Вспомнив покинутое совещание, он пожал плечами. «Черт возьми, напиши об этом — и ведь никто не поверит, скажут: выдумка, это уж слишком…»

Второй час, десять минут второго. В два он увидит этого сукина сына и скажет ему в лицо все, что думает о нем и о его затее. Хорошо, что сдержался и не начал разговора при всех. Наедине будет проще. Но до какой же степени они уверены в его согласии на эту работу, если даже не потрудились переговорить с ним до начала совещания!

Он отхлебнул виски, поморщился, жадно затянулся дымом. Неприятно было то, что — вопреки всей логике — где-то в глубине души копошилось беспокойство. Откуда у них эта уверенность? Такая появляется лишь тогда, когда у тебя в руках безотказное оружие, дающее тебе абсолютное превосходство над противником. Но какое оружие может быть у них?

Угрозы? Черт возьми, у него в кармане французский паспорт, и достаточно снять телефонную трубку, чтобы связаться с консулом. Пусть попробуют. Скорее всего они, очевидно, попытаются припугнуть его бедностью. Идиоты, трижды идиоты, да разве это его теперь испугает!

Да, нужно было самому пройти через всю эту гнусность, чтобы узнать подлинную цену богатства. Раньше он боялся бедности, боялся отказаться от мечты об успехе. Почему он не поискал себе любую работу? О, он искал, еще бы… Но все это было несерьезно. Его попытка устроиться чернорабочим на строительство была бравадой. Ах вот мол как! Не хотите, чтобы я был художником, так вот возьму назло всему стану пеоном. Бравада, мальчишеская и неумная. А из бравады ничего хорошего получиться не могло. Теперь-то уж он будет действовать иначе. В сорок четвертом году он одно время ремонтировал танковые моторы в походной мастерской дивизии Леклерка, почему же теперь он не может поступить механиком в обыкновенную авторемонтную мастерскую?

Все это неважно, на кусок хлеба он всегда заработает. Лишь бы Трисс приняла его исповедь, лишь бы она простила. Тысячи, миллионы семей живут на скромный заработок механика, неужели не проживут и они? Главное не это, главное — как примет его Трисс…

Взглянув на часы, Жерар встал и торопливо расплатился. Было без двадцати два. Найти такси, доехать — как раз будет время. Ну, сейчас они побеседуют…

Хозяин принял его в том же кабинете, радушно усадил в кресло, предложил выпить.

— Ну, мы в основном договорились, — сообщил он, — джентльмены заинтересованы всерьез. Глоток виски, мистер Бюиссонье?

— Не надо, — отрезал Жерар.

Он сел напротив хозяина, обхватив пальцами подлокотники, и посмотрел ему в глаза.

— Я пришел вот зачем. Меня удивило, что вы сочли возможным пригласить меня на это совещание без предварительного разговора о моем согласии участвовать в подобного рода затее…

— Видите ли, — неожиданно невежливо перебил его хозяин, — я не счел нужным прибегать к предварительному разговору по двум причинам. Во-первых, у меня не было времени. Во-вторых — и это главное, — между нами не может возникнуть никаких разногласий хотя бы потому, что я полностью признаю ваше право ставить любые условия и заранее их принимаю. Какое бы вознаграждение вы ни потребовали, я говорю «да». Мы умеем ценить подлинные таланты, мистер Бюиссонье.

— Мерси, вы очень любезны, — улыбнулся Жерар. — Вся беда в том, что я не собираюсь ставить никаких условий и не собираюсь с вами работать. Так будет яснее?

Хозяин спокойно приподнял брови:

— Но какие же причины мешают вам с нами сотрудничать?

— Боюсь, вы их не поймете…

— Но все же? Давайте уж объяснимся до конца.

— Для этого я и пришел, — кивнул Жерар.

— Материальная сторона дела вас не интересует, я понимаю. Может быть, речь идет о соображениях м-м-м… морального порядка?

— Вы догадливы, — иронически сказал Жерар. — Странно, что это слово нашлось в вашем лексиконе.

— Но, простите… Вам не кажется, дорогой мой Бюиссонье, что и в вашем оно появилось слишком поздно?

— Может быть. Как говорится, лучше поздно, чем никогда.

— Мудрая поговорка, — кивнул хозяин. — Увы, эта мудрость не всегда применима… — Он прищурил один глаз, глядя на собеседника с откровенной насмешкой. — В некоторых случаях понятия «поздно» и «никогда» становятся синонимами. Смешно вспоминать о такой вещи, как невинность, после того как вы ее благополучно потеряли… или продали, если уж называть вещи своими именами. Насколько я понимаю, вы решили покончить с прошлым и начать новую, честную жизнь. С деньгами, заработанными на порнографии, не так ли?

Жерар встал, стиснув челюсти.

— Не знаю, что мне мешает сейчас разбить вам вашу мерзкую фарисейскую морду, — произнес он с тихой яростью.

— О, я не советую вам знакомиться с нашей полицией, — усмехнулся хозяин, тоже вставая. — Смею вас уверить, по части разбивания морд эти парни куда опытнее вас. Одним словом, вот что! Сказанное мною по поводу любых условий остается в силе несмотря ни на что. Честность в игре — закон американского бизнеса. Но работать с нами вы будете, не стройте себе на этот счет никаких иллюзий. В противном случае мне достаточно снять телефонную трубку, чтобы от вас осталось мокрое место. От вас и от ваших планов «честной жизни». Как я это сделаю? О, извольте, не вижу надобности скрывать от вас свое оружие. Вы писали порнографические картины, не так ли? А теперь хотите с нами бороться? Ну что ж… — Хозяин пожал плечами. — Давайте попробуем, дорогой Бюиссонье. Ровно через неделю вы прославитесь на весь мир как герой сенсационного «дела о порнографической живописи». Представьте себе такие заголовки в газетах всего полушария — да и в европейских тоже, — ну, скажем: «Карьера Жерара Бюиссонье» или «Непризнанный гений зарабатывает миллион на картинах запретного жанра». Хороша будет ваша честная жизнь, ха-ха-ха…

Жерар молча повернулся и вышел из кабинета.

…В голове и в сердце у него было теперь совсем пусто — ни ярости, ни сожаления, ничего, кроме безграничной усталости. Главное, теперь уже не нужно было ни о чем думать. За десять минут, проведенных в кабинете, все рухнуло и стало совершенно ненужным. Не нужно было ни о чем думать, не нужно было ни о чем беспокоиться, тревожиться, ждать. Все было кончено, все решилось без него. Он шел в толпе, не замечая холода, чувствуя только опустошенность и огромную душевную усталость. Еще полчаса назад он думал о Трисс — о свидании с ней через два дня, о телефонном звонке, о ее голосе. Теперь ничего этого не будет. Он просто опоздал. Этот тип прав: «поздно» слишком часто означает «никогда». Они встретились слишком поздно, и поэтому они никогда больше не увидятся. Странно, что даже эта мысль — это страшное слово «никогда» — не вызывает в нем сейчас никакой боли. Боль теперь тоже ни к чему.

…Да, мастерский удар. Ничего не скажешь. Абсолютный мат. Глупое выражение, — мат не бывает наполовину, но это все же мат абсолютный. Впрочем, этого следовало ожидать. Наивно было думать, что они так просто выпустят добычу из своих рук. Они умеют пользоваться бархатными перчатками, но лишь до поры до времени. Пока есть надежда, что одураченный останется одураченным. А когда все карты выложены на стол, то хватка становится мертвой.

Интересно, знают ли они о Трисс. А ведь это именно она превратила их ход в абсолютный мат. Ты заперт на угловом поле. Принять их предложение — и потерять Трисс. Отказаться — и тоже потерять. Не принесешь же ей газетный скандал в качестве свадебного подарка. Так или иначе, ты ее теряешь. Поэтому остается лишь третий ход. Последний, самый последний.

Жизнь все равно не нужна тебе после того, как ты перестал быть художником. Теперь, когда ты потерял Трисс, — еще меньше. По крайней мере, не будет этой травли в газетах, и она не увидит твое имя вывалянным в уличной грязи. Что ж, это уже кое-что.

Впрочем, подумай еще раз: может быть, есть еще четвертый ход? Нет, об этом даже не думается. Четвертого хода у тебя никакого нет, есть только ход в четвертое измерение — последний шаг, который можно сделать из этой трехмерной вселенной…