— Палачи-изуверы, — коротко резюмировал Толстой, погрузившись в долгое раздумье.
Но вот мы и добрались до аэродрома. Авиаторы встретили нас тепло, гостеприимно. Пока обедали в летной столовой, из штаба Дальней авиации возвратился командир соединения с только что полученным боевым заданием. И тотчас же в подразделениях закипела хорошо знакомая мне работа. Техники и механики направились к машинам — надо осмотреть двигатели и все оборудование, заправить баки топливом, подвесить бомбы, зарядить бортовое оружие. Летные экипажи занялись предполетной подготовкой. На картах прокладывали маршруты, уточняли высоты и курсы следования каждого эшелона, изучали метеосводки, прорабатывали порядок противозенитного маневра над целями; словом, «проигрывали» весь полет от старта и до посадки при возвращении на свой или запасные аэродромы.
Мы с Алексеем Николаевичем побывали в эти часы в нескольких эскадрильях. Логинов поручил мне быть своего рода гидом писателя, пояснять, чем занимаются экипажи. А потом и сам присоединился к нам, очень толково — он всегда умел делать это — рассказывая об особенностях выполнения боевой задачи. Алексею Николаевичу многое из деталей повседневной боевой деятельности авиаторов было знакомо, но, проявляя завидную любознательность, он старался как можно глубже вникнуть в особенности службы экипажей дальних бомбардировщиков. Высокий, грузноватый, он легко забирался в кабину «Ильюшина-4», словно бы осваивая рабочие места летчиков и штурманов — героев будущего очерка. Крупные руки писателя ложились на штурвал боевой машины, касались тумблеров на приборной панели, а глаза, живо поблескивавшие за стеклами очков, внимательно разглядывали условные знаки маршрутов, проложенных на полетных картах. Вместе с техниками и механиками он прислушивался, как гудят двигатели самолетов.
Всем своим поведением на том аэродроме Алексей Николаевич как бы подтверждал слова, сказанные им в одной из бесед с известным советским летчиком-асом — Александром Покрышкиным. На вопрос авиатора, почему, мол, наши литераторы не больно часто и хорошо пишут о летчиках-фронтовиках, Толстой ответил:
— Думаю, вовсе не потому, что советская авиация не заслужила повестей и романов. Просто наши писатели еще мало ее знают. Взять, скажем, тот же воздушный бой. Даже внешне он являет захватывающую картину. А ведь это, помимо всего, — сгусток храбрости, воли, мастерства. Это своего рода произведение военного искусства. Надо располагать глубокими знаниями, чтобы показать его динамику, четко, образно выписать все его оттенки. Значит, мне и другим писателям нужно хорошенько изучить ваше дело, прежде чем браться за перо…
…Когда стемнело, в воздух непрерывной чередой, помигивая навигационными огоньками, стартовали воздушные корабли. Проводив экипажи, пошли на командный пункт. Там на щите с оперативной картой можно было видеть, как передвигаются силуэтики, обозначавшие бомбардировщики, следовавшие своими курсами к дальним целям. Удар той ночью авиасоединение Логинова наносило сразу по нескольким глубинным объектам врага. Пристально следя за перемещением этих силуэтиков, за многими из которых подразумевались воздушные корабли, чьи экипажи только что беседовали с Толстым, он как бы становился участником боевой операции. Да так это и было! Один из командиров кораблей, возвратившись с задания, после доклада командиру обратился к Алексею Николаевичу:
— На подходе к цели всем экипажем решили отбомбиться как можно лучше — в честь советской литературы!
— Спасибо, смелые русские витязи! — растроганно воскликнул Алексей Николаевич.
Экипажи всех «Ильюшиных-4» в ту ночь выполнили свои задания. Под утро авиаторы устроили нечто вроде позднего ужина или раннего завтрака. И вновь завязалась оживленная беседа. В ней принимали участие летчики и штурманы некоторых кораблей, возвратившихся из боевого полета. И надо было видеть, как тактично направлял Толстой этот разговор именно в то русло, которое нужно было ему, литератору; сколь умело заставлял он говорить людей о том, что было у них на душе. Многим, в том числе, разумеется, и командиру соединения Евгению Федоровичу Логинову, ставшему после войны маршалом авиации и начальником Главного управления Гражданского воздушного флота, писатель подарил тогда томики своего «Петра Первого» с теплыми памятными надписями.
Когда мы возвратились в редакцию, чтобы доложить о результатах поездки, Д. И. Ортенберг отрывисто и, как всегда, безапелляционно сказал:
— Очерк должен пойти в номер!
— Постараюсь сделать, — посасывая трубку, ответил Толстой. К вечеру машинистки стали перепечатывать листки его рукописи для сдачи в набор…
…Почти всю ночь, оставив свой «Як-6» на полевой посадочной площадке близ штаба Брянского фронта, медленно продвигаемся с колонной автомашин, груженных боеприпасами, горючим и продовольствием. Справа и слева горизонт окаймляют вспышки орудийных выстрелов, в небе гирляндами повисают осветительные ракеты. Все вокруг грохочет. Но поток машин не останавливается — с каждой минутой приближаемся к острию клина, вбитого нашими войсками в оборону врага. И только под утро выскакиваем на прямое как стрела шоссе. Воздух — чадный от пожарищ в Орле. Въезжаем в город со стороны вокзала. Вокруг снуют саперы с длинными металлическими щупами — нет ли мин? А где же вокзал? От него остались груды битого кирпича, обломки рельсов, остовы товарных вагонов, исковерканные паровозы…
Мы — писатель Борис Галин, фотокорреспондент Сергей Лоскутов и автор этих строк — одна из оперативных групп краснозвездовцев, которые стали создаваться с тех пор, как прогремели первые залпы исторической битвы на Курской дуге. Редакция, широко используя предоставленный командованием Военно-Воздушных Сил двухмоторный связной самолет «Як-6», выбрасывала подобные группы из трех-четырех человек на те направления, где происходили наиболее важные события. Собрав на том участке фронта нужный материал, в тот же день или в крайнем случае назавтра журналисты возвращались в Москву с корреспонденциями и фотопленкой, а затем — снова в воздух, снова на фронт. Мне, как авиатору, обычно приходилось принимать участие в большинстве таких вылетов. Первый в дни начавшегося сражения на Курской дуге был произведен на Центральный фронт К. К. Рокоссовского, под Поныри; второй — на Воронежский фронт Н. Ф. Ватутина в район Обояни и Прохоровки, где произошло знаменитое танковое сражение. А теперь вот мы — на Брянском фронте М. М. Попова, войска которого только что ворвались в Орел.
Едем по полуразрушенной улице к центру города. Многие дома горят, пламя выбивается из-под крыш, из окон. Слышатся недалекие автоматные очереди — наши солдаты «выкуривают» фашистов, засевших в подвалах. Безлюдно. Но вот наперерез машине бежит женщина с охапкой полевых цветов:
— Возьмите!
Ну как было не принять этот подарок, хотя по праву он должен был принадлежать вовсе не нам, журналистам, а тем бойцам, что впереди и уже перебираются по остаткам взорванного моста через Оку. На ее берегах, на улицах города наскоро беседуем с солдатами и офицерами, узнаем подробности сорокачасового штурма орловского гарнизона гитлеровцев. Находим майора П. М. Плотникова — командира 1260-го стрелкового полка, водрузившего красный флаг на одном нз чудом сохранившихся высоких зданий города. Сергей Лоскутов фотографирует Плотникова и его бойцов, делает множество других снимков. А мы с Борисом Галиным набираемся впечатлений, записываем в блокноты новые и новые факты. Забредаем в дом, где размещалось гестапо, разговариваем с орловчанами, уцелевшими от угона в гитлеровское рабство. Принимаем участие в похоронах танкистов, погибших в боях за Орел…
Но пора собираться и в обратный путь, к вечеру надо обязательно попасть в редакцию. Оперативные материалы о взятии Орла должны пойти в очередной, завтрашний номер газеты. Добравшись до своего «Як-6», сразу же идем на взлет. Посадочная площадка поросла высокой травой, которая притормаживает разбег самолета. С трудом, но все же кое-как оторвались от земли, едва не задевая крыльями высокие деревья. Оглядываюсь: как чувствует себя Галин? А он, душевная простота, и не заметил опасности. Флегматично зевнув, лишь поинтересовался, сколько же времени нам лететь до столицы, и снова уткнулся в записную книжку.