоже это видел. Ребекка, поверь, ты бы им не помогла.

-Я могла бы постараться, -я не хочу ему верить, что все было безнадежно потеряно. – Крикнуть, отвлечь. Да что угодно!

-Они уже были пристегнуты, когда ты пришла. Отвлекая чистильщиков, лишь навлекла бы на себя беду. Они бы и тебя убили, спокойно вернувшись потом к своим делам. Трупов было бы на одного больше.

-Может, так было бы лучше? – устало вопрошаю я у пламени.

-Вот так просто сдашься?

Он усаживается рядом, слева от меня, погасив спичку. Спасительная темнота снова окутывает меня мягкими пуховыми перчатками. Она касается моих глаз, рук, моего сердца. Как бы я хотела, чтобы она унесло прочь из головы крики.

-Там же была вся деревня, - рассуждаю я в пустоту. –Все до единого, даже старики и дети.

Маленькая девочка с прилипшими черными трусиками. Пожилой мужчина с тростью в руках.

На мгновение я вспоминаю ту женщину, что пыталась спасти свою малютку, закрывая собой, но вместо нее мне представляется моя мама. Она закрывает меня голенькую от потоков бензина и плачет. Еще немного и я сойду с ума.

-Кто мог сделать это? Кто их послал? А главное – для чего?

Темнота молчит. Алекс тоже.

-Должен же быть кто-то главный, кто выдал им костюмы, бензин, автомобили. Тот, кто дал им право так обращаться с невинными людьми.

-Я не знаю, кто это и зачем они сделали это. Но, что сделано, то сделано. Теперь уже ничего не вернуть. Так мы хотя бы знаем, что они делают с теми, кто болен, или как они считают, что болен.

Если он на что-то и намекал, я предпочла не понять этого.

-Они сожгли их заживо, Алекс, заживо!

-Ребекка, пожалуйста,- тихо просит Алекс, вот только чего просит? Не бояться? Не говорить о чистильщиках или о тех людях? Не падать духом? Не отчаиваться?

С первой минуты, когда полгода назад я зашла домой и увидела мертвую мать на полу кухни, я постоянно только и делаю, что отчаиваюсь и падаю духом. Все это время я поражаюсь, почему еще не умерла, откуда во мне силы делать шаг за шагом в беспросветное будущее, ползти туда, где только холод и тьма.

Я не герой, не боец, не воин, я просто сопливая девчонка, которая устала постоянно бояться. А только этим, по сути, я и занимаюсь.

-Тебе придется это пережить. Не только это, поверь мне, нам предстоит вынести и увидеть еще много грязи и смертей.

Обнадеживает. Хоть выбивай это на табличке и неси как лозунг впереди.

-А я не могу просто умереть здесь? Ты один пойдешь дальше, а я останусь тут, в погребе, среди пыли и темноты, как какое-нибудь насекомое.

-Ты знаешь ответ.

-Но теоретически-то я могу? Ты не сможешь меня заставить жить, если я не захочу.

Он замолкает, не найдя, что ответить. Меньше всего мне хотелось задеть его, но сейчас это не очень волновало.

-Недавно ты сам пытался застрелиться из пустого пистолета? Забыл? Почему ты пытался это сделать, Алекс? Ты же знал, что патронов нет.

-Знал, но это был…жест отчаяния.

-О чем я и говорю.

Алекс тяжело вздыхает, а я продолжила:

-Как Бог такое допустил?

-Бога нет, он покинул нас, - вяло отзывается Алекс. –Будет лучше, если ты как можно быстрее перестанешь возлагать светлые надежды на мир и людей. Им здесь не места, ни мечтам, ни светлому будущему.

Я поднимаю уставшие глаза на него, ожидая продолжения.

-Ад пуст, все бесы здесь. Бог нас давно покинул.

Я моргаю, и крупная, как весь океан, капля стекает по щеке. Слезы всегда будут соленые. Города будут расти и разваливаться, погребая всех под своими обломками. Люди рождаться и умирать, обманывать, предавать, любить друг друга и мечтать о небе. А проливаемые слезы все так же будут солеными.

Я больше не могу это нести в себе. Разрываемая рыданиями, я обхватываю голову руками и плачу навзрыд. Беру куртку, закрываю рот рукавом и кричу столько, насколько хватает легких, потом кричу снова и снова, срывая голосовые связки. Я пытаюсь выкричать всю себя, чтобы не осталось ничего, ни капли души, ни капли памяти, где могли всплыть картинки людского костра. Я хочу, чтобы мое нутро умерло, мое сердце перестало качать кровь, а слезы – катиться по грязным щекам.

Я и раньше видела, как сжигали людей, но они были заражены. Поэтому те костры не беспокоили меня, тогда я еще верила, что все можно вернуть, что человечество справится с болезнью и встанет с колен. А сегодня я видела вопиющую несправедливость, когда сжигали здоровых, ни в чем неповинных людей.

Кажется, в этом мире осталось место только для несправедливости и страха.

Алекс придвигается и обнимает меня, и я снова утыкаюсь ему в грудь. Не знаю, что бы делала без него, хоть еще несколько часов готова была проломить ему голову от злости. Но сейчас злость ушла, оставив после себя горькое послевкусие. Он ничего мне не должен, его вообще не должно быть здесь. Никто не просил его успокаивать меня, но он это делает. Я кричу, кричу ему в сердце, как мне больно жить, как мне больно помнить этот ад. Я и подумать не могла, что буду искать утешения в его объятиях. Как интересно повернулась жизнь: еще пару тройку дней назад, я даже не подозревала о существовании Алекса. Теперь же сижу, укутанная его теплом, успокаиваемая его словами. Словами мною освобожденного психа.

Настает момент, когда слезы заканчиваются, а рыдания переходят в хрипы. Секундой позже я уже проваливаюсь в никуда, что лишь отдаленно можно назвать сном.

Кажется, Алекс шепчет какие-то слова, но я его не слышу.

13.

Я не знаю, сколько времени проспала, но просыпаюсь я от собственного охрипшего крика. Меня всю ночь мучали кошмары, заставляя блуждать в темном и сыром подсознании. Бесконечная вереница чудовищных лабиринтов не хотела выпускать меня, и не было конца этой пытке.

-Что? Что случилось? - Алекс зашевелился слева от меня. Нам приходилось спать полусидя, облокотившись на стену и подобрав колени.

-Ничего, прости.

-Все нормально?

-Да, насколько это возможно. Кошмар приснился.

-Это нормально.

-Да, похоже на то. Долго мы здесь уже сидим?

-Не знаю, я тоже отключился, - признается Алекс.

Вокруг нас непроницаемая темнота, но мне света не надо, я к нему еще не готова. В темноте иногда я представляю себе, что просто парю в воздухе, словно перышко, уносимая вперед, не имеющая ни надежды на будущее, ни груза прошлого.

-Есть хочешь?

-Не особо, - я попыталась представить, как заставляю себя съесть что-то, и не смогла. Внезапно в памяти всплывает брошенная кухня в первом доме, в который я зашла. Я там украла кусок хлеба и доела чей-то суп. А в этот момент тот, кто должен был насладиться его вкусом, был привязан к столбу и мучительно ждал смерти. Меня передернуло.

В мире стерлось точное понятие добродетели. С одной стороны, этот суп спас меня от голодной смерти, но не спас того человека, хозяина дома. Для меня добродетель, для него бесполезный обед перед смертью. Мне стало тошно от самой себя, от того, что я сделала. Совесть теперь стала страшным грузом, мешающим мне выживать. Где бы найти ускоренные курсы по усыплению совести?

-Алекс, как ты нашел меня в деревне? В смысле, я же ушла из лагеря от тебя, оставив там одного.

«Бросила тебя, опять» - хочется добавить мне, но я сдерживаюсь. Теперь наша ссора кажется мне мелкой, как пылинка, не стоящая внимания. Кажется, это было целую вечность назад. Мне мучительно хочется откатать обратно пару дней и позволить ему вести меня туда, куда надо. Только не сюда. Только не в деревню.

Сначала Алекс молчит, потом делает вдох и кашляет.