Последние три года мы тесно работали с учеными, занимавшимися проектом «Сонар». Суть разработок была в том, чтобы создать сеть сенсоров, могущих обнаружить присутствие Могильщиков в системе. Для того чтобы воевать с ними в космосе, а не на поверхности, когда воевать уже поздно. До сих пор Могильщики оставались невидимыми для всех доступных человечеству систем обнаружения, и это создавало серьезную проблему. Они отняли у нас еще двенадцать планет, и снова никто ничего не мог сделать во время вторжения. Они передвигались вне всякой логики, появлялись в одном секторе, потом исчезали и умерщвляли планету на противоположном конце Галактики. Философский Хаос в его материальном воплощении. Некоторые ребята искренне верили, что Могильщики были ничем иным, как демонами. Но мне такие мысли были неприятными. Я предпочитал думать, что имею дело не с мистической чепухой, а с реальным противником, которого можно победить оружием, а не распятьями. Это помогало мне выполнять свою работу. Моя команда – а я уже успел дослужиться до лейтенанта и собрать вокруг себя толковых парней – провела сотни полевых испытаний, некоторые из них увенчались успехом, но большая часть не дала никаких результатов. Мы смогли обнаружить некий след в тех системах, где Могильщики уже побывали. Очевидно, высасывая жизнь из планеты, они выбрасывали в космическое пространство некий побочный продукт этого процесса. И этот продукт увидела четвертая по счету модель «Сонара». Однако мы тогда этого не знали и приняли необдуманное решение: выбили из Правительства Содружества средства на оснащение каждой принадлежащей ему системы данной моделью прибора. Надо ли говорить, что когда Могильщики пришли снова, на этот раз в систему Добровольского, «Сонар» никак не реагировал до тех пор, пока пришельцы не приступили к уничтожению заселенного колонистами мира, Сварога. Разразился небывалый скандал, нас всех приговорили к расстрелу, и только ходатайство Приходько, теперь уже майора, позволило нам избежать казни. Меня и еще троих активистов группы в качестве наказания били по спине металлическими прутьями до изнеможения, а после этого окатили холодной водой и оставили в темной камере на неделю. Никто из ребят не проронил ни звука. И я тоже молчал. Потому что знал, что наказание справедливо.

Вскоре ученые отдали нам на испытание очередную модификацию «Сонара». Успех четвертой модели дал им направление для дальнейшей работы, и, вполне возможно, что на этот раз у них получилось. Вот только проблема была в проведении полевых испытаний. Как мы уже выяснили, сканировать системы, где Могильщики уже побывали, было бесполезно. А на повторное оснащение приборами обитаемых систем никто средства теперь не выделит. Оставался один вариант. Модернизировать уже установленные «Сонары». Затея, конечно, была той еще авантюрой. Простейший ремонт в космосе превращается в адский труд, а тут надо было осуществить переделку почти с ювелирной точностью. И не один, а добрую сотню раз. Пришлось разделить группу на пары, но всё равно на каждую пару работы было прилично. Но нас это не пугало. Мы работали по шестнадцать, двадцать часов в сутки, под глазами у всех были круги. Спать хотелось каждую минуту, но мы кололи себе кофеин, руки были синими от инъекций. Так продолжалось около трех недель, а может быть и месяцев. Пока, наконец, пара Павлов-Демьяненко не закрутила последний винт последнего прибора. Впечатленные проделанной нами работой, командиры дали нам увольнительную на три дня.

И я, недолго думая, решил посетить Полуденск. Слишком уж давно я не видел, как живут нормальные люди. Наверное, с тех самых пор, как сам перестал быть нормальным.

Шум города сдавил мое сознание в огромных тисках, едва я вышел из магнитолета. Забавно, за эти годы я настолько привык к молчанию космического вакуума, к монотонному бормотанию, изредка доносящемуся от членов группы во время испытаний и в свободное время в затянутом серой пеленой табачного дыма баре для служащих Корпуса. Даже слишком сильно привык. Казалось бы, еще немного, и я вообще перестану пользоваться речью. Вот почему я обрадовался увольнительной и рванул в город. Мне хотелось просто поговорить с кем-то, неважно с кем и неважно о чем. Только не о пушках и радиолокации.

Не знаю, происки ли это судьбы, а, может, подсознание тайно вело меня, пока я пытался привыкнуть к реву улиц Полуденска, но, окончательно совладав с собой, я увидел впереди цветочный магазин. Катя очень любила цветы. Не пустышки, которые по 2-3 дня в вазе стоят, а живые цветы в горшках. Азалии были её страстью. Катя собрала на подоконнике нашего дома на Земле целую коллекцию всевозможных разновидностей этого растения. Розовые, красные, голубоватые, лиловые. Я часто ругал её за то, что она уделяла цветам больше времени, чем мне, но конечно, я был неправ. Это прекрасно, если человек о ком-то заботится. Даже если этот «кто-то» зеленый и растет в горшке. И сейчас мне жутко захотелось купить кустик азалии, поставить в своей комнате и ухаживать так, как это делала бы Катя. Представлять, что она рядом, что она направляет мою руку с маленькой леечкой из оргстекла и шепчет на ухо «Вот так милый, лить нужно точно под корень». Едва я об этом подумал, по всему телу разлилась легкая теплая нега. Если кто-то из прохожих, спешащих каждый по своим делам, обратил бы на меня внимание, он бы сильно удивился. Потому что я ни с того ни с сего вдруг широко улыбнулся и слегка прикрыл глаза. Так продолжалось минут пять, но потом я вспомнил, где нахожусь, и прогнал свои грезы прочь.

Маленький серебряный колокольчик над дверью магазина нежно зазвенел, когда я вошел. Мир взорвался радугой ароматов, слегка пьянящих и, безусловно, приятных. Я курил достаточно давно, и оттого мое обоняние притупилось, но, несмотря на это, запахи всевозможных декоративных растений закружили мне голову. Наверное, потому, что я слишком долго дышал фильтрованной газовой смесью, которой заправляли рабочие скафандры. Одурманенный насыщенным диковинными эфирами воздухом, я не сразу заметил рыжеволосую девушку-продавщицу, читавшую настоящую бумажную книгу за прилавком. Она была удивительно красива. Не как лощеные девочки с обложки. Нет, её красота была в некой естественности и простоте черт, в неровном загаре, полученном не в солярии, а под настоящим солнцем. В руках, ухоженных, но не выхоленных. Я наверное слишком пристально смотрел на девушку, потому что она это внезапно отложила книгу и взглянула на меня. Красивые глаза. Зеленоватые при таком свете, немного печальные. Совсем как у Кати. Я часто удивлялся жене – когда её лицо смеялось, её глаза всё равно плакали без слез. Но я любил и эти глаза, и этот смех. Для меня ничего лучше в мире не существовало.

– Вам чем-то помочь? – спросила девушка. У неё был чудесный голос.

– Азалии… – замялся я. – Я в них шибко не разбираюсь, но хотел бы взять одну… Вон ту! – я ткнул пальцем в стоявшее на самой верхней полке растение с нежно-розовыми цветками. Просто потому, что видел такое у нас с Катей на подоконнике.

– А говорите, что не разбираетесь, – улыбнулась собеседница, сняв цветок с полки. – Это настоящий земной сорт, таких осталось очень мало. И стоят они в десятки раз дороже выведенных в колониях.

– Об этом не беспокойтесь, – сказал я, достав кредитку. – Я пять лет практически ничего не тратил, должно было накопиться порядочно деньжат.

Девушка провела моей кредиткой по считывающему устройству, списав со счета солидную сумму. Но меня не заботила цена вопроса, память была намного дороже.

– Вам как упаковать? Вы далеко живете?

– Пока не знаю, – смутился я. – Вообще-то я не местный, приехал в увольнительную и еще не успел нигде остановиться.

– Простите, дежурная фраза, – усмехнулась девушка. – Я уже поняла, что вы не в городе живете. Да и как не понять, на вас же форма Исследовательского Корпуса. Здесь поблизости есть неплохая гостиница. Называется «Пушинка», если пойдете вверх по этой улице, сразу её увидите.

– Спасибо, – поблагодарил я и взял с прилавка сверток, в который Кристина – я наконец заметил светившуюся на её малиновой кофточке голографическую визитку – упаковала азалию. – Всего вам доброго.