Никаких дискуссий, острых, неожиданных вопросов на этот раз не возникало. Делегаты слушали, что говорят руководители, устраивали овацию и единодушно одобряли все предложения, все пожелания Сталина, облекая их в форму официальных решений. Они поддержали бы любую, самую абсурдную мысль. Иосиф Виссарионович торжествовал. Я попытался несколько умерить его ликование:

— Монополизация идей ведет к духовному оскудению народа. Вам желательно иметь сообщество кретинов?

— Нам нужно общество, состоящее из надежных людей. Которые способны работать, а не заниматься болтовней.

Да, Иосифу Виссарионовичу требовались только исполнители. Чуть лучше, чуть хуже — это не имело значения. Лишь бы действовали быстро и беспрекословно. Остальное он брал на себя. Он был уверен, что может думать и решать за всех.

Хочу, чтобы читатель представил несколько отвлеченную, но вполне реальную картину. В один прекрасный день, вскоре после съезда, Иосиф Виссарионович, гуляя в хорошем расположении духа по дачным аллеям, присел на скамейку, окинул внутренним взглядом оставшийся позади жизненный путь и сам поразился: какую же колоссальную, невероятную работу проделал он, начав неудачным семинаристом и поднявшись на заоблачную вершину правителя одного из крупнейших государств мира! Огромная и многообразная, воинственная и могучая, богатая и непокорная Русь послушно и организованно следовала теперь по тому пути, который намечал он. Сталин достиг того, чего никогда не добивались другие: навел порядок в государстве, извечно страдавшем от отсутствия оного. Противники обезврежены. Каждый гражданин был приставлен к месту и занимался определенным делом. Одни руководили, другие добывали уголь или создавали машины, третьи организованно выходили в поля и на фермы. Все было обрамлено надежными рамками карательных органов и прикрыто от внешних посягательств войсками. Это, разумеется, в общих чертах. Имелись еще недостатки, которые требовалось устранить в ближайшие годы.

С радостью и гордостью сознавал Иосиф Виссарионович, что именно он венчает созданную им стройную пирамиду. Как горный орел, зорко следит с вершины за течением жизни. И окончательно уразумел Сталин то, о чем догадывался и раньше: сама судьба назначила его повелевать массами людей, творить Историю.

Народ охвачен энтузиазмом, народ верит, что нет таких крепостей, которых, под руководством Сталина, не взяли бы большевики. Всего за десять лет, могучим рывком, преодолена экономическая пропасть, отделявшая Советский Союз от высокоразвитых капиталистических государств. Какой ценой? Имеет значение не цена, а результат: по объему валовой продукции страна вышла на второе место в мире! У нас теперь свои тракторы и свои танки, свои пароходы и самолеты! Разве это не чудо?!

В 1937 году собран рекордный урожай, доказавший преимущество коллективного ведения хозяйства при строгом контроле сверху. Все люди сыты, одеты, обуты: жить стало лучше, жить стало веселей!

По всему Союзу, даже в тех республиках, где до революции не было грамотных, не было своей письменности — везде завершен переход к всеобщему обязательному начальному образованию: еще недавно об этом можно было лишь мечтать!

Иосиф Виссарионович понимал, что достигнутое — не только его заслуга. Во всех государственных свершениях — труд товарищей по партии, которая все еще несла в себе заряд ленинской энергии. В часы просветления Сталин сознавал, что побеждал не лично он, побеждало верное, обоснованное учение, которое он исповедовал. Но подобные просветления случались все реже. Гораздо приятнее была мысль о своей исключительности, особом предназначении на земле. К тому же и Лаврентий Павлович постоянно убеждал его в этом, приучив, как к сладкой отраве, к эпитету "великий и мудрый". Да и что, собственно, плохого в этом? Каждый народ достоин такого правления, которое он заслуживает и поддерживает. Народные массы, лишенные церкви, объекта веры, искали себе нового конкретного кумира, народные массы увидели и восприняли божественный нимб, все ярче сиявший вокруг головы Сталина. Люди хотели этого, а кто ищет, тот и обрящет!

Мать Иосифа Виссарионовича, истинно православная женщина, до последних дней своих мечтала о том, чтобы сын стал священником и служил Богу. А он вознесся выше, гораздо выше: сам стал богом для миллионов людей, они теперь служили ему.

14

Дальняя дача. Посреди просторной лужайки — деревянный стол "на одной ноге", врытый в землю, похожий на гриб. Около него три легких плетеных кресла. Денек нежаркий, но ясный: где-то поверху шел северный ветер, шевелил кроны сосен, а внизу дыханье его ощущалось лишь холодными струями, прорывавшимися сквозь нагретый солнцем воздух в подлеске. Острые, даже покалывающие были струйки.

Мы с Иосифом Виссарионовичем, сидя метрах в двух друг от друга, слушали патефон, по очереди вставая, чтобы покрутить ручку и сменить пластинку. Потом эту обязанность взяла на себя Валентина Истомина. Принесла на серебряном подносе крепко заваренный ароматный чай, присела на свободное кресло рядом с Иосифом Виссарионовичем, глядя на него сияющими глазами. Она прямо-таки расцветала, оказываясь возле него, и Сталину, я замечал, приятно было в теплых лучах, исходивших от этой женщины. Понимая, что даже одним своим видом она выдает свое чувство, Валентина старалась не приближаться к Иосифу Виссарионовичу при посторонних. А ко мне она привыкла, не испытывала стеснения.

Была очередь Сталина менять пластинку, но Валя поднялась с ласковой ворчливостью:

— Сидите уж, отдыхайте.

— Спасибо, — сказал я. — Там сверху Русланова.

У Сталина был очень хороший набор пластинок. В основном — русские народные песни, грузинские и украинские, белорусские и сибирские. Последние советские песни. Кроме того Рахманинов, Чайковский, Глинка, популярные оперные и балетные мелодии, романсы. Оперетты Кальмана, вальсы Штрауса, разнообразные марши. Очень он любил духовой оркестр. В общем, все новинки и наши, и зарубежные попадали к нему: последние он прослушивал, но оставлял лишь немногие, без пустякового джазового грохота, утрированного истерического взвизгивания и хрипения.

Музыкой Иосиф Виссарионович увлекся всерьез с середины тридцатых годов. Душевное равновесие приносила она, да и времени у Сталина стало больше для себя. Первое время слушал пластинки один, но затем все чаще и чаще со мной, когда выяснилась общность наших вкусов. И заводить патефон надоело самому — через раз все-таки лучше.

Побывали мы как-то со Сталиным на опере молодого композитора Дмитрия Шостаковича "Катерина Измайлова". Мне опера решительно не понравилась. Я убежден вообще, что музыка держится на двух китах. Первый, примитивный, доступный всем — это ритм. От негритянских тамтамов до наших оркестровых барабанов. Второй — мелодия. Творцом мелодии является либо талантливый композитор, либо ее веками вынашивает народ. В тонком, умелом, мастерском сочетании этих двух компонентов — вся сила музыки, вся сила этого обобщенного вида искусства, действующего не на разум, а на чувства, на интеллект. А музыка Шостаковича показалась мне тогда смесью примитивного барабанного ритма с кафешантанной мелкобуржуазной пошлятиной, под которую дрыгают ногами, задрав юбчонки, девицы легкого поведения парижских подмостков. До примитивного звукового иллюстрирования пошлых житейских фактов унизил музыку автор. Разве это не утонченная порнография?

Иосиф Виссарионович тоже был удивлен и шокирован столь разнузданным упрощением серьезного искусства.

— Зачем нам мещанская пустопорожняя эстрада? Что может нравиться в этом кривляний и цинизме? — недоумевал Сталин. — Может, я не профессионально разбираюсь, так пусть скажут специалисты, музыковеды.

Вскоре в «Правде» появилась статья "Сумбур вместо музыки", которая была резковата по тону, однако суть ее не вызывала сомнений. Правильная была статья. Думаю, что замечания, высказанные в ней, пошли на пользу Дмитрию Шостаковичу. Охладили его пыл в погоне за дешевым успехом.

Вот с той поры мы и слушали пластинки вместе с Иосифом Виссарионовичем. Иногда спорили, но чаще просто наслаждались прекрасным. Не было у нас общей точки зрения на новые советские песни. Появилось их много, однако чаще всего — пустые крикливые агитки, мелкая разменная монета. Я говорил: надо строже отбирать их, чтобы приобщать народ, особенно неопытную, колеблющуюся молодежь, к настоящему искусству, а не к легкодоступной пошлятине. А то ведь масса, только что пробудившаяся к интеллектуальной жизни, всерьез, на несколько поколений вперед, примет все эти музыкальные пустячки за высокие достижения цивилизации. А может, народной массе как раз и нужны элементарные поделки, доступные всем?