Мужчины, громко перекликаясь, торопятся вытащить на берег свои лодки и убрать их в лодочные сараи. Женщины в развевающихся платках носятся в поисках уток и кур, которых разметал ураганный ветер.

К тому времени, когда зажигают фонари, соленая клокочущая морская пена залепляет весь город, фонари коптят на шквальном ветру, и их задувает — вот и хорошо, что задувает!

Злые голоса слышатся во тьме с какой-то старой дерновой крыши, которую шторм грозит сорвать и унести, а разъяренные люди пытаются закрепить, опутав канатами, привязанными к каменным глыбам.

Крыша, наверное, все равно улетит — вот и хорошо, так им и надо!

Издалека, из тьмы, доносится глухой и жалобный звук, как будто кто-то зовет на помощь. Весь город слышит этот зловещий, душераздирающий звук. Кое-кто думает, что это сирена терпящего бедствие корабля. Но мы-то знаем, что это просто шторм колобродит и старых железных якорных бочках у Круглины.

А кое-кто думает, что это трубный глас, возвещающий приход Судного Дня, — вот и хорошо, так им и надо!

И мы злорадно ликуем во тьме, внимая скорбному пению волн, и задумываем ужасные злые желания: вот бы ветер повалил церковную колокольню! Вот бы вода затопила весь город и все дома уплыли в море!

Отец больше не плавает, он расстался с морем и будет теперь помогать Дяде Хансу, маминому брату, вести дела в Торговом Доме Рёмера, потому что это — «колосс на глиняных ногах».

— Что такое колосс на глиняных ногах?

Мама пускается в объяснения, тут одной фразой не отделаешься, приходится начать издалека, потому что история эта «довольно запутанная», такое уж «стечение обстоятельств». Однако постепенно кое-что для тебя проясняется…

При жизни твоего Прадеда Торговый Дом Рёмера был крупнейшим предприятием в стране. Ему принадлежало тридцать два рыболовных баркаса и две фрахтовые шхуны. Дед твой по матери, Амальд Рёмер, в честь которого тебя нарекли Амальдом, еще кое-как «сводил концы с концами». Но потом он умер, брат же его Проспер «совсем ни на что не годен, разве только картошку перебирать». А что до твоего Дяди Ханса (он у мамы единственный брат), так «бедняжке Хансу», что греха таить, тоже серьезности недостает, силы характера — скоро уж двадцать пять лет, а он знай себе гуляет да дурачится, только время попусту растрачивает вместе со своими дружками Селимсеном, Кайлем и Платеном. Они разъезжают верхом по окрестным горам либо плавают между островами на красивой белой яхте Дяди Ханса под названием «Нитуш».

Но теперь за дело возьмется Отец, и уж он-то сумеет навести порядок, он как-никак капитан, ему не привыкать распоряжаться и командовать.

И вот Отец принимается наводить порядок.

Отец — крупный и плечистый, с суровым лицом, упрямым взглядом и большущим обветренным носом. Теперь Дяде Хансу и его дружкам не придется больше сидеть в рёмеровской конторе, потягивая вино и распевая «Коль родился я на свет, так уж поживу».

Но Фабрика по-прежнему в их распоряжении.

Фабрика — самое большое здание во всем городе, но она стоит пустая. Дело в том, что она «себя не окупала», и хозяин, богатый шотландский фабрикант, продал ее Торговому Дому Рёмера, а сам уехал обратно в Шотландию. Было это еще при жизни Деда. С тех пор Фабрика «простаивает», но теперь Отец думает со временем пустить ее в ход.

Пока же она продолжает пустовать.

Однако в одном из ее помещений нередко собирается множество людей — это бывает, когда Дядя Ханс и его друзья устраивают там концерты и балы или же представляют комедию.

Селимсен — художник и ходит в широкополой шляпе, у него красивые пышные усы с закрученными кверху кончиками. Кайль — фотограф и носит редингот и желтые кожаные перчатки. Еще его называют «Лейтенантом», но Тетя Нанна утверждает, что лейтенантом он сроду не бывал, а был лишь кадетом, — это все просто бахвальство, он ведь ужасный хвастун. Мама зовет его «Сердцеедом», а Отец презрительно именует «Ветрогоном».

И наконец, есть еще Платен. Платен говорит по-датски, странным образом коверкая слова, потому что он швед. Это веселый толстяк с курчавой шевелюрой и бородой, в съехавшем набок галстуке; он очень музыкален, играет на виолончели (и играет, по маминым словам, превосходно). Фон Платен настоящее его имя, что указывает на благородное происхождение. «Вполне допускаю, что он барон, — говорит Отец. — Но что он при всем том недоумок, это-то уж совершенно точно. Недоумки они все, вся их шатия!»

— А что это значит — недоумки?

На твой вопрос Отец не отвечает, он сидит за столом нахохлившийся, погруженный в свои мысли и не всегда отвечает на вопросы. Тетя Нанна прикладывает к губам два пальца — это значит, что, когда Отец ест, лучше помалкивать и не мешать ему думать, у него и так голова разламывается от всяких забот.

Через подвальное окно, которое не закрывается, можно проникнуть внутрь большого запутанного здания фабрики со множеством залов. В этих залах, стены которых сложены из грубых холодных скальных камней, потолки высокие, но темно, как в подвале, даже днем, потому что окна длинными рядами тянутся наверху, под самой крышей. Здесь царит гнетущий полумрак, точно в пещере Горного Короля. В некоторых залах есть большие раковины, водопроводные трубы, какие-то чудные машины, в других — составлены порожние ящики и бочки, навалены кучи измятых полосок жести и прочего хлама, а еще здесь есть кочегарка с высокой паровой машиной, которая стоит без дела и ржавеет. Но некоторые просторные помещения — совсем пустые, такие пустые, что, даже когда ступаешь на цыпочках, шаги отдаются эхом.

И наконец, есть Фабричная Контора. Здесь стоит огромный темно-зеленый несгораемый шкаф, до того тяжелый, что его не смогли никуда перенести, а в углу — солидный шотландский камин, сооруженный из разноцветных камней и сверху накрытый мраморной плитой с извилистым узором. Вдоль стен — скамьи с кожаной обивкой. Но на красивых темных обоях проступили белесые пятна сырости, а под высокими окнами, выходящими на море, никогда не просыхает лужа.

Ханнибал, подобрав ноги, уютно устраивается на одной из пристенных скамей и закуривает сигарету.

— Красота здесь, верно? Вот здесь они это все и проделывают!..

— Что проделывают? Кто?

— Наш с тобой Дядя Ханс с Селимсеном — ну и эти…

— Кто эти?

— Кто-кто, девки!

— Какие девки?

Ханнибал, задрав голову к потолку, пускает кольца дыма.

— Нет, всё, больше ничего не скажу, я не ябеда и не сплетник! И наш с тобой дядя — он ведь в общем хороший малый. А тебе еще рано знать такие вещи. Но мне-то все про них известно.

И тут Ханнибал слово за слово все же кое-что выбалтывает, но выражается столь странно и замысловато, что толком у него ничего не разберешь. Все это так или иначе касается Дяди Ханса с его друзьями и каких-то девиц и женщин.

— Шхуна-то эта, здоровая такая и красивая, да знаешь ты ее! Видал, как она округлела?

Ханнибал вычерчивает в воздухе лугу над своим животом.

— Это Селимсен ее раздул! Девок — их как воздушные шары раздувать можно. А потом они бах — и лопаются. Опять же Роза Куколка, ее-то уж ты точно знаешь. С этой наш дядя крутит. Его девка. Он ей и деньги дает, и одежду дарит. Ну ладно, я и так слишком много сказал. А наш дядя — он парень хороший, спору нет. Но ведь Розе Куколке только еще шестнадцать стукнуло. Интересно, что скажет ее мамаша, Фина Башмачиха? Хотя она, может, даже обрадуется. А может, она сама заколдовала нашего дядю, да-да, некоторые так и считают. Я только одно знаю: я бы на его месте таким дураком не был. Я бы не связывался с Розой Куколкой!

На лице Ханнибала появляется мина атамана, вид у него делается взрослый и строгий.

— А Кайль, фотограф-то, — этот нахал и свистун, будь он хоть сто раз лейтенант. Вот у кого девок много, ты даже не представляешь! Чуть ему какая приглянется — готово дело, они ему сами на шею вешаются, и наша с тобой Тетя Нанна тоже! Зато Платен — ни-ни, он только днем сюда приходит, Платен не простой человек, как эти все, он поважнее нашего дяди, наверно, даже поважнее твоего отца. Потому что Платен — барон!