Архонт молчал.

— Молчишь! Расскажи мне что-нибудь о царстве мертвых! Поля, заросшие диким тюльпаном… Справедливейшие судьи Минос и Радамант… Все ложь! Будет только тьма! Нет! Даже тьмы не будет. Будет то, что можно назвать только одним словом: «ничто»! Наши боги! Сколько детей у нашего почтенного Зевса? Этот благочестивый старец готов соблазнить каждую пастушку, если она недурна собой. А бог Гермес? Разве ты не знаешь, что он одинаково покровительствует ораторам и «сборщикам чрезвычайных податей»? Ораторам и ворам. Какая прелесть! А может быть, только ворам — ведь большинство ораторов так или иначе посягают на наши деньги. А превосходнейший Асклепий, бог врачевания? Ты знаешь, за что Зевс поразил его молнией? Молчишь! За взятки, любящий правду архонт. Этот бог за хорошую мзду стал воскрешать мертвых. Вот они, наши боги! И ты еще берешься толковать о каких-то божеских законах!

— Ты глумишься! — заметил архонт. — В глумлении никогда не обретешь истину. Я сам, признаться, не очень-то верю в наших мифических богов. Существо бога, как древняя раковина, обросло всякими нелепыми водорослями и полипами.

— Ты считаешь: есть другие, непорочные боги?

— Я хотел бы верить в это… — уклонился архонт.

— Темный бред. Я давно понял: нет никаких богов. Их придумали умные, хитрые люди, чтобы легче управлять глупцами. Вот истина!

— Человеку нужна вера! — Факел Тиресия взметнулся кверху, словно готовясь осветить божественное небо.

— Во что? — искренне удивился Мидий.

— Хотя бы в честность, доброту, искренность, дружбу…

— Пустое! Человек не может верить словам. Он мог бы поверить людям, в которых доброта, искренность и все другое, что ты перечислил. Но где подобные люди? Они мнятся нам лишь в юношеском возрасте, но когда мы становимся зрелыми мужами, то понимаем: таких людей нет. Нет или почти нет. Какая разница! Одна фиалка не сотворит праздника Анфестерий. Поверь, архонт, я не самый дурной человек в Афинах. Почему же немилосердная кара обрушилась на меня? Неужели несчастливица мать родила меня под жестокой звездой?

— Мы кружимся возле одного и того же столпа! — назидательно, будто не слыша голоса узника, заговорил архонт. — Разве ты станешь возражать, что человек, не знающий меры, ведет жизнь разбойника? Он не привык считаться с другими гражданами и законами. Что будет с государством, если каждый из нас станет нарушать установленный порядок? Город погрузится в мрак и хаос. Можно ли обогревать свой дом, сдирая кору с живого ствола государства? Я знаю, что досужие люди болтают о несовершенстве наших законов. Они считают, что мы подчиняемся законам, недолговечным, как жизнь походного костра. Но я знаю одно: даже несовершенный закон оберегает государство. Повинуясь священной воле жребия, я обязан служить существующим законам…

Во тьме послышалось горловое бульканье.

— Прекрасное вино… Кто же прислал мне эту фляжку? Уж не старина ли Гекатей? Он, должно быть, назвал свое имя?

— Гекатей! — подумав, сказал архонт.

— Есть же щедрые люди!

Архонт завозился, заскрипел тюремным стулом:

— Стоит ли говорить о сущей мелочи?

— Стоит! Стоит! — хихикая, возразил Мидий. — Настоящие друзья познаются в горьком несчастье, а не за пировальным столом. Спасибо тебе, дружище Гекатей! Я не ожидал такого внимания. От чистого сердца спасибо!

Архонт насторожился:

«Дался ему этот Гекатей!»

— Ты говоришь о законах, охраняющих государство! — вернулся к прерванному разговору Мидий. — Но, согласись со мной, они должны насаждать справедливость. А разве справедливо закрыть мне навеки глаза, а людям, которые намного хуже меня, позволить жить? Как могут мириться твои благочестивые боги с тем, что остается безнаказанным Ификрат? Ведь этот человек недрогнувшей рукой убрал со своего пути Дикеарха!..

— Наши законы позволяют мужу расправиться с любовником жены…

— Гнусная ложь! Дикеарх никогда не был сопостельником жены Ификрата. Было так. Ификрат подговорил Гиппарету, чтобы она под любым предлогом заманила Дикеарха в свою спальню. И такой случай представился. Дикеарх, пришедший к Ификрату на званый обед, не застал хозяина дома. «Он сейчас вернется! — сказала Гиппарета и начала занимать гостя разговорами. «Ты, кажется, собираешься украсить спальню своей жены? — сказала она. — Я могла бы показать тебе свою опочивальню. Там прекрасные арабески и тканые персидские обои с фигурами». «Мне неловко входить в спальню!»— сказал Дикеарх.

«Никто не узнает, — говорит ему Гиппарета. — Ты только войдешь и выйдешь!». Дикеарх послушался. Она показывала ему обои и без умолку болтала, стараясь выждать время. А потом, когда на лестнице послышались шаги, Гиппарета обвила молодого стратега за шею, и они упали в супружескую кровать. И тут вошли муж и трое свидетелей. Ификрат с криком «Подлый волокита!» заколол несчастного Дикеарха. Тот был настолько ошеломлен, что даже не загородился рукой. Так пал молодой Дикеарх, надежда афинского флота…

— Откуда ты это знаешь? — поразился архонт.

— Вино говорит правду… А ты знаешь, почему разбогател Неокл?

— Какой такой Неокл? — Архонт притворился, что не знает Неокла.

Мидий фыркнул.

— Кто не слышал о нем! У Неокла самый высокий, в четыре этажа, дом в Афинах.

На лбу архонта образовались складки.

— Да-да. Кажется, этот человек получил большое наследство.

— Наследство! — с язвительным смехом воскликнул бывший демарх. — Ему досталось неплохое наследство. Правда, не от благодетельного отца, а от банкира Кратеса. Ты, конечно, помнишь, как в Афинах творила божий суд чума-огневица. Трупы лежали на трупах, и на ветках висело окостеневшее воронье. Кратес, у которого все умерли, едва выполз из своего дома. Ему хотелось пить. Он настолько ослабел, что не мог вымолвить слова. Лишь открывал рот, как месячный птенец, и показывал свой кошелек. Он готов был отдать все деньги за глоток свежей воды. И вот тогда ему встретился Неокл. Неокл оттащил старика в кусты, подальше от посторонних глаз, и стал ждать, когда тот умрет. Он вырвал кошелек из холодеющих рук, а тело Кратеса бросил на чужой костер…

— Ужасно! — заволновался Тиресий. — Но кто это видел?

— Я! Я! Своими глазами!

«Сколько же он заплатил тебе за молчание?» — хотел было спросить архонт, но удержался.

— А Филоктет? Разве этот человек достоин быть казначеем священных сумм? Ты знаешь, сколько он вычеркнул в свое время богатых юношей из списков воинов? Ты думаешь: все обошлось без звонкоструйных монет? Даже великие боги требуют жертвоприношений…

«…по человеческому достатку!» — мысленно возразил архонт.

Ядовитые стрелы сыпались, не переставая. Казалось, обреченный лучник мстил всему живому. Архонт уже жалел, что вызвал неукротимый поток стрел.

— Божественный Пилад, заседающий в судилище старцев! — целился в новую жертву Мидий. — Этот человек обесчестил собственную дочь, а потом, обвинив ее в распутстве, выдал замуж за искалеченного раба!

Пал Пилад.

Пал Апеллес.

Пал Тиртей.

Но, когда очередь дошла до Гиперида, известного всему городу своей порядочностью, архонт не выдержал:

— Это неправда! Я верю Гипериду!

— Он верит Гипериду! — вскричал Мидий, доставая из нескудеющего колчана очередную напоенную ядом стрелу. — А веришь ли ты себе, непогрешимый архонт?

Тиресий приставил руку к груди, словно загораживаясь.

— Он верит Гипериду! А, может быть, ты признаешься в собственном злодеянии?

Архонт покачнулся.

«Попал!» — радостно подумал человек, приговоренный к смерти.

— Что ты говоришь? Какое злодеяние?

— А ты припомни! — настаивал узник.

— Какая чепуха! — свистящим голосом сказал архонт.

— А, может, ты вспомнишь десятый год Долгой войны со Спартой?

Тиресию стало не по себе. Откровенно говоря, он не помнил за собой ничего предосудительного, но Мидий обвинял с такой ошеломляющей уверенностью, что архонт засомневался в собственной непогрешимости.

«Что же было на десятом году? — потекли подневольные мысли. — Кажется, очищение Делоса? Злодеяние! Причем здесь злодеяние? Все делалось согласно оракулу. Великие боги, дайте память! Что же еще было в том году?..»