В период военных действий на Дальнем Востоке в районе Халхин-Гола майор Г. П. Кравченко возглавлял 22-й истребительный авиаполк. Лично сбил 19 самолетов противника. 23 февраля 1939 года ему присвоили звание Героя Советского Союза.

В одном из воздушных боев Григорий Пантелеевич сбил два новых японских самолета. Но его тут же атаковали три неприятельских истребителя. Кравченко мгновенно оценил обстановку, смелым маневром вырвался из смертельного кольца и на бреющем полете ушел от численно превосходящего противника. Однако вскоре заглох мотор — кончилось горючее. Летчик посадил машину в безлюдной степи и трое суток, голодный, под палящим солнцем, без единого глотка воды, добирался до своего аэродрома.

И опять бои, бои… 29 августа Григорий Пантелеевич был удостоен звания дважды Героя Советского Союза.

Доблестно сражался наш национальный герой с белофиннами зимой 1939/40 года, проявил недюжинный организаторский талант крупного военачальника. Эту кампанию он закончил в звании генерал-лейтенанта авиации, командуя авиасоединением.

В Великой Отечественной войне Г. П. Кравченко участвовал с самых первых ее часов. 23 февраля 1943 года он погиб в жесточайшем неравном бою… Урна с прахом дважды Героя Советского Союза, депутата Верховного Совета СССР генерал-лейтенанта авиации Кравченко замурована в Кремлевской стене.

Первое крупное с начала войны наступление советских войск под Москвой началось. Миф о непобедимости немецких войск стал развенчиваться в глубоких снегах Подмосковья зимой 1941/42 года. Дрогнули хваленые немецкие дивизии, оставляя на наших заснеженных полях мерзлые трупы, изуродованную технику и… огромные соломенные «галоши». Немецкая армия на Московском театре повсеместно отступает!

На сорок втором километре большой проселочной дороги, идущей из города Клин в юго-западном направлении, есть деревня Теряево. Пересекаемая рекой Большая Сестра, она широко раскинулась вдоль большака. Справа, несколько выше деревни, в Большую Сестру впадает ее приток. Тут — высокие деревянные мосты. По ним движутся автоколонны немецких частей, оставивших под натиском наших войск город Клин. Летчики 6-го авиакорпуса ПВО, прикрывавшие наступление соединений Красной Армии, обнаружили скопление противника и немедленно сообщили об этом на центральный командный пункт противовоздушной обороны Москвы. Тут же докладываю данные разведки командующему ВВС генерал-полковнику авиации П. Ф. Жигареву. Спустя несколько минут он сам вызывает меня по телефону:

— У Западного фронта сейчас нет никакого авиарезерва. Нанести удар по колоннам противника поручается вам.

К этому времени уже стало известно — в автоколонне около пятисот машин. Голова ее приближается к населенному пункту Теряево[10]. В воздух срочно поднимается авиаполк двухмоторных истребителей Пе-3. Летчики сбрасывают бомбовый груз на оба моста, из пушек и пулеметов обстреливают отступающего врага.

Отступающего! Начал пятиться немец. Блицкриг лопнул окончательно. Мы наступаем! Нам еще много и долго наступать. Но ведь первый шаг самый трудный. И самый радостный.

Вечером на центральный командный пункт привозят фотоснимок. Сравниваем его с том, что получили утром. Отлично поработали соколы! Вместо грозной колонны, отходившей утром в таком образцовом, чисто немецком порядке, — повсюду искореженные бронемашины, изувеченные пушки, сгоревшие автомобили. И трупы. Их много. На снимке они видны хорошо. Снимок сделан с малой высоты над Теряево.

Итак, советские войска продвигаются на запад. Приободрились наши люди, повеселели. Боевое напряжение отнюдь не снизилось, по как посветлели лица! 6-й авиакорпус по-прежнему зорко оберегает столичное небо. Вместе с тем его полки все чаще привлекаются к обеспечению боевых действий наземных войск. Приходится сразу решать по нескольку совершенно разнохарактерных задач. А усталости как-то не чувствуется. Иногда неожиданно ловлю себя: стал мурлыкать что-то, так это — полушепотом.

За этим явно не командирским занятием и застал меня почтальон:

— Поете, товарищ полковник? Фронтовики, говорят, в таких случаях пляшут, — протягивает треугольничек — письмо.

— Мне?

— Так точно, вам.

И верно мне. Читаю: полевая почта… Шокун… Уж но галлюцинация ли? Шокун — командир эскадрильи 34 иап погиб смертью храбрых на глазах у своих летчиков. Хорошо, во всех деталях помню, как это случилось.

Во время очередного дежурства на центральном командном пункте обороны я получил приказ командования ВВС: произвести воздушную разведку лесного массива на волоколамском направлении. Там, по донесениям армейских разведчиков, сосредоточилась хорошо замаскированная крупная механизированная часть противника.

Разведка для летчиков ПВО стала уже обычным делом. Отдал распоряжение командиру 34-го авиаполка — выслать в указанный район звено «мигов».

Звено «мигов» слетало в указанный район. Капитан Алексей Николаевич Шокун, оставшийся на командном пункте за командира полка, доложил:

— Противник не обнаружен.

— Что? Не может быть! Сведения поступали с разных направлений. Наверное, пронеслись над лесом и курс на сто восемьдесят? Сейчас же повторить вылет. И чтобы звено повел настоящий командир. Понятно?

— Так точно, понятно, — капитан несколько помедлил, видать, прикидывал, кого послать, потом произнес: — Разрешите мне лично возглавить разведку?

— Разрешаю, — крайне необходимо иметь эти сведения.

Шокун человек надежный. Мы с ним уже не раз вместе, крыло к крылу участвовали в воздушных боях. Я знал, что он выполнит задачу.

Прошло пятьдесят долгих минут. Меня подозвали к телефону. Докладывал командир 34-го авиаполка майор Н. А. Александров, недавно сменивший на этом посту майора Рыбкина:

— Механизированная группа немцев в указанном районе обнаружена. Капитан Шокун с боевого задания не вернулся.

— Как не вернулся?

Николай Александрович рассказал: самолет Шокуня, обстреливавшего немцев с пикировании, врезался в землю, объятый еще в воздухе пламенем. Два других истребителя получили повреждения.

Погиб капитан Шокун, лучший командир эскадрильи 34-го… Погоревали. Помянули. Исключили из списков части… Война уносила много одаренных молодых летчиков. Почти каждые два-три месяца в частях сектора летный состав обновлялся процентов на девяносто. Атмосфера под Москвой продолжала накаляться.

Как бы там ни было, а от капитана Шокуна действительно пришло письмо из прифронтового госпиталя. «Скоро поправлюсь, товарищ командир, — писал он, — приеду в полк и все подробно доложу».

Примерно через месяц мне позвонил командир 34 пап:

— В часть прибыл капитан Шокун. Просит разрешения явиться к вам.

— Сейчас приеду сам, — отвечаю. В гибели Шокуна, тьфу ты, мнимой конечно гибели, я считал повинным и себя. А он — жив-живехонек!

«Воскресший из мертвых» капитан рассказал.

Лесной массив не подавал никаких признаков нахождения в нем неприятельских войск вообще, не то что механизированных. Ни одного дымка не поднималось над верхушками деревьев, хотя погода стояла довольпо холодная. «Может, и в самом деле лес пустой», — подумалось Шокуну. Но он отогнал эту соблазнительную мысль: донесения наземной разведки поступали ведь из разных мест. Нет, фрицы просто притаились. И капитан пошел на хитрость. Сделав вид, что разыскал в лесу что-то важное, он набрал высоту, перевел звено в крутое пикирование, приказал открыть сосредоточенный огонь по опушке леса. Противник ответил ураганной зенитной стрельбой. Один из снарядов разорвался за мотором истребителя комэска. Самолет сразу загорелся. Летчик потерял сознание…

Очнулся Шокун в крестьянских санях, весь залитый кровью. Рядом сидел немецкий автоматчик.

Потом его бросили В холодный барак к военнопленным. Ночью пленный санитар наспех сделал ому перевязку. Он же забрал документы для уничтожения. Петлиц на гимнастерке у Шокуна не оказалось. Утром гитлеровцы, прибывшие для допроса, не могли определить его воинского звания. Сам же он назвался рядовым летчиком, призванным из Гражданского воздушного флота. Видя тяжелое состояние нового пленного (у него девятнадцать ран), фашисты оставили его в покое.