– Из-за этой распутной девки, которая выслужила себе своим немытым передком блестящую рекомендацию в школу гетер, я лишился раба, за которого заплатил немалые деньги! – сдавленно прорычал Хорес. – Немалые, можешь мне поверить, великая жрица! И сейчас я размышляю: а не потребовать ли мне для начала возмещения моего ущерба от храма?!
Никарета взглянула на него с таким изумлением, что с губ Хореса сорвалась ядовитая усмешка:
– О, я знаю, что каждый коринфянин предпочтет откусить себе язык, чем сказать хоть слово поперек самой ничтожной жрице храма Афродиты, а тем паче – верховной жрице! Однако же я коринфянин лишь с недавних пор, а потому решусь нарушить обычай и обратиться к архонту за разрешением нашего спора. Эта девка уверяет, будто мой раб напал на нее, и тогда Титос задушил его кнутом. Но как же тогда раб умудрился заколоть храмового евнуха, будучи уже мертвым? Задушенным? Кто знает, может быть, все обстояло совсем иначе? Может быть, мой раб и эта девка, так умело ублажавшая знатных афинян, были в сговоре? Кто знает, что они замышляли! Возможно, хотели вместе бежать, вместе ограбить меня или храм Афродиты? Конечно, я верю, что они были знакомы с давних пор, однако так ли все обстояло в прошлом, как уверяет эта Тимандра? Возможно, они вовсе не враждовали? Возможно, она сама заколола Титоса, когда тот убил ее любовника?! Ведь никого не было на площади, когда это случилось! Некому свидетельствовать в ее пользу!
– Любовника?! – взвизгнула Тимандра, и от возмущения робость, сковывавшая ее, исчезла. – Неужели господин не видел, какого раба он купил?! Как можно быть любовницей оскопленного?! Твой раб был оскоплен, и не просто оскоплен! У него были выжжены все признаки мужественности, и если Титос в детстве стал жертвой какого-то злодея, из мести превратившего его в евнуха, то Сардор сотворил это с собою сам, сам, чтобы угодить своему ужасному богу, чтобы зваться кедешим – посвященным!
– Откуда я знаю, что ты не наговариваешь на него? – сверкнул глазами Хорес, однако тут вмешалась Никарета:
– Сам сириец тогда, на невольничьем рынке, упомянул о том, что посвятил себя своему богу, и свое обожженные чресла он показала мне с огромной гордостью! Разве ты не спросил его, почему он оскоплен?
– Нет, – пожал плечами Хорес, – я был уверен, что он – жертва чьего-то злодеяния, и мне не хотелось воскрешать в нем страшные воспоминания.
– Страшные воспоминания! – зло засмеялась Тимандра. – Они не столь уж страшные для него! Сардор посвятил себя Молоху отнюдь не священнодействуя или в экстазе – он сам жаждал сделаться игрушкой для мужчин! Это не было для него унижением – это доставляло ему великое наслаждение! Я видела их совокупление с Аитоном – с тех пор я возненавидела всех мужеложцев, ибо нет ничего отвратительней, нежели возня двух самцов с искаженными страстью лицами!
Изумленная Никарета всплеснула руками.
Тимандра покосилась на нее – и вдруг осеклась. Гневное выражение исчезло с ее лица, словно было поспешно стерто мокрой тряпкой.
– Ах, прошу простить меня, господин, – пропищала девушка с нарочитым испугом. – Возможно, я оскорбила тебя? Возможно, ты и сам принадлежишь к числу любителей сеять на голом камне, как говорили у нас на Крите? Возможно, ты и сам уже оценил умение Сардора вставать на четвереньки? Тогда, высокочтимый омофилофилос, [79] я, видимо, должна выразить свое сожаление из-за смерти твоего граматеуса?.. Но этого не будет! Я счастлива, что этой твари больше нет на свете!
Хорес шагнул к ней так стремительно, что Тимандра отшатнулась, не удержалась на ногах – и села на пол, однако продолжала смотреть на него дерзкими, яростными, ненавидящими глазами.
Хорес возвышался над ней, и ей показалось, что он не сможет сдержать ярость. Вот сейчас забудет о том, что она – аулетрида, будущая жрица Афродиты…
И вдруг Тимандра поняла, на кого так похож Хорес. На Алкивиада!
Не может быть… нет, и впрямь похож! Однако голубые глаза Алкивиада смотрели на Тимандру с ласковой насмешкой и нежностью, а серые глаза Хореса, чудилось, пронзали ее молниями. Алкивиад дважды спас ей жизнь, а Хорес, кажется, сейчас убьет бы ее своими собственными руками!
– Господин мой Евпатрид! – раздался громкий голос Никареты. – Ты в храме Афродиты, перед тобой – будущая жрица богини!
Хорес перевел дыхание, опустил руки. Вскинул голову (у Тимандры дрогнуло сердце, так знакомо было ей это движение!) и посмотрел на сжавшуюся на полу девушку с вовсе уж недосягаемой высоты.
– Будущая жрица богини? – повторил он пренебрежительно. – Видимо, совсем плохи дела у Афродиты, если она берет к себе в услужение кучку гнусно вопящего мусора!
Он резко повернулся и пошел к выходу. Мелькнула пола черной хламиды – и Хорес исчез. Какое-то время было слышно, как его сандалии отщелкивают шаги по каменным плитам, потом все стихло.
– Госпожа, почему ты не прокляла его именем Афродиты?! – взвилась с пола Тимандра. – Он оскорбил богиню!
– Богиня сама знает, что делать с теми, кто осмелится ее оскорбить, – сказала Никарета спокойно. – Мы можем только помочь ей в исполнении ее замыслов. К тому же, я не желаю зла Хоресу…
– Он что, твой любовник, госпожа, поэтому ты его защищаешь? – пренебрежительно спросила Тимандра, но тут же потупилась, упала на колени: – Прости, прости меня! Это ненависть к нему перекипает через край в моем сердце и брызжет вокруг, словно ядовитое зелье!
– Нет, Хорес не любовник мне, хотя некогда был им, правда, очень недолго. Я была бы не прочь возобновить знакомство, и не только я мечтала бы оказаться в его объятиях, поверь! Однако Хорес принадлежит в числу тех немногих мужчин, которые желали бы найти счастье только в объятиях своей жены… он женился не без моей помощи, однако ему не слишком повезло, сколь мне известно. И все же он не таскается по девкам и не обращается к мастропосам [80] – в отличие от своего брата, который рожден заядлым блудником!
– Брата?! – ахнула Тимандра. – Неужели этот ужасный человек – брат… брат Алкивиада?! Я заметила, как они похожи, и была изумлена!
– Их сходства нельзя не заметить, – усмехнулась Никарета, – хотя они не родные братья, а сводные. Хорес младше Алкивиада на два года и рожден от одной коринфянки-вольноотпущенницы, которая как-то привлекла внимание блистательного Клиния Евпатрида. Это в него пошел Алкивиад своим нравом и буйным темпераментом! Клиний щедро сеял на стороне, однако из множества своих детей признал только Хореса, поскольку это был единственный сын, – признал и взял его в свой дом. Некоторое время мальчики даже воспитывались вместе, хотя это было, конечно, все равно, что поместить в одну упряжку быка и коня. Хореса больше влечет торговля, хотя и в сражениях он проявлял себя блестяще, ну а Алкивиад предпочитает блистать красноречием, выступать на Олимпиадах и воевать. Впрочем, в детстве между братьями поначалу все шло гладко. Под руководством грамматиста братья чертили буквы на деревянных табличках, покрытых воском, изучали Гомера и Эзопа с его мудрыми баснями, разучивали гимны в честь богов. Подросли – к их воспитанию присоединился кифарист, учивший их играть на лире, кифаре, арфе. Ну и пидетриб, учитель гимнастики, следил за их телесным развитием. Они неустанно соревновались во всем – в беге, прыжках, борьбе. Сначала во всем выходил победителем старший брат, потом Хорес начал побеждать чаще, он легче и проворней Алкивиада… Например, он непревзойденный мастер метать нож. Бывало, Алкивиад еще только берется за рукоять, а нож Хореса уже попал в цель. Может быть, тогда старший брат и начал проявлять нелюбовь к нему. Сначала он унижал мать Хореса, не стесняясь унижать и отца. Знаешь все эти высказывания, вроде: «Кто станет любовником рабыни, тот станет ее рабом!» Отец разгневался, высек мальчишку – тот озлобился еще сильнее. Один раз даже швырнул нож в брата, однако Хорес успел выхватить свой и сбить нож Алкивиада уже в полете. Они всегда относились друг к другу, словно два волчонка! Однако в это время Хорес сделался необычайно красив, и один из приятелей Клиния, гостивший в доме, начал выражать ему свою восхищение, причем очень явно. Хорес его избегал. Клиний, который был этому человеку очень многим обязан, пытался его остановить, говоря: «Я понимаю, что мальчишка красив, словно Гиацинт, но ведь он – мальчишка!» Возможно, Клиний уговорил бы этого человека образумиться, но тут Алкивиад, который непременно желал опередить брата, сам явился в спальню гостя и отдался ему.