— Что у вас сегодня было на обед, а, Кукленок? Небось своего черного кота зажарили?

Роза не отвечает, только смеется, выставив ровный ряд влажных зубов меж пухлыми губами.

Но тут откуда-то доносится голос Фины Башмачихи?

— Я ведь все прекрасно слышу, Ханнибал!

И она появляется из-за кустов с граблями в руках, стоит и выковыривает застрявший в зубьях сор. Не глядя в нашу сторону и умильно улыбаясь, она говорит:

— А ты, дружочек, идешь собирать дохлых ворон себе на ужин?

Ханнибал не отвечает, только судорожно глотает слюну.

— Пошли, Амальд!

В тот злополучный день случилось несчастье — золоченый красавец змей оторвался и улетел!

И причина была не в слишком ветреной погоде — тяга была не сильнее обычного, змей спокойно и грациозно плавал в воздухе, неспешно помахивая хвостом. Но вдруг, ни с того ни с сего, он делает несколько бешеных рывков и начинает опускаться, медленно, вниз головою, а Ханнибал стоит и сжимает в руках пустую катушку.

Оба мы, окаменев, смотрим вслед улетающему змею, который закрутился вихрем, скомкался и исчез вдали над чернеющим морем.

— Вот дьявольщина! Черт знает что! Никогда еще у меня такого не случалось. — Голос у Ханнибала осипший от обиды и мрачного недоумения. — Бечевка же вроде крепко была привязана к катушке! Или, может, ты там что-нибудь ковырял?

— Нет, я ничего не трогал.

Ханнибал швыряет прочь пустую катушку. Потом валится ничком в засохшую траву и минуту лежит, корчась и извиваясь от горя и досады, а поднявшись, долго трет себе глаза рукавом фуфайки.

— У-у, сука проклятая! Вот тебе, пожалуйста. Это она мне за черного кота отплатила! Дернула меня нелегкая за язык! Да еще и тебе ни за что ни про что досталось — змей-то был твой! Вот такая она подлая тварь. Ее бы… псалтырем бы ее по башке трахнуть!

Насчет псалтыря Ханнибал мне объяснил, пока мы с ним тащились как побитые домой.

Оказывается, это Марк, бондарь из Торгового Дома Рёмера, однажды запустил псалтырем Фине в голову, она тогда упала без сознания и много дней не вставала с постели.

— А за что ж он ее?

— За то, что она заколдовала его дочку.

— Как это заколдовала?

— А вот так, она на баб порчу насылает. Это она тоже умеет.

Ханнибал мрачно кивает, но больше не хочет про это говорить.

— Ладно, Амальд, я тебе отдам обратно твой корабль.

— Зачем, мне не нужно.

— Ну тогда я сделаю тебе нового змея! Еще больше, чем тот, и еще красивей. Вот увидишь!

Когда ты в тот вечер улегся в постель, тебе не терпелось узнать, придет ли к тебе во сне девушка, чью мертвую голову ты отказался поцеловать, но страха ты особого не испытывал — это бы наверняка оказалась Эссемёдль, а ее ты не боялся.

Она не пришла. Но вместо нее пришла Фина Башмачиха со своей диковинной грязной дьявольской птицей. Фина ласково улыбалась тебе, на щеке у нее блестела слезинка, а птица с кудахтаньем прыгала на одной ноге, растопырив крылья, от которых пахло старым заплесневелым тряпьем… и тебе пришлось пойти с ними в «Башмак», а там было ужасно неуютно, потому что, кроме Фины и Розы Куколки, там были козы, крабы и еще какое-то странное существо: наполовину конь — наполовину человек.

Но потом откуда ни возьмись явился Ханнибал со своей петардой — и все исчезло в клубах пыли и дыма.

«Улитка» лежит в траве и гниет.

«Улитка» — это плоскодонный ялик. Он так прогнил, что сквозь его днище проросли трава и цветы.

Он лежит здесь с тех самых пор, как утонул Оле Рильке. А это случилось десять лет назад.

Оле Рильке утонул на пути к стоявшему на рейде судну под названием «Спэрн». Дело было вечером, уже затемно, а Оле был один в ялике. Неустойчивая «Улитка» не могла плавать по волнам, вот она и опрокинулась.

Когда Оле Рильке утонул, ему было только двадцать два года. Он учился на шкипера. И был обручен с Анной Дианой, матерью Ханнибала.

Никто толком не знает, зачем Оле Рильке отправился на «Спэрн». Некоторые говорят, что на судне в тот вечер была попойка.

Анна Диана (которая, стало быть, приходится тебе теткой по матери, если только это правда, потому что верить всему, что рассказывает Ханнибал, все-таки нельзя), — так вот, Анна Диана вышла потом замуж за Ханса Тарарама, этого сумасшедшего, который и стал отцом Ханнибала, а если бы Оле Рильке не опрокинулся на своей «Улитке», то Ханнибал был бы его сыном, а не Ханса Тарарама. Тогда бы Ханнибал был совсем другой, не такой, как сейчас.

Ну а если бы Ханс Тарарам не женился на Анне Диане и у него была бы совсем другая жена?

Тогда бы Анна Диана вышла замуж за другого человека, и где ж бы тогда был Ханнибал?

А если бы в тот вечер не было гулянки на борту судна? Или если бы Оле Рильке отправился туда в настоящей шлюпке, а не на «Улитке»? Или если бы «Спэрн» не стоял на рейде именно в тот вечер? Или если бы «Улитка» вообще не существовала? Или если бы твой дед не был знаком с бабкой Ханнибала?

Если бы и если бы и если бы и если бы!..

Однако «Улитка» существует.

«Улитка» существует до сих пор, лежит себе в траве и ведать не ведает, каких она натворила бед.

Лежит и гниет, и скоро совсем истлеет от сырости и плесени и обратится в прах и в ничто.

Вот и опять осень, осень — шторм и бешеный прибой и осень — меркнет небо, улетают птицы, кружатся листья. Осень, осень!

С моря дует ветер, холодно и сыро в пустых залах Крепости.

Когда лежишь на полу в верхнем ярусе Крепости и смотришь наружу через узкую бойницу, видно, как пенятся волны под низко нависшими темными тучами. Ветер задувает в нос, во рту от него солоно. Вся Крепость сотрясается и ходит ходуном.

Крепость называется Морская. Это разбойничья цитадель Ханнибала. Она возведена из больших ящиков и стоит на песке у устья реки.

Старый рыбак идет мимо, складывает ладони рупором и кричит:

— Эй, ребятишки, здесь играть нельзя, не ровен час волной смоет!

Мы и сами это знаем, но не можем же мы оставить, предать нашу славную Морскую Крепость.

Громадная волна, накатив, затопляет крепостные казематы. Если там есть узники, они теперь захлебнутся.

Новая волна — и Крепость зашаталась.

Еще один высоченный вал, мутно-зеленый и пенистый, — и Крепость, оторвавшись от песка, поплыла! Теперь уж не остается ничего другого, как выпрыгнуть на сушу, стоять и смотреть на нашу славную Морскую Крепость, которую разрушает злой враг.

И тут нас тоже охватывает злость. Озорная злость — как у этих враждебных морских валов, что рушат нашу Крепость.

И вот наступает сухой бурый час перед дождем. Это Трубный Час! Это час, когда Рюберг стоит меж чернеющих деревьев в своем старом запущенном саду за пакгаузами, стоит со своею чудовищной зеленой трубой, стоит под трескучими сучьями, стоит в вихре сухих бурых листьев, стоит в могильном свете желто-бурого Трубного Часа и дует в свою ужасную трубу.

И вот уже слышно сквозь шум прибоя, как ревет и визжит его труба, визжит и рычит, рычит и беснуется — между тем как мы лихо отплясываем здесь, высоко наверху! Между тем как мы пляшем и скачем не помня себя, в диком восторге, по всему Парусному Чердаку Оле Угрюмца, где развешанные паруса полощутся на сквозняке под перестук люковых крышек.

— А кто такой Рюберг?

— Рюберг? Этого никто не знает. Он же умер, давным-давно.

Когда-то он жил в этом пакгаузе и спал в Спаленке под самой крышей. Рюберг — это привидение, призрак, трубач непогоды, трубач шторма. Рюберг трубит дождь, трубит ночь и тьму — между тем как мы, ликуя, прыгаем и бешено кувыркаемся в ворохах парусного полотна здесь, на просторном пустом чердаке, в зеленовато-желтом штормовом свете Трубного Часа. Ведь Оле Угрюмец пока не пришел, но может прийти с минуты на минуту, и поэтому времени терять нельзя!..

А шторм надвигается жуткий, страшнейший — вот и хорошо, что будет шторм!