Мы с майором Кикнадзе побывали на нескольких батареях, благодарили зенитчиков за отличные действия минувшей ночью. На одной из батарей я увидел несколько воинов среднего возраста, лица которых показались знакомыми. Но где я их видел, когда? Михаил Геронтьевич Кикнадзе, заметив мое недоумение, объяснил, улыбаясь: это, дескать, артисты, известные всей стране. Оказывается, еще до войны над 193-м зенитно-артиллерийским полком шефствовала оперно-драматическая студия имени Станиславского. Артисты бывали у зенитчиков, выступали перед ними, руководили кружками художественной самодеятельности. В свою очередь, воины ездили в Москву на концерты. А после нападения гитлеровцев многие артисты выразили желание служить в «своем» полку. Актрисы Веселова и Давиденко стали санинструкторами. Режиссер Муромцев был назначен командиром взвода, режиссер Флягин — политруком. Непосредственно возле орудий действовали недавние артисты, а теперь рядовые и сержанты Лифанов, Куманин, Леонидов, Глебов, Беспалов… Управлялись, как заправские артиллеристы. Некоторые были уже командирами орудийных расчетов. Я разговаривал с двумя из них. Артисты-зенитчики были бодры, если на что и жаловались, так только на физическую усталость. Особенно тяжело было заряжающим. Надо поднять снаряд, загнать в патронник и произвести выстрел. И это — десятки раз подряд, быстро и без передышки.

В полк я приехал во второй половине дня, надеясь потом провести ночь на даче: там было близко, поэтому не торопился. Только собрался уезжать, как посты наблюдения сообщили — с запада идут самолеты. Майор Кикнадзе включил микрофон.

— Батареям — боевая тревога!

Было 22 часа 30 минут. Покидать теперь зенитчиков было неудобно, словно бы сбежал с места боя.

На этот раз бомбардировщики шли за пеленой облаков на высоте 6–7 тысяч метров. Их было очень много. И построение не такое, как вчера. Наши наблюдатели насчитали не меньше десяти волн, или, иначе говоря, эшелонов. Рассчитывали фашисты, что хотя бы нескольким группам удастся прорыв. Причем атаковали не только с западного направления, но и севернее и южнее.

Бить по самолетам не было возможности — не видно. Майор Кикнадзе приказал вести огонь заградительный. Все батареи работали с максимальным напряжением. Стволы орудий накалились так, что на них чернела краска. В небе вспыхнули и вывалились из туч огненными кометами два бомбардировщика. Какая батарея их сбила — трудно было установить. И не в этом дело. Напоровшись на стену разрывов, первая волна повернула обратно. Вторая тоже. И тогда гитлеровцы, остервенев, начали сбрасывать свой смертоносный груз на позиции зенитчиков. Десятки медленно опускавшихся горящих шаров светящихся бомб — озарили всю окрестность холодным, мертвенным светом. «Юнкерсы» и «Дорнье», снижаясь, бомбили прицельно обнаруженные батареи или просто швыряли бомбы "по площади", надеясь уничтожить наши линии связи, склады, транспортные пути, наблюдательные посты. Пламя охватило постройки, деревья — все, что могло гореть. Грохот стоял такой, что я закрыл ладонями уши. Вздрагивала и качалась земля. Я впервые попал в такой ад! Казалось, никто не останется в нем живым. Но батареи работали, батареи держали стену заградительного огня, и, наткнувшись на нее, очередная волна бомбардировщиков рассыпалась, поворачивала назад. А непропущенный вражеский самолет — это уже успех!

Бой продолжался почти до рассвета. Когда умолкла стрельба, я вышел из командного пункта. Еще догорали пожары. Все вокруг было засыпано вывороченной землей. Черными кратерами зияли воронки. Полуоглохший, ощущая страшную усталость во всем теле, я простился с майором Кикнадзе, пожелав ему спокойного дня.

— Не дадут покоя, — ответил он. — Одиночные самолеты идут от Смоленска.

Мой шофер, любивший быструю езду, на этот раз вел машину осторожно, лавируя среди воронок. Проехали мимо батареи. Там, голые по пояс, закопченные и грязные, бойцы восстанавливали полуразрушенные позиции. Рядком, как в строю, лежали убитые. Я снял фуражку.

Впоследствии стало известно, что в ночь на 23 июля фашисты бросили на Москву 350 бомбардировщиков. Страшно представить, какой урон причинили бы они нашей столице. Но на пути врага встали наши ночные истребители. Из всей армады к столице прорвались и сбросили бомбы только два фашистских самолета. Для москвичей ночь прошла почти спокойно. А сколько наших зенитчиков и летчиков погибло тогда на подступах к городу — этого я не знаю…

12

Поздно вечером 26 июля Иосиф Виссарионович позвонил мне на дачу, сказал, словно бы продолжая недавно прерванный разговор, — привык к тому, что я сразу понимаю его.

— Николай Алексеевич, каково ваше мнение по поводу немцев? И с политической, и с военной точки зрения?

Редкий случай: я не смог сразу представить ход его мыслей, не готов был к ответу. Другими заботами полна голова. Анализ противовоздушной обороны столицы, положение на западном направлении, подготовка к поездке на юг, на левое крыло огромного фронта. И личное. Война войной, а жизнь жизнью: моя дочь проходила классическую ступень юности, время первых трогательных и опасных в своей искренности и жертвенности — увлечений. Тех в общем-то случайных и обманчивых увлечений, поддавшись которым, люди терзаются или, по крайней мере, испытывают угрызения совести всю дальнейшую жизнь. Одна из многочисленных вариаций типа Ромео и Джульетты. Бесперспективное чувство, способное завести девочку лишь в трагический тупик. Я был как раз озабочен, чтобы дело не зашло слишком далеко, тем более что парень, по-своему неплохой, но совершенно не определившийся выпускник десятилетки, со дня на день должен был уехать в артиллерийское училище. Хотел даже пригласить к нам Светлану Сталину, она чуть постарше моей дочери, вроде бы построже характером, пусть поговорит с ней. И вдруг неожиданный и не очень понятный вопрос Иосифа Виссарионовича. Сказал в ответ первое, что пришло на ум:

— Мое мнение о немцах? Ну, знаете… Кто с мечом придет…

— Дорогой Николай Алексеевич, это нам известно не хуже, чем вам. Членов Политбюро и меня лично интересуют в данном случае не германские фашисты, а наши советские немцы. Их компактные поселения в районе Одессы, а главное на Волге, в нашем стратегическом тылу, где их особенно много. Их отношение к войне? Фронт продвигается в глубь страны, это осложняет обстановку. Нам желательно знать ваше развернутое мнение о немецких поселенцах в России вообще, о поведении немецких колонистов в годы мировой войны, особенно в годы гражданской войны. С кем они были, против кого или против чего выступали? И разумеется, их нынешнее положение, перспективы. Территория немцев Поволжья как плацдарм для агрессоров? Отмечены случаи появления там фашистских парашютистов. Какова надежность советских немцев на фронте? По этому поводу имеется несколько мнений, хотелось бы знать ваше. — Помолчав, подышав в трубку, Сталин добавил не очень уверенно: Есть предложение переселить немцев от фронта. В Сибирь. Возможно, это будет лучше для всех: и для государства, и для них самих.

— Ясно. Прошу двое суток на обдумывание, — ответил я.

— Не торопитесь. Национальные вопросы всегда особенно трудны. Важно смотреть вперед и не ошибиться… Мы с товарищем Кагановичем ждем ваших предложений до августа. Надо взвесить все.

— Каганович? — насторожился я. — Но при чем тут он?

— Товарищ Каганович отвечает у нас за эвакуацию населения и промышленности в глубинные районы страны.

— Но возможное переселение немцев — это, скорее, по линии Берии!

— И товарища Кагановича тоже. Он будет непосредственно заниматься этим в Политбюро.

— Нельзя же пускать волка в овечье стадо!

— Странная аллегория, Николай Алексеевич.

— Ничего странного! Он ненавидит немцев… И с его твердостью и шумливостью…

— Мы все теперь ненавидим немецких фашистов, весь народ должен ненавидеть немецких фашистов, иначе мы не добьемся успеха в этой войне.

— Фашистов, Иосиф Виссарионович, а не немцев!

— Ви-и считаете, что это различие правомерно, когда на карту поставлено наше существование?