Иосиф Виссарионович, как и я, был хорошо знаком с новой техникой, она не удивляла его. Нас (сужу в основном по себе) обуревали иные чувства. Мы в безопасности. А как же те люди, которые остались на поверхности, в домах миллионы москвичей? Тысячи авиабомб обрушатся на них, не исключено, что немцы применят химическое оружие. Что мы увидим утром? Руины и трупы?

Надо понять, со временем все выяснится: и результативность авианалетов, и возможности нашей противовоздушной обороны, но тогда это было впервые, мы еще ничего не представляли себе. Нам было известно одно: над Смоленском, с интервалом в десять минут, прошли по меньшей мере четыре волны гитлеровских бомбардировщиков по 50–60 самолетов в каждой. Армада! А моя дочь была на даче, как раз на пути этой армады. И Светлана Сталина тоже. И опять огромная тревога за наших дочерей незримо, незаметно ни для кого, сближала, роднила нас. Мы без слов понимали друг друга. Я чувствовал, как волнуется, переживает, даже робеет Иосиф Виссарионович перед надвигавшейся угрозой, хотя внешне он был совершенно спокоен и даже приветлив. Я мысленно пытался ободрить его, вселить уверенность.

Очень хорошо держались хозяева командного пункта генералы Журавлев и Громадин. Не дрогнуть, остаться самим собой в присутствии самого высокого начальства — на это способен далеко не каждый. А генералы, вежливо и коротко отвечая на вопросы членов ГКО, продолжали делать свое дело. Сталин понял, что вопросы мешают генералам, посоветовал не отвлекать их.

Из репродуктора раздался голос командира авиакорпуса полковника Климова:

— Товарищ командующий! Атака началась. Во взаимодействии с прожектористами нами сбито два и подбито пять вражеских самолетов. Бомбардировщики подходят к зоне зенитного огня.

"Молодцы истребители! — подумал я. — Отличились наши летчики-ночники!"

— Командующему зенитной артиллерией! Предупредить части о приближении самолетов, — приказал Журавлев. Повернулся к Сталину: — Вводить в бой все средства?

— А как иначе?

— Придержать. Если враг засечет все наши огневые точки, он постарается подавить их, у нас не будет никаких сюрпризов для гитлеровцев. А сейчас не последний налет.

Я нетерпеливо переступил с ноги на ногу: "Конечно, вводить, конечно, использовать все имеющиеся средства!" Нынешний бой важен и политически, и психологически. Потом может быть всякое, важно не поддаться, не сломаться в самом начале. Перехватив взгляд Сталина, я чуть заметно кивнул, произнес беззвучно, одними губами:

"Вводить!"

— Не дайте противнику бомбить столицу, — произнес Иосиф Виссарионович, — а мы вам поможем всем, что потребуется. Противовоздушная оборона Москвы не будет испытывать с вооружением и боеприпасами затруднений.

Это развязывало руки Громадину и Журавлеву. Они распорядились: "Вести огонь всеми средствами!"

Конечно, находясь в глубоком благоустроенном подземелье, не слыша выстрелов и разрывов, не видя вспышек пламени, мы лишь в общих чертах могли воспринимать накал развернувшегося сражения. Сначала представление было довольно ясным: мы следим за событиями по светоплану, по картам. Первая волна бомбовозов — пятьдесят машин, — наткнувшись на стену заградительного огня, не рискнула войти в нее, самолеты начали разворачиваться вправо и влево, некоторые сбросили свой груз на позиции зенитчиков. Такая же участь ожидала и вторую волну. Однако следом подходила третья, и к этому времени в воздушном пространстве все настолько перемешалось, запуталось, что я, например, не в силах был разобраться. Часть бомбардировщиков первой и второй волны уходила назад. Однако большинство, разбившись на пары и тройки, пытались в разных местах проскочить зону зенитного огня, меняя направление, заходя значительно севернее или южнее Москвы-реки. Опытные летчики старались пробиться или пробраться к городу индивидуально, на разных высотах, пользуясь тем, что внимание наших зенитчиков приковано к третьей и четвертой волнам бомбовозов.

Это были самые напряженные минуты. Ну, прорыв одиночек, мелких групп это ладно, от всех случайностей не оборонишься. Но если прорвется целая волна, каков будет урон! А вслед ей пойдут и другие машины! Однако доклады с рубежа поступали хоть и взволнованные, но обнадеживающие. И только раз вырвался отчаянный крик: на каком-то командном пункте взывали по телефону, забыв выключить микрофон «большой» связи:

— Климов, Климов! Прорвались пять бомберов! Они над Раздорами, над Раздорами! Брось своих ребятишек, Климов! Христом-богом! По гроб жизни!..

В наступившей тишине прозвучал хрипловатый, проникновенный голос Иосифа Виссарионовича:

— Какие люди! Какие замечательные у нас люди!

Насколько я помню, это единственное, что громко произнес он за все время, пока продолжалось сражение. Ободряющие слова. Надо обладать разумом и тактом, чтобы в напряженный момент придержать свой язык, не давать дилетантских советов специалистам. Не мешать им. Сталин поступал именно так, в отличие от многих болтунов и демагогов, не умеющих своевременно промолчать. Ведь способность не мешать, не ломать, не перестраивать, не подминать под себя то одно, то другое — этот дар не менее важен, а, быть может, более важен, чем стремление всюду совать свой нос, желание переиначивать.

Результаты первого воздушного налета на нашу столицу общеизвестны. В нападении участвовало 210 фашистских бомбардировщиков и десятка полтора разведывательных самолетов. Что-то около двадцати машин было уничтожено. К Москве прорвались лишь единицы, серьезного ущерба они не причинили. Мировая сенсация не удалась. Но мы, конечно, понимали, что это лишь начало единоборства.

Когда стало ясно, что воздушное нападение гитлеровцев отбито, Иосиф Виссарионович попрощался за руку с генералами Журавлевым и Громадиным, со всеми, кто находился возле нас на командном пункте. Каждому сказал «спасибо». Обратился ко мне:

— Николай Алексеевич, подготовьте приказ с благодарностью воинам противовоздушной обороны Москвы. Пусть сегодня же представят к наградам отличившихся.

— Сейчас займусь этим.

Было раннее утро — привычное для Сталина время ложиться спать. Он пригласил меня в свою машину, спросил:

— Вы поедете сегодня на дачу?

— Да.

— Постарайтесь, пожалуйста, побывать у моих. Узнайте, как старики (он имел в виду отца и мать Надежды Аллилуевой, которые постоянно жили на Дальней даче). Спросите Светлану, не хочет ли она быть в Москве?

— На даче надежное укрытие.

— Посоветуйте ей непременно пользоваться этим укрытием. Даже спать там. Или пускай переедет в город.

— Обязательно поговорю с ней.

— И еще, Николай Алексеевич. Постарайтесь найти время, сегодня или завтра, побывайте у наших зенитчиков, передайте им большое спасибо. Людям будет приятно.

— Безусловно.

— Если поедете к майору Кикиадзе, возьмите с собой в подарок ящик коньяка. А какого коньяка — это вам лучше знать, — улыбнулся он.

— Неужели вам не сообщили марку?! — в тон Иосифу Виссарионовичу ответил-полуспросил я.

— Или ваши доброжелатели не разобрались в подробностях, или я не запомнил, — тихо рассмеялся Сталин. — А ящик все-таки захватите. Порадуйте Кикнадзе и зенитчиков.

11

Первый успех окрылил, укрепил уверенность воинов противовоздушной обороны, начиная от рядового бойца и до командования ПВО, ослабли колебания, сомнения. "Врезали мы гадам один раз — врежем и в другой!" — это я привожу слова сержанта, командира зенитного орудия. Но одна удача может быть и случайной. Многое решал второй налет.

22 июля испортилась погода, небо затянула плотная пелена туч. Днем несколько раз появлялись немецкие разведывательные самолеты, даже сбрасывали бомбы на позиции зенитчиков, держа воинов ПВО в напряжении, не давая им отдыхать. Измотать хотели. Но и наши командиры не лыком шиты. Боевые расчеты оставались возле одного орудия на каждой батарее, другие же спали или занимались необходимыми работами — доставкой боеприпасов, например. Подносили к орудиям четырехпудовые ящики со снарядами.