В последнем возле Одоева овраге, у деревни с характерным двойным названием Ломиполозово-Навыполоз, не выдержав крутого подъема, безнадежно застрял крытый грузовик с охраной, сопровождавшей Захарова. Генерал обматерил начальника охраны, обругал шофера, назвав его вредителем и пообещав отправить под суд. Но криком ничего не исправишь. Дальше поехали одни.

За Окой, за Лихвином, в условленном мосте, в деревне, нас встретил начальник разведки 1-го гвардейского кавкорпуса майор Кононенко: коренастый, усатый, с карими умно-веселыми глазами, в лихо заломленной кубанке с малиновым верхом. Сказал, что у него две упряжки с легкими санками и верховые лошади. Дорога, конечно, расчищается по мере возможности, но если снегопад, метель…

— Сколько на санях? — перебил Захаров.

— За два дня доберемся.

— К чертям собачьим! Садись в вездеход, а сани пусть сзади, на всякий случай.

— Слушаюсь! — козырнул Кононенко. — Да ведь как бы верхом не пришлось.

— Поговори еще! Разболтались тут! — побагровел Захаров, недовольно покосившись на меня; вероятно, присутствие мое сковывало его.

Бывалый разведчик Кононенко, о котором мы уже упоминали, был несколько обескуражен поведением генерала и, как я понял, внутренне взъерошился, насторожился. На вид-то он этакий простоватый неунывающий казачина, бойкий заводила, надежный исполнитель, да еще по внешности своей беспощадный кавалер, неотразимый покоритель женских сердец. Но я-то знал, что в активе Кононенко — должность советника по разведке командира республиканской дивизии в Испании, опыт общения с иностранцами, полнейшее доверие замечательного полководца Павла Алексеевича Белова. А насчет покорения женских сердец вот что: Александр Константинович был стопроцентный однолюб, как встретился в тридцатых годах со своей Лидией Петровной, так и ни в мыслях, ни в желаниях не имел никого другого до последнего вздоха…

Как я понял, поведение неуравновешенного генерала произвело на Кононенко самое неблагоприятное впечатление. Но замкомфронта — большой начальник, каждое его указание — закон, одна его фраза могла решить судьбу какого-то майора. Так что обстановка в тесном пространстве вездехода, ползущего по обледеневшей дороге среди сугробов меж пустынных полей, создалась довольно своеобразная. Взаимное недоверие, ожидание неприятностей. Напряженность ощущалась в позе Захарова, в обиженно-хмуром выражении его лица, профиль которого видел я… Потом, спустя время, мне стало известно странное и даже страшное свойство Захарова — источать напряженность своим постоянным недовольством, недоверием: воистину страшная особенность создавать вокруг себя нервическую, чреватую конфликтами ситуацию. Присмотритесь, такие люди есть и вокруг вас. Особенно опасны они на высоких постах.

Время от времени Захаров начинал вдруг странно сопеть, глубоко дыша, по нарастающей — все чаще и громче. Сперва я подумал: простудился человек, надо бы подлечить. Однако вскоре понял, что причиной сопения является не простуда, а недовольство, раздражение. Основания для этого имелись. Кроме всего прочего, досаждали санные обозы. Ну, если пяток-десяток саней на узкой дороге, то можно их остановить, обогнать. А если полсотни, да еще не военных, а так называемых с прошлой войны «обывательских» саней, управляемых бабами, стариками, подростками. Со снарядами, с патронами, с сеном для сабельных эскадронов?! За ними надо было тащиться до очередной деревни, кои в заокских лесах попадались не часто. Застревали мы в сугробах, вытаскивая вездеход. Есть было нечего — продукты остались в грузовике охраны.

Я давно привык в трудных ситуациях смирять свое нетерпение, молитвенно повторяя слова Лермонтова: "Судьбе, как турок иль татарин, за все я ровно благодарен; у Бога счастья не прошу и молча зло переношу". Захаров же, как представитель новоявленной аристократии из низов, стихи Лермонтова или не читал, или не воспринял их близко к сердцу. Он то и дело начинал «вскипать», лицо и толстая шея его багровели, дыхание становилось хриплым, клокочущим. Я понимал, что он рано или поздно взорвется, скорее рано, чем поздно, и наверняка детонатором послужит какой-либо пустяк, то есть та капля, которая переполнит чащу его неврастенического, неглубокого терпения. Скопившийся пар начал выпускать Захаров по адресу майора Кононенко, ворча:

— Встретил?.. Дорогу показываешь?! Без тебя не нашли бы… Ты бы лучше порядок навел. К стенке ставят за такие дороги…

Разведчик помалкивал, пожимая плечами; это еще больше раздражало зама комфронта. И вдруг раздался крик, такой громкий и яростный, что я даже вздрогнул:

— Стой, Зайцев! Останови!

Шофер резко затормозил.

Захаров выскочил из машины, так хлобыстнув дверцей, что та едва не отлетела. Кононенко и шофер Зайцев, прихвативший автомат, бросились за генералом. Я пошел следом.

Впереди — недостроенный мост через речушку. Сани переправлялись по льду, по временному настилу. Туда же вела и автомобильная колея. Поодаль, на опушке, толпились бойцы с котелками возле походной кухни.

— Командира ко мне! — прохрипел генерал. Его пальцы рвали ворот гимнастерки, врезавшийся в шею. Не задохнулся бы!

Подбежал командир саперов: худой, высокий капитан в длинной шипели, в больших растоптанных валенках. Видно, что из гражданских. Неумело поднес руку к шапке, хотел доложить.

— Ты что тут делаешь? — ткнул его пальцем в грудь генерал.

— Мост строим.

— Ты строишь? Они? — показал Захаров на солдат у костра. — Врешь, саботажник!

— Простите, у нас перерыв на обед. Кухня быстро остывает на холоде, пояснил капитан, с удивлением глядя на генерала. — Люди покушают, отдохнут и продолжат работу.

— Покушают! Ресторан развел на войне! Пробки создаешь!

— Пробки нет. Два грузовика и танк стоят без горючего.

— Ты с кем споришь!? Ты видишь, с кем споришь? Бойцов распустил! На врага работаешь, гад!

Капитан заморгал, открыл было рот, но Захаров оглушил его криком:

— Зайцев! Расстрелять саботажника! Зайцев, где ты?

— Здесь!

— Прикончи у всех на виду! Чтобы знали! Никакой пощады мерзавцам!

— Слушаюсь!

Зайцев подтолкнул прикладом одеревеневшего капитана. А Захаров быстро пошел, почти побежал к машине. Там расслабленно упал на мягкое сиденье, дыша тяжело, будто загнанная лошадь.

Я был настолько ошеломлен, что не успел даже сообразить, — вмешаться ли мне?.. Протрещала за деревьями автоматная очередь.

Шофер Зайцев, заняв свое место, взглянул на генерала с такой укоризной, что тот вновь помрачнел.

Машина миновала злополучный мост. Ехали молча. Тишина была гнетущая. Захаров обмяк, скис — словно наступило похмелье после большой пьянки. Часто вздыхал. Потом вытянул из кармана красную тряпицу и долго сморкался. Заискивающе прозвучал его голос:

— Зайчик, ты бумаги-то посмотрел? Семейный он?

— Детишек трое. Две девочки и пацан… Сразу и вдова, и трое сирот… — Молчание. Вздохи.

— Зайка, ты значит…

— Ваше приказание выполнено.

— Ах, Зайка, Зайка!

Почудилось — всхлипнул генерал.

— Зайка, голубчик, может, ты не того…

— Вы велели.

— Зайка, ты же знаешь… — Шофер пожал плечами.

— Зайка, поклянись своей матерью! — Шофер молчал, устремив взгляд на бегущую под колеса дорогу. Генерал воспрянул, потянулся к нему:

— Ага, Зайчик, меня не проведешь, нет! Ну, скажи правду, я тебе все прощу. Ты в воздух стрелял?

— В воздух, — проворчал Зайцев.

— Честное слово?

— Честное.

Вздох облегчения вырвался у Захарова. Потрепал водителя по плечу, произнес ласково:

— Спасибо, Зайка! Грех с души!..

Когда остановились в перелеске, выпустив генерала по малой нужде, Кононенко спросил шофера, осторожно подбирая слова:

— Он что — нервный такой?

— У каждого свои странности, — сухо ответил Зайцев. — Мы привыкли, смягчаем… Когда он спокоен — лучше не сыщешь. А в гневе безудержный…

Случай этот изрядно испортил мне настроение, заставил внутренне собраться, быть готовым к любым эскападам неуравновешенного генерала. Такое состояние не оставляло меня до самого прибытия в месторасположение частей Белова, коего достигли мы уже в сумерках. Это было большое село среди лесов. Погода пасмурная, ползли низкие тучи, надежно укрывавшие от авиации. На широкой улице необычное для прифронтовой полосы многолюдье. Бойцы, женщины, ребятишки. Несли воду от колодцев, разгружали подводы с сеном, просто перекуривали люди, разговаривая. Во дворах кормили, обихаживали лошадей. Кололи дрова. Мне это было по душе: устоявшийся военный быт, люди с толком использовали передышку. Повеселел майор Кононенко, оказавшийся среди своих. А Захарову такая мирная картина явно не понравилась, опять побагровело лицо.