Сталин высказал свое мнение сразу и категорично. "Положение сложное, но мы не можем жить одним днем. Мы не имеем права не думать о завтрашнем дне. Нам позарез нужна сильная армия. Ударная армия, — сформулировал он. А чтобы ввести противника в заблуждение, формируйте не армию, а корпус, очень сильный корпус, который в любой момент можно будет развернуть в армию". "Ударный корпус", — сказал Шапошников. "Гвардейский корпус, уточнил Сталин и, улыбнувшись, добавил: — Я уже думал над этим, а вы предвосхитили мои соображения… Побольше танков, побольше артиллерии, побольше опытных бойцов и командиров. Это должно быть очень сильное объединение", — по своей привычке выделять главное, повторил он.

27 сентября решение о формировании 1-го гвардейского стрелкового корпуса было принято и утвержден его состав. Это 5-я и 6-я гвардейские стрелковые дивизии, имевшие боевой опыт, но требовавшие пополнения. 41-я кавалерийская дивизия из числа новых, сформированных по урезанным штатам, примерно в три раза меньше довоенных кавдивизий. Эти новые формирования называли "легкими дивизиями". Ударную силу будущего корпуса составляли 11-я и 4-я танковые бригады. Особенно выделялась 4-я танковая, которую возглавлял полковник Михаил Ефимович Катуков. Сформирована была эта бригада из танкистов, уже прошедших горнило войны. Новейшую технику — замечательные танки Т-34 получали прямо в цехах Сталинградского тракторного завода, рабочие и инженеры помогли изучить и освоить узлы машины, использовать все ее технические возможности. Формированием этой бригады интересовался, кстати, Иосиф Виссарионович, предполагавший перебросить ее в район Москвы еще до моего предложения.

В 1-й гвардейский стрелковый корпус вошли также два артиллерийских полка, три дивизиона «катюш». Предполагалось включить в него воздушно-десантный корпус. Так что это фактически была бы целая армия (прообраз 1-й ударной армии). Штаб решили создать за счет комсостава военных управлений, учреждений, училищ, находившихся в Москве. Наблюдать за развертыванием нового объединения было поручено мне. Осуществлять на практике свои предложения должен автор этих предложений — таким принципом руководствовался обычно Иосиф Виссарионович. Ты обдумал идею, ты ее выдвинул, вот и доказывай свою правоту. У нас ведь много говорунов, которые наболтают, накрутят с трибун черт те что, обрисуют красивые, заманчивые перспективы, заработают популярность, а сами в кусты. Пусть другие делают. Но наболтать-то можно, что хочешь, не считаясь с реальностью, а вот попробуй-ка воплоти! Сталинский принцип "предложил — сделай" заставлял безответственных говорунов-краснобаев держать язык за зубами.

Итак, на бумаге 1-й гвардейский стрелковый корпус уже существовал. И не только на бумаге, 4-я танковая бригада сосредоточивалась под Москвой, в районе станции Кубинка. 11-я танковая находилась в ста пятидесяти километрах от столицы. Перебрасывались в новый район части 6-й гвардейской стрелковой дивизии. Но все еще было в зачаточном, аморфном состоянии, не имелось ни штаба, ни человека, который возглавил бы новый корпус, а по существу, повторяю, новую особую армию. У меня имелось две кандидатуры на эту должность. Генерал-майор П. А. Белов, уже доказавший свою способность бить врага в условиях современной войны, и опытный военачальник генерал-лейтенант В. И. Кузнецов, тот самый Василий Иванович Кузнецов, которого мы с Шапошниковым предлагали назначить командующим Брянским фронтом. Но Белова лично не знал Сталин, мог заартачиться. А пока я рассуждал да советовался с Борисом Михайловичем, обстановка резко переменилась, Гудериан начал свое стремительное наступление, надо было принимать меры быстрые и решительные.

Хватились: кто сейчас в Москве из фронтовых генералов, кто способен возглавить сегодня формируемый корпус? Было названо несколько фамилий, но Сталин обратил внимание только на одну: Лелюшенко. "Вызовите товарища Лелюшенко немедленно". Я не удивился, эта фамилия была знакома Иосифу Виссарионовичу больше других, тогда упомянутых. Он слышал ее еще во время гражданской войны, да и в мирное время тоже. Семен Михайлович Буденный, любивший похвастаться своими орлами-конармейцами, не упускал случая сказать о Лелюшенко. Вот, мол, простой парнишка с Дона семнадцатилетним вступил добровольно в его, буденновскую, дивизию. В восемь утра получил коня, шашку, встал в строй. А в десять утра вместе со всеми помчался в атаку на беляков под хутором Камышеваха. И себя показал, и жив остался. Так и учились орлы, не слезая с седел. Дорос до генеральского звания… Сталин и я столько раз слышали эту историю, что могли бы дословно повторить ее, даже с интонациями Семена Михайловича.

Из Первой Конной — значит свой, значит надежен. На финской командовал бригадой. Не хуже и не лучше других, но проявил личное мужество. В начале войны с немцами генерал-майор Дмитрий Данилович Лелюшенко возглавлял 21-й механизированный корпус, опять же сражался не лучше и не хуже соседей: как во многих других частях и соединениях, потери были столь велики, что мехкорпус сошел на нет, его пришлось расформировать. А Лелюшенко отозвали в столицу и назначили заместителем начальника Главного автобронетанкового управления Красной Армии и начальником Главного управления формирования и укомплектования автобронетанковых войск — такая должность, что на одном дыхании не произнесешь. Да еще с совершенно конкретным заданием: в сжатые сроки сформировать двадцать две танковые бригады. Срок оказался слишком коротким, но кое-что успели.

Последовал вызов к Сталину, из его приемной Лелюшенко вышел командиром 1-го гвардейского стрелкового корпуса, не имея еще реальной силы, но получив боевую задачу остановить Гудериана, не пропустить немецкие танки от Орла на Тулу. Командный пункт — в Мценске. А войск-то всего у Лелюшенко было — ногинский полк подполковника Т. И. Танасчишина со ста пятьюдесятью мотоциклами и одним танком. Такому полку только разведку вести. С ним и отправился Лелюшенко к Орлу, подбирая, вероятно, по пути отступавшие подразделения. Где он находится и что с ним, я не знал. И сам теперь ехал туда же, в неизвестность.

О том, что Лелюшенко жив и действует, я выяснил в Туле, куда прибыл ранним холодным утром. Сразу — в обком партии. Опыт идущей войны приучил меня к тому, что самой устойчивой структурой являются именно партийные органы, отвечающие практически за все. В прифронтовой полосе бесследно растворялись местные Советы разных рангов, исчезали всякие там профсоюзы, работники аппарата внутренних дел. А вот партийное руководство держалось до последней возможности, до вступления немцев в город или район, и только тогда либо отходило с армией, либо оставалось в подполье. Очень сказывалась роль единой дисциплинированной партии, скреплявшей сверху донизу все наше сложное многонациональное государство. Без такой партии в трудные моменты государство не выдержало бы, сломалось. Сам я человек беспартийный, но с полной уверенностью говорю об этом. В американских Штатах все проще, там случайно собравшиеся разноплеменные народы не имеют своих территорий, своих корней. Объединяются по горизонтали: одной экономикой, общими законами, гражданством. А у нас у каждой самой малой народности есть свои истоки, своя культура, свои территориальные притязания. Отпусти вожжу — разнесут.

В Тульском обкоме, конечно, не спали: дежурил один из секретарей с небольшой группой помощников. Здесь-то мне и сказали, что Лелюшенко проехал через город, в обкоме не появлялся, был только в артиллерийском училище, которое теперь выступило в сторону Орла. Обстановка неясная, штаб Орловского военного округа неизвестно где, туляки готовятся к обороне. С Мценском есть связь: только что звонил секретарь Мценского горкома партии Иван Суверин, там никакой паники, идет эвакуация. Про Лелюшенко Суверин не знает, но есть хорошая новость: на станцию прибыл эшелон, выгрузились полтора десятка танков… Это очень обрадовало меня. И удивило. Танки? Откуда?!

Помня о том, что Сталин просил срочно сообщать о любых новостях, я связался из обкома с Москвой. Трубку снял дежурный генерал. Узнав, с кем разговаривает, заколебался: