— Значит, ты и сейчас любишь его?
— Люблю, Оля. Очень люблю. Столько он перетерпел, выстрадал… И, может быть, немало — из-за меня.
— А он, он-то как? — перебила ее Ольга. — Он-то любит тебя?
— Ох, любит, Олюшка. Крепко любит. Говорит, что жить без меня не может. Видать, из-за меня и приехал к тетке.
— А простит ли? Сможет ли забыть обиду?
— Не знаю…
— А ты прямо спроси. Если затаил злобу, тогда и думать забудь о нем — жизни не будет.
— Да нет, он добрый…
— Поставь условие, чтоб и намеком не напоминал.
— Значит, ты поняла меня? Считаешь, что нет ничего плохого, что я полюбила Никиту?
— Если любит — выходи за него без рассуждений. Сколько парней-то перебили на войне? Ужас! И еще это ли будет. Скоро днем с огнем жениха не сыскать. Разве можно упускать такого парня?
— А как же отцу, матери сказать?
— А ты пока не говори. Зачем? Теперь война — не до свадеб. А потом все утрясется…
— Ох, Оленька, спасибо тебе! — отирая слезы, но уже совсем другие, радостные слезы, сказала Зинаида и, потянувшись, поцеловала подругу…
Ночью, нырнув в теплую постель, Зинаида долго не могла уснуть. Мучили, терзали мысли. Спрашивала себя сурово: «Почему не сказала все? Почему? Ольга бы поняла и, может быть, дала хороший совет, А может, и оградила от опасного шага.
Как решиться? Ведь потом придется скрывать, обманывать? Да разве скроешь такое?.. А если откроется обман, Никита убьет меня. Второго предательства он не простит… А что делать? Как быть? Ольге и сейчас не поздно сказать, что я должна стать матерью. А вдруг она будет настаивать, чтоб я сказала Никите? Вдруг сама скажет ему. Что тогда?..
Почему я, глупая, тогда послушалась матери и вышла за Николая? Как бы теперь все сложилось хорошо, если б я тогда удержалась… Хоть и не верю я в бога, а, наверное, он меня наказал…»
Зинаида повернулась на другой бок, закрыла глаза, но сон не шел и не шел, а в голову упорно лезли те же мысли.
«Нет, Ольге говорить об этом было нельзя. Стыдно. Вроде и нет ничего позорного, а стыдно. А Никите тем более не скажешь. Хорошо бы, конечно, принять меры, избавиться, но запрещено… А так, тайно — опасно… А надо делать только тайно… И, наверное, уже упущено время — никто не возьмется…
Что же, что же предпринять? Идти под нож и, может быть, погибнуть? Нет, мне еще хочется пожить. Погибнуть всегда успею. Если уж совсем будет невмоготу — тогда решусь. А сейчас пусть хоть немного перепадет мне счастья. Ведь с Николаем совсем почти не жила. А молодость проходит… Нет, нет, что я говорю. Совсем не в этом дело, страшно другое. Страшно, что ребенок останется без отца. Только это может служить мне оправданием. Только это…»
Пока стояло редкое для Урала тепло, Никита спал в сарайчике для дров, в глубине двора. Такие сарайчики были у многих, но спали там обычно в большую жару, когда в квартирах было душно. Никита же не спешил перебираться в отведенную ему комнату, говоря, что ему лучше на свежем воздухе.
В субботу, вернувшись с завода, он застал тетку Ефимовну за стиркой.
— Может, в баню сходишь, Никита? Я только вернулась… Ох, и хорошо ноне натопили. Твоя Зинка, видать, еще моется.
— Ладно подтрунивать-то, — сердито сказал Никита, — не пойду я нынче. Устал.
— Ну-к, что ж, отдыхай. Сходишь завтра.
— Пойду лучше посижу во дворе.
— Ступай, ступай. Она вот-вот должна выворотиться…
Никита сделал вид, что не слышал этих слов, и, выйдя за дверь, несмотря на больную ногу, мигом слетел с лестницы и под аркой ворот столкнулся с Зинаидой.
— Ах, Никита! — воскликнула Зинаида, еще больше рдея от радости неожиданной встречи. — Ты куда?
— Тебя встречать. Тетка сказала, что ты в бане. Отнеси свою сумку и выходи во двор.
— Хорошо. Жди! — с улыбкой сказала Зинаида. — Жди под березами, где раньше…
Для приличия посидев с матерью и домашними за чаем, Зинаида встала.
— Что-то голова болит. Пожалуй, пройдусь…
— И у меня побаливает, — сказала Варвара Семеновна. — Должно, угорели мы нынче. Пройдись по воздуху, Зинуша, глядишь и пройдет…
Когда Зинаида вышла — уже стемнело. Все же она легко узнала Никиту. Он сидел на той самой скамейке, где протекали их счастливые часы.
Только Зинаида приблизилась, Никита мягким, но сильным рывком притянул ее к себе. Крепко обнял.
— Ой, Никита. Не надо, подожди…
— Неужели ты все забыла, Зина?
— Нет, нет… Как можно… первая любовь не забывается…
— Так чего же мучишь меня? Ведь обещала любить всю жизнь.
— А к Николаю ревновать не будешь?
Никита слегка отстранился и сурово ответил:
— К мертвым не ревнуют!
Зинаида потупилась. Так жесток показался ей этот ответ. Полминуты, а может, и больше оба молчали. Зинаида чувствовала по прерывистому, гулкому дыханию Никиты, что он и сам не рад, что ответил так резко. Желая как-то смягчить неловкость, он взял ее руку своими шершавыми от грубой работы руками.
— Не сердись, Зинок. И не напоминай больше о нем. Давай начинать новую жизнь.
— Простишь мою вину?
— Давно простил, Зина. Знаю от тетки, что тебя мать подбила…
— И напоминать не станешь?
— Мое слово крепко. Я — мужчина!
В этом Зинаида усмотрела горький намек на ее слабость, но сдержала себя, промолчала.
Никита продолжал гладить ее руку, потом поднес к губам и стал жадно целовать.
«Любит», — подумала Зинаида и сама потянулась к нему…
Когда темнота сгустилась, Никита подхватил Зинаиду и, чуть прихрамывая, пронес ее по аллейке и остановился.
— Вот так, Зинок, всю жизнь буду носить тебя на руках.
— Ох, устанешь! — рассмеялась Зинаида.
— Нет, никогда не устану. Только не томи, не мучай. Сегодня же пойдем ко мне и будем жить вместе. Тетка выделила комнату.
— Да как же? А наши что скажут? Нет, так нельзя.
— Пойдем и не будем им говорить.
— Тетка завтра же разболтает…
— Тогда пошли, я что-то тебе покажу.
— Что покажешь?
— Сама увидишь, пойдем.
Они шли по аллее вдоль двора, потом по дорожке в траве свернули к сараям и остановились.
Никита распахнул дверь и электрическим фонариком на мгновение осветил чисто прибранный столик с цветами, аккуратно застеленную оттоманку.
— Смотри! Чем не комната! Пока поживем тут, а потом переберемся в дом.
— Ой, Никита, нет, нет. Я боюсь…
— Да ведь договорились, что поженимся. Неужели не веришь мне?..
— Верю, верю, Никита, но страшно… — сказала Зинаида и в этот миг вспомнила о Нем, о том, что Он может остаться сиротой. «Больше тянуть нельзя», — подумала она и, войдя в сарайчик, сама обняла Никиту…
Глава девятая
Особая танковая бригада, где в первом батальоне в качестве механика-водителя танка Т-34 находился Максим Клейменов, в конце сентября выгрузилась километрах в восьмидесяти западнее Москвы.
Все понимали, что бригаде придется держать оборону на Минском шоссе — на самом опасном направлении, где были сосредоточены ударные силы немцев.
По сводкам Совинформбюро знали, что сейчас на фронтах образовалось затишье, но оно уже становилось гнетущим. Это было грозное затишье перед бурей.
В сумерки, когда танки рассредоточились на лесной опушке вблизи шоссе и танкисты ждали приказа о выступлении на позиции, по экипажам передали приказ всему личному составу собраться на лесной поляне на краткий митинг.
Танкисты в кожаных шлемах, в комбинезонах расселись на траве. Тут же подошла легковая машина и из нее вышли трое командиров в походной форме. В высоком, широкоплечем человеке с крупными чертами лица все сразу узнали командира бригады полковника Бутакова. С ним был, пониже ростом, сухощавый, чернобровый комиссар бригады Рутько и еще один, видимо начальник штаба.
— Товарищи танкисты! — четким, звонким голосом заговорил комиссар. — Краткий митинг личного состава бригады объявляю открытым. Слово предоставляется командиру бригады полковнику Бутакову.