— Не надо валяться на сыром песке, — услышал он над собой хриплый голос.

Подняв голову, Юсэк увидел знакомого старика.

— Идем ко мне, — сказал он.

В избе было душно и темно. Сквозь единственное крохотное оконце, завешанное пожелтевшей от времени бумагой, проникал слабый свет. Все здесь было как в типичной лачуге бедных корейцев: и печь-ондоль, занимавшая половину избы, и соломенная циновка, и папсан с посудой.

Сбросив у порога резиновую обувь, старик взобрался на ондоль, пригласил и Юсэка. Ощутив тепло ондоля, юноша с благодарностью поглядел на сидящего рядом хозяина, который теперь не казался таким строгим.

— Ты давно из Кореи? — спросил старик, внимательно оглядывая парня.

— Недавно, — ответил Юсэк.

— А родители живы?

— Отец в Корее. Он болен.

— И ты бросил больного отца? — поразился старик. — Тогда скажи, что тебя заставило прийти в Россию?

Юсэк медлил с ответом. Ему трудно было признаться, что пришел к друзьям, которых, как сказал старик, он предал.

— Буду здесь работать, — ответил Юсэк. — А там видно будет…

— Стало быть, и ты пришел за этим же, — понимающе кивнул тот, почему-то поглядев на него с состраданием.

Юсэк не знал, что сидящий рядом старик был тем самым дедом Ваней, накопившим здесь солидное богатство. Поэтому ждал от него какого-нибудь полезного совета, как бедняк от бедняка. Но услышал совсем другое.

— А знаешь ли ты, что за тончун[55] золота нужно отдать годы жизни? Я пришел сюда таким же зеленым, как и ты, хотел родителей порадовать. Не дождались они — время прибрало. Да и сам, похоже, скоро затухну в этом склепе. Тяжелое оно, золото. Хочу переложить его на молодые плечи Игната. Сумеет осилить — будет счастлив, нет — надорвется, как и я.

Юсэк глядел на старика с удивлением. Растратив свои молодые годы в поисках богатства, он спокойно отдает его другому!

— А как Игнат? — спросил Юсэк скорее с беспокойством, чем с завистью, он уже знал, что богатство не всем приносит счастье.

— Его, похоже, командир удерживает, — сказал старик, недобро сверкнув глазами. — Ну, ничего, скоро все уладится. Все станет на свои места, и обиженным вернут отнятое.

Он говорил почти то же, что когда-то и Хагу. Поэтому Юсэку захотелось узнать, на чьей стороне симпатии старика: Синдо или Хагу?

— Скажите, обай, Синдо правильно поступает с братом?

— Ну а ты как думаешь? — прохрипел старик. — Возможно ли ни с того ни с сего лишить человека богатства, в которое он вложил, можно сказать, жизнь? Ну, допустим, у новой власти чего-то недостает — попроси. Зачем же отнимать? Потому и люди озлоблены и мстят как могут. Ты, верно, не знаешь Хагу. А это трудяга, каких свет не видел! Но ведь его обобрали до последнего зернышка! И как тут не обозлиться?! Понятно, стал он резать всех подряд. А недавно, здесь, на реке, парня ихнего кокнул. Тот хотел на моей лодке Уссури переплыть, а он его в спину и трахнул из берданки. Вот до чего доводит вражда.

Юсэку стало холодно на горячем ондоле. Тесная избушка показалась ему бревенчатым склепом, а старик — привидением. Он что-то бормотал, а Юсэку почудилось, что слышит тихий, едва уловимый голос Бонсека: «Ты слеп, Юсэк, доверившись Хагу. Ты изменил друзьям. А я ведь из-за тебя погиб. Одумайся, Юсэк! Еще не поздно. Искупи свою вину».

— Непонятное творится на земле, — продолжал старик глухим голосом. — Мои годы уже на исходе, и мне все равно, что будет после. Но пока на земле есть золото, есть богатство — не уймется и людская вражда.

— Хагу заходит к вам? — вдруг спросил Юсэк.

— Очень редко. А что?

Юсэк ничего не ответил старику и вышел. Он шел по едва вытоптанной тропе, шел уверенно, ускоряя шаги и нащупывая в кармане холодный пистолет.

— Папа, куда ушел дядя Ир? — спросил Игнат, сидя за столом напротив Мартынова, возившегося с наганом. — Пошел Юсэка искать, да?

— А что его искать? Сам сбежал, сам и объявится, — ответил Мартынов.

— А ты веришь, что Юсэк предатель? — снова спросил Игнат.

— Верь иль нет, а все одно погано — он врага отпустил, — ответил Мартынов, помедлив. — А кто с врагом дружит, тот и наш враг.

— Я бы тоже отпустил тебя, — вздохнул Игнат, желая как-то заступиться за Юсэка.

— Но я-то тебе не враг, а друг, — ответил Мартынов.

— И вовсе не за это.

— За что же?

— Потому что ты добрый, — сказал Игнат. — И дядя Хагу к Юсэку тоже хорошо относился. От смерти его спас. Это он с тобой вредный. Ты тоже такой же: ко мне добрый, а к другим не совсем.

— Добрый, говоришь? Это как получится. Заслужишь, так и тебе достанется, — пообещал Мартынов и, отложив наган, вдруг спросил: — Ты, Игнат, мамку-то свою хоть помнишь?

Тот ничего не ответил, только шмыгнул носом.

— Я знал ее. Тосковала она по тебе. Любила шибко… Вот когда все уладится — учиться пойдешь. Тогда и другим расскажешь, как ты без мамки рос, чтоб и другие своих оберегали.

— И про тебя расскажу, — пообещал Игнат.

— А что про меня расскажешь? Как я тебя под арестом в хате держал? — Мартынов поднялся, стал прибирать на столе. — Ты, хлопец, лучше самовар распали. Мне уже в штаб пора.

Игнат спрыгнул с табурета, взял со стола самовар и вынес его в сени, а вернувшись, радостно сообщил:

— Я расскажу, как нового отца нашел, как воевал с ним.

Пили чай без сахара, смачивая в нем подгоревшие корки хлеба.

— Видать, проголодался, — посочувствовал Мартынов, заметив, как Игнат набросился на картошку.

— Ага.

— Ну вот и ешь на здоровье, — Мартынов быстро поднялся и стал собираться.

— А я знаю, почему ты не доел свою картошку, — сказал Игнат. — Чтобы мне больше досталось.

— Тебе еще расти надобно, а я уже вырос, — сказал Мартынов, направляясь к двери. — Какой же ты боец со своим ростом? Так что сиди в хате. А захочешь на гармошке попилить — возьми.

— Я-то наелся, а вот Серого еще не кормили, — пожаловался Игнат, — Ты дашь ему сена?

— У скотины, брат, нынче тоже паек.

И хотя Игнат получил разрешение взять гармошку, на которой до сих пор играл тайком, он вышел вслед за Мартыновым. В сенях отыскал припрятанный еще днем мешок и осторожно выбрался на улицу.

Смеркалось. Избы теперь как близнецы походили друг на друга. Только одна из них была немного больше, и возле нее стояла высокая скирда сена. Игнат подкрался к плетню, пролез в дыру и быстро стал набивать мешок сеном. От малейшего шороха он сжимался в ком и опять принимался за дело. Набрав полмешка, он ползком добрался до плетня, перекинул мешок, а сам выбрался через дыру. И тут почувствовал сильную боль в локте. Потрогал — кровь. Вгорячах напоролся на разбитое стекло. Но мешкать некогда — могут заметить. Взвалив мешок, пошел быстро, без оглядки. Подкашивались ноги, в глазах рябило. Мешок тянул то влево, то вправо, валил с ног, но он упорно шел вперед. И вот наконец конюшня. Не успел войти, как услышал знакомое ржанье. Серый затоптался в углу, вскинул голову, нетерпеливо и отрывисто зафыркал.

— Тише ты, — прошептал Игнат, высыпая перед ним сено. — Я тебе еще завтра принесу. — И, довольный, он опустился на землю.

В эту ночь Мартынов опять не пришел. Игнат заснул, сидя за большим столом. И приснился ему сон: по сочной траве широкого луга мчится он на своем Сером. А навстречу ему скачут всадники. У них сверкают глаза, в руках — кнуты. Они хватают за уздечку Серого. Конь мечется, не поддается. Они бьют его кнутом. Игнат падает. Серый ржет, зовет на помощь. Игнат выхватывает наган из-за пояса и стреляет — бах! бах! Все мигом разбегаются… И тут Игнат проснулся. Возле него стоит дядя Петро.

— Петухи горло дерут, аж охрипли, — говорит он улыбаясь, — а Игната никак добудиться не могут.

Еще не придя в себя, мальчик испуганно огляделся:

— А где Серый? Они забрали его?

— В конюшне, — сказал Мартынов, догадываясь о сне Игната. — И сено дали твоему ученому.