— Ну вот, а ведь это входит в ваши обязанности, товарищ Мехлис, следить за достоверностью информации.

— Учту, товарищ Сталин.

Иосиф Виссарионович был удовлетворен. Внес карандашом свои поправки в документ, отдал Поскребышеву и закурил с чувством исполненного долга. Потом, прочитав сообщение, будучи уже здоровым, он сразу понял свою оплошность. Слишком уж его занесло, он одним росчерком пера уничтожил три состава немецких войск, действовавших против нас. Получалось так, что нам и сражаться-то было уже не с кем, а мы почему-то не Берлин штурмуем, а с трудом отстаиваем Москву. Неловко чувствовал себя Сталин перед Шапошниковым, перед другими генералами. Тактичный Шапошников не выказал укоризны, а вот Жуков прилюдно, в присутствии Сталина рубанул без обиняков:

— Бред собачий! Не сообщение, а бабкины сказки на смех курам! Ну, куры-дуры, а уж немцы-то посмеются…

Иосиф Виссарионович молча проглотил эту пилюлю от Жукова. Георгий Константинович был тогда на коне!

14

Не припомню случая, чтобы Сталин даже в самые трудные дни, в самое опасное время хоть раз поинтересовался, кто и как его охраняет, какие меры предусмотрены, предположим, на тот случай, если немцы окружат Москву или ворвутся в нее. Он, разумеется, знал, что его берегут, но не желал вдаваться в подробности, раздражался, если замечал, ощущал такого рода заботу о себе. Есть люди, которые должны заниматься этим. Им доверие, с них спрос.

Ну а действительно, может же так быть: столица окружена, бои идут в городе, вражеские подразделения приближаются к Кремлю. Что делать? Был же случай, когда батальон немецких мотоциклистов, маневрируя по проселкам между Ленинградским и Волоколамским шоссе, на большой скорости проскочил от линии фронта до самого города, до Сокола. Батальон, правда, только по названию, остатки батальона, группа дерзких мотоциклистов, но прорвались же и были уничтожены лишь на рубеже речки Таракановки (после войны эта речка, взятая в трубу, скрылась под землей). А если бы не мотоциклисты, если бы сотня танков и автомашин с пехотой неожиданно прорвались? От Сокола до Кремля рукой подать. Но… Берия и его люди тоже не задаром ели свой хлеб.

В первые месяцы войны в охране Сталина, его дач, помещений, где он работал и отдыхал, никаких принципиальных изменений не произошло. Охрану увеличили, но и только. Но вот в начале октября, когда угроза нависла непосредственно над Москвой, мне позвонил Лаврентий Павлович, что случалось весьма редко, и пригласил приехать к нему на важное совещание. Зная о том, что я не очень расположен был посещать его учреждение, повторил несколько раз:

— Необходим ваш совет. Приезжайте вместе с Поскребышевым, мы договорились.

Присланный за нами капитан госбезопасности [Соответствовало общевойсковому званию «полковник». (Примеч. И. Лукашова.)] Максимов доставил нас не в служебный кабинет Берии, а в подземное бомбоубежище, где, впрочем, большая комната почти ничем не отличалась от кабинета, и размер тот же, и отделка, и мебель. Там нас уже ждал Власик. И еще несколько незнакомых мне работников НКВД. Берия без обиняков сказал, что обстановка сложная, надо быть готовым к самому худшему, вплоть до уличных боев. Надо прежде всего позаботиться о безопасности товарища Сталина, Политбюро, Ставки и Генерального штаба. Для этой цели необходимо создать специальную воинскую часть, точнее, специальное соединение, отдельную мотострелковую бригаду особого назначения — ОМСБОН. Численность — до пяти тысяч отборных бойцов. Разместить рядом с Кремлем (в обширном здании ГУМа). Это даст определенные гарантии.

Лаврентий Павлович попросил высказывать предложения. Я, помнится, посоветовал: командиром бригады или начальником ее штаба обязательно должен быть не сотрудник НКВД, не чекист, а войсковой командир, к тому же с фронтовым опытом. Мне затем еще дважды приходилось заниматься вопросами, связанными с формированием ОМСБОНа, вместе с командиром бригады полковником Орловым и начальником штаба капитаном Злобиным определял задачи бригады, разрабатывал ее штат, готовил приказ наркома внутренних дел № 00481, узаконивший создание этого необычного воинского соединения, родившегося на стыке двух ведомств — военного и государственной безопасности.

Бригада состояла из двух мотострелковых полков и нескольких отдельных подразделений. При этом каждый батальон формировался с учетом определенных целей. Один батальон полностью состоял из чекистов и работников милиции, главным образом тех, кто находился прежде на территории, которую оккупировали теперь немцы. В этом батальоне готовились группы для заброски во вражеский тыл, чтобы вести там разведку, совершать диверсии, развивать партизанское движение. Через этот батальон прошли многие наши замечательные партизанские командиры и разведчики, в том числе Д. Н. Медведев, Н. И. Кузнецов.

Другой батальон сформирован был из воинов-интернационалистов, по разным причинам оказавшихся в нашей стране. В основном это были коммунисты, значительная часть которых прошла через горнило войны в Испании. Каких только языков и наречий не звучало! Этих людей, защищавших в сорок первом Москву, в конце войны и после нее можно было встретить в разных странах мира, они получили известность как военные и политические деятели.

Еще один батальон — сплошь спортивный, основу его составляли преподаватели и студенты институтов физкультуры. Впрочем, «спортивных» батальонов было два, в них были сосредоточены лучшие наши физкультурники со всей страны, чемпионы и призеры соревнований, чьи имена до сих пор широко известны среди спортсменов. Лыжница Любовь Кулакова, борец Григорий Пыльнов, гребец Александр Долгушин, превосходные легкоатлеты братья Серафим и Георгий Знаменские… В этих батальонах готовились отряды и группы для выполнения особых заданий. Часть людей направлялась отсюда на оперативную работу в разведку и контрразведку.

В общем, так: у каждого подразделения отдельной бригады особого назначения была своя цель, а вместе они выполняли важнейшую задачу по обороне центра нашей столицы. Примерно по линии Садового кольца. Мне довелось инспектировать рубежи 1-го мотострелкового полка ОМСБОНа, который обязан был не допустить прорыва противника со стороны Ярославского шоссе, Рижского вокзала и от Бутырской заставы. Дома были приспособлены к обороне, имелись инженерные заграждения, чтобы быстро перекрыть улицы, проходные дворы. Рубеж постоянно и тщательно охранялся, проникновение в центр подозрительных лиц со второй половины октября было почти исключено. В этом отношении Берия мог быть спокойным. Он и успокоился, особенно после того как Сталин заявил: Москву не сдадим, будем защищать до последней возможности.

А вот Поскребышев, заботясь о Сталине, да и о себе, пошел значительно дальше. Может быть, и не по собственной инициативе, может быть, ему намекнул Иосиф Виссарионович — этого я не знаю. Во всяком случае, у Поскребышева состоялся разговор с генерал-лейтенантом авиации Павлом Федоровичем Жигаревым, который руководил в Московской битве действиями наших военно-воздушных сил. Сказал ему Поскребышев о мерах, которые приняты для эвакуации Ставки в случае необходимости. О спецпоезде, об автомашинах. Ну а если вдруг срочно потребуется вывозить в безопасное место Верховного Главнокомандующего? Если даже аэродромы, в том числе и Центральный, будут под контролем противника? Как быть, на что способна авиация? У вас, мол, у командующего ВВС, есть все права и возможности. Детали — это ваша забота.

Бывший буденновец (и этот тоже!), сменивший в двадцатые годы кавалерийское седло на кресло летчика, быстро набравший высоту после волны репрессий, особенными способностями не отличался, но человек был энергичный, исполнительный, дисциплинированный. Слова Поскребышева воспринял как указание, узрев в них доверие и честь для себя. И принял меры. Быстро создал взлетную площадку так близко, что ближе некуда. На широком и прямом отрезке Садового кольца, от Красных ворот до Колхозной площади, были сняты все уличные провода, убраны все препятствия. В двух дворах, в укрытиях, стояли в полной готовности два «Дугласа» с лучшими экипажами. В самолетах имелась теплая одежда, продовольствие, медикаменты. От Кремля или от здания у Кировского метро, где размещалась Ставка, до самолетов не то что доехать, добежать можно было в случае необходимости за считанные минуты. Там же, во дворах, замаскированы были и истребители прикрытия в готовности к немедленному взлету. Охрану несло подразделение из отдельной бригады: этот участок защищен был особенно надежно. Всю систему объединяла безотказная, дублированная схема связи. Кто, кроме Поскребышева и Жигарева, знал о том, для кого и для чего предназначены самолеты? Во всяком случае, знали Берия, Власик, Шапошников и я. Не сомневаюсь, что было известно и Сталину. Но одно дело знать, а другое — говорить. Иосиф Виссарионович умел молчать, а простодушный авиатор Жигарев — не всегда. И вот однажды в конце зимы или в начале весны, когда обстановка под Москвой нормализовалась, фронт отодвинулся, в столице наладился определенный жизненный ритм, Жигарев спросил Сталина, не пора ли снимать с постоянного дежурства «дугласы» и истребители, предназначенные для срочной эвакуации. Ну, осведомился бы через Поскребышева или наедине, а то ведь, ничтоже сумняшеся, спросил при членах Политбюро, при генералах. И это у Сталина, о котором все знали, что он не собирался покинуть столицу, у вождя, который теперь, когда пришло облегчение, гордился своим поведением в трудные осенние дни.