Аня потрясла головой, прогоняя остатки сна, и набрала номер Виктора. Трубку никто не поднял.

Не отвечал этот телефон и в десять.

Еще раз Аня позвонила ему, когда в одиннадцать вышла из метро на станции ВДНХ, но никто опять не ответил.

Кейт в светлом костюме ждал ее у выхода. Днем он был несколько другим, значительно больше походил на иностранца в московском понимании.

— Добрый день, — неторопливо сказала Аня, а он взял ее за руку, отвел в сторону и заговорил быстро:

— У нас нет времени на подготовку и рассуждения. Я вам обязан жизнью, хотите вы того или нет. Я знаю, что очень многие русские женщины и мужчины хотят уехать отсюда за границу. Любым способом. Мне так говорили.

— Да, желающих достаточно, — засмеялась Аня.

— Я могу вам помочь улететь отсюда. И предлагаю это. Но надо, чтобы было все ясно.

Все это говорилось на ходу и потому не казалось серьезным. Аня остановилась.

— Я, наверное, не понимаю, о чем вы говорите.

— Анна, сегодня или завтра здесь начнется гражданская война, польется кровь. Я могу вас увезти. Я могу вам помочь жить в Америке. Но нужно, чтобы вы все понимали. Я женат, женат восемь лет и буду вам только помогать… Как брат, как дядя или друг. Я вам обещаю, что жить там хуже, чем здесь, вы не будете. Сможете работать, если захотите, а не захотите — проживете и без работы.

— О чем вы говорите, Кейт?! — засмеялась Аня. — Выскочить отсюда тяжелей, чем верблюду в игольное ушко пролезть! Одни документы оформляют по нескольку лет! Нет, это чепуха.

— Я вам сказал: ночью вы сможете сесть со мной в самолет и улететь. Сегодня это можно. Сегодня начало гражданской войны. Мой друг увез вчера русскую женщину, которую любил. Сейчас есть такие возможности. Вам не надо знать, какие.

— Кейт, вы серьезно? — медленно спросила она.

— Я делаю предложение. Вы можете его принимать или нет. Думайте до десяти часов вечера. После десяти будет поздно.

— Но что я буду делать в Америке?! — крикнула она.

— Будете жить. Спокойно и хорошо. Вы дали жизнь мне, я дам вам. У вас будет другая фамилия и… И вы будете в свободном мире! Вы даже не понимаете, что это такое. Но у вас есть время подумать.

Время, конечно, было. Времени было сколько угодно, но не для принятия же таких поворотных решений! Тем более что предложение Кейта казалось бредом сумасшедшего.

Аня вернулась домой и снова набрала телефон Виктора. Никто не отвечал.

«А что меня, собственно говоря, здесь держит? — спокойно подумала она. — Что?»

И когда она принялась по полочкам раскладывать, что держит, а что отпускает, то оказалось, что за прожитые годы не накопилось ничего, что приковывало бы ее к этому месту на земле. Риск жизни на чужбине? А что, у нее здесь, что ли, завтрашний день обеспечен?.. Что-то или кто-то дорожит ею здесь? Никто не дорожит. Родители лежат в могиле, несколько друзей — да и друзья ли они? — заняты своими делами и забот о ее, Аниной, жизни они проявлять не торопятся, поскольку и своих хватает. Привязанностей никаких, имущества никакого, накопления отсутствуют. Да ведь ее вместе с джинсами, кроссовками, кофточкой и трусиками можно сунуть сейчас в любое место на земном шаре и даже в космос отправить без всякого ущерба для окружающих!

Ни в шесть, ни в семь, ни в восемь, ни в восемь тридцать телефон Виктора не ответил. В последний раз положив трубку, Аня горько рассмеялась.

Господи! Да чем же это она голову себе забила? Ну, устроили любовь в палатке под грохот танков, так что из того? Что за выводы идиотские она сделала из этих пустяков? Он занят сейчас делами, кует свое будущее, так же, как Корова — Богданова, а ей, Ане, надо подумать о себе, хотя предложение Кейта и кажется совершеннейшим бредом. А если не бред? Да что, убудет ее, что ли, от очередного приключения в жизни? Ну, задержат где-то в аэропорту за попытку нелегального перехода границы, к стенке, что ли, поставят? В родные Бутырки или психушку вернут! Или нет, в Лефортово! Так там, говорят, самый лучший режим содержания!

Ровно в десять пожарным набатом зазвонил телефон.

— Миссис Анна Саймон?

— Что? — спросила Аня, а Кейт произнес со смешком:

— Ваше имя — Анна Саймон, это все, что надо запомнить. Все будет хорошо, не бойтесь. Три часа назад по нашему каналу отсюда улетел ваш соотечественник. Таким же способом. Он уже летит над Европой, и его не вернуть. Вы меня поняли?

— Да…

Кейт помолчал, потом спокойно сказал:

— Клянусь вам, Анна, пока я жив, в вашей жизни все будет хорошо. Мне от вас ничего не надо. Ни как мужчине, ни как человеку. Вы будете только получать. У вас еще полтора часа. В одиннадцать тридцать напротив моего отеля я буду ждать вас около автомобиля.

Он положил трубку, не дав ей времени ответить.

Аня вылезла из кожаной юбки Аллы, переоделась и в последний раз взялась за телефон. Набрала номер. Ей никто не ответил.

4

Здравствуй, дорогая Сарма!

Я так и не получила от тебя ни одного письма и все-таки пишу снова. Поздравляю тебя с наступающим Рождеством и Новым, 1994 годом. Может быть, хоть это письмо до тебя дойдет, поскольку Латвия теперь свободная страна, а СССР вообще нет, во что и поверить невозможно! Уж такая была могучая система! Я ничего ни о ком не знаю, даже о друзьях детства. Писать подругам в Москву боюсь, потому что КГБ, который все равно есть и будет, обязательно читает письма из-за границы и я боюсь подвести под топор своих друзей. Но ты в другой стране, и думаю, это письмо наконец получишь. Коротко о себе. У меня за это время жизнь наладилась. Не совсем, конечно. Американского гражданства я так и не получила, живу здесь полулегально, и придется еще повозиться, прежде чем все это устроится. Но в остальном — хорошо. Мой… покровитель, человек, который опекает, заботится обо мне, как может, выполнил все, что обещал, и даже более того. Живу на вилле около океана, недалеко от Лос-Анджелеса и Голливуда. Здесь я, можно сказать, полновластная хозяйка. А жена моего друга сюда не заглядывает годами, я ее даже не видела ни разу. Есть и работа. Я была в группе одного кандидата в губернаторы штата, работала имиджмейкером, и из этого кандидата мы сделали-таки губернатора. Теперь возьмемся за политическую карьеру Кейта. Деньги есть. Автомобили, бассейны, массажи — все это здесь не проблема, но такой уж визгливой радости не доставляют, просто обычная жизнь, и даже без перчика. Все хорошо. Не скажу, чтоб очень тосковала по родной земле, хотя сейчас кажется, что все-таки там было больше хорошего, чем плохого. Самое скверное здесь — отсутствие друзей. Верить кому-то совершенно невозможно. За деньги продадут все — еще быстрей, чем у нас. Окосели все от гонки за деньгами, это уж точно.

Сарма, если письмо дойдет, то ответь мне по этому адресу или позвони, хотя это невероятно дорого. И еще — попробуй поискать следы моей дочери. Понимаешь, меня что-то начала волновать эта проблема. Видимо, рано или поздно приходит такой час, когда понимаешь, что в пустоте и ненужности этой жизни если что-то и есть, то только дети. У меня сердце обливается кровью, когда я думаю, как она там живет, в голодухе и холодухе России. Я готова заплатить любые деньги, чтоб она была здесь. Опять деньги, мать их так! Поищи ее, пожалуйста, я тебя очень прошу. Конечно, я могла бы и здесь завести ребенка, но если рожать от Кейта, то это очень усложнит его жизнь, поскольку он женат, собирается делать политическую карьеру. У них тут с этим делом лицемерия больше нашего. Да и жена его может встать на дыбы, изрядно нагадить. Найди мне мою дочь, Сарма. Сама понимаешь, не в деньгах дело, перешлю или передам сколько надо. Захочешь выбраться сюда — намекни, что-нибудь придумаем.

Обнимаю. Целую. Жду ответа.

12 декабря 1994 года. Анна.

Привет, исчезнувшая душа Анна!

Как я рада, свинюшка, что ты опять объявилась! Ты застала меня в тот момент, когда я уже сижу на чемоданах! Все русскоязычные рвут когти из этой сраной Латвии! Нам здесь жить стало совершенно невозможно! То есть жить бы можно, если смириться с участью человека второго сорта, а я не желаю! Представляешь, эти свиньи, братья-близнецы, потребовали, чтоб я во время сеансов говорила с ними по-латышски! Хрен им в задницу! Я, конечно, по-латышски говорю свободно, но теперь мне лучше дерьмо во рту жевать, чем говорить на языке их дикого племени. Раньше они лизали задницу Союзу, теперь лижут жопу твоей Америке, вот и вся их свобода. Короче, один толковый мужик забирает меня с собой в Псков. Навсегда. На правах любовницы, поскольку он тоже женат. Но без меня тоже не может. Мужик деловой, во всяком случае, сытой при нем буду. А на жену его мне наплевать! Она за двенадцать лет ему ни черта не сумела родить, а я чуть сняла «спираль», так уж и беременная! В мае разрожусь, уже в Пскове, а там… Как всегда — что будет, то будет. Относительно твоей дочери, милая, сказать ничего не могу! Не знаю, куда она тогда делась, в чьи руки попала! Что-то знает об этом только твой дружок Виктор Сартаков, он тогда к этому делу имел какое-то касательство, по-моему, даже наварил какие-то деньги. Но как его найти, я тоже ума не приложу, потому что сейчас между Москвой и Ригой — граница, таможня, во бл…! Так что курорты Юрмалы для нас навсегда потеряны. Я верю, Анька, что мы с тобой еще увидимся! Все! Устроюсь в Пскове, напишу! Если у меня все полетит к черту, сможешь ли вытащить меня в Америку? Хотя — какого хрена я там буду делать?