Сталина упрекают теперь, что многие великие сооружения возводились, мол, руками несчастных заключенных. Ругают его за это. А я не могу согласиться. Во-первых, на этих и других больших стройках было много вольнонаемных, работали и красноармейцы. Во-вторых, если речь идет об уголовниках, то сам Бог велел, чтобы они трудились с полным напряжением, искупая свою вину перед обществом. И для безвинных политических страдальцев такая работа была лучше тоскливого времяпрепровождения за решеткой. Подавляющее большинство политических были искренними коммунистами, патриотами, утешением для них было то, что они, хоть и в столь необычной форме, продолжают приносить пользу Отечеству. В конечном счете не ради величия Сталина, а ради укрепления, ради процветания нашей страны велась вся эта работа.
Страдая чрезмерной подозрительностью, Иосиф Виссарионович с оттенком недоверия относился почти ко всем людям, даже к родственникам, постоянно ожидая неприятностей. Окажи доверие человеку, а он оступится, ошибется, скомпрометирует. Вот если бы выполнил задачу, свершил то, что ему поручено, и исчез… С мертвыми гораздо проще. Все определено, ясны плюсы и минусы. Одного можно хвалить со спокойной душой, другого ругать. Этого принципа, кстати, придерживаются многие руководители многих стран. Не очень-то хвалят при жизни больших ученых, самостоятельных мыслителей, оригинальных писателей — то есть людей беспокойных, ищущих. Неизвестно, куда они еще повернут, что разыщут. Это уж после смерти их превозносят благодарные соотечественники. Так было и при Сталине, только все грани проявлялись обнаженней и резче, опять же в силу того, что смерть в его понимании не являлась последним решающим рубежом. Он любил смотреть в небо — это усиливалось с возрастом. Небо странно волновало и притягивало Иосифа Виссарионовича своей беспредельностью, бесконечностью существования. Какую загадку видел он там?
Сталин поощрял любые попытки подняться ввысь, освоить безмерные просторы. Несколько раз он с горечью говорил о том, что каждый новый шаг в высоту дается с огромными трудностями и оплачивается потерей смелых, упорных, товарищей. К ним, к этим отважным людям, Иосиф Виссарионович относился с особой заботой, с почтительным уважением. Болезненно переживал Сталин гибель Усыскина и его соратников, пытавшихся проникнуть в тайны стратосферы. Иосиф Виссарионович поехал на похороны, сам нес урну с прахом. Либо было скорбное, будто потерял близких друзей. Может, думал о том, что в небе встретил он сопротивление, которое не в состоянии преодолеть, что где-то там, в неизвестности, есть решающая, недоступная пониманию сила…
День выдался морозный, но Иосиф Виссарионович был настолько потрясен, настолько погружен в свои мысли, что не замечал холода, хотя приехал в фуражке. Уши у него начали белеть. Я снял свою теплую шапку, надвинул на голову Сталина. Она была мала ему, особенно при опущенных ушах, сидела торчком, покосившись, но, во всяком случае, согревала. А он даже внимания не обратил. Потом, возле автомобиля, машинально принял из моих рук фуражку. И все думал о чем-то отрешенно, поглядывал на хмурое, суровое небо…
До сих пор мы говорили главным образом о тех, кто безвинно пострадал в тридцатые годы. Но безвинно, на мой взгляд, пострадали далеко не все репрессированные. Попробуем разобраться.
Сам Господь Бог, а если говорить всерьез, земные служители Бога, служители разного ранга нацелены большей частью на то, чтобы отпускать всем смертным грехи, особенно кающимся. Но ведь за все, за хорошее и плохое, сотворенное им, человек так или иначе должен расплачиваться. Неужели любые грехи можно искупить? А за неискупимые кто должен карать? Что, если Сталину, прошедшему воспитание в духовном училище и в духовной семинарии, заранее предопределено было место не в той когорте, которая печется о спасении душ человеческих, а стать одним из тех, кто карает за грехи непростительные, не подвластные никакому земному суду?! Посмотрите пристально: по существу, все политические, государственные, военные деятели, подвергшиеся репрессиям, сами ведь проливали людскую кровь, и не только на практике, по наитию, но и глубокомысленно обосновывая физическое уничтожение во имя различных, в том числе классовых, целей.
Полководцы гражданской войны, красные и белые, разжигающие междуусобную бойню, натравлявшие брата на брата, твердой рукой наводившие «белый» или «красный» порядок в городах и селах, захваченных то одной, то другой враждующей стороной — сколько преступлений висит на их совести?! А чекисты первых лет революции, расстреливавшие предполагаемых противников по собственному усмотрению, разве эти чекисты не несут ответственности за сотни тысяч жертв? Нет, классовая борьба — это не оправдание жестокости, дикому своеволию, анархизму. Человек рано или поздно за все ответит сам. И чем раньше он осознает это, чем меньше зла натворит, тем легче ему жить потом, особенно в старости.
Отходя от рассуждений, давайте вспомним подтверждающие примеры. Ну, хотя бы то, что в достаточной степени известно было среди современников. Доказано, что Октябрьский переворот произошел в нашей стране довольно спокойно, почти без жертв. При штурме Зимнего, например, никто не убит, лишь нескольких граждан придавила толпа, врывавшаяся во дворец. Пять или шесть солдат перепились в винных подвалах Зимнего, их не удалось спасти. Выражаясь тогдашним языком, революция "триумфально шествовала по стране". И это действительно так. Назрело — свершилось. Все естественно и справедливо. Но очень скоро проявили себя те, кто жаждал власти, стремился управлять от имени революции, уничтожая несогласных, сомневающихся.
Летом 1918 года в тихом городе Архангельске, где постепенно укоренялась советская власть, очень активно проявил вдруг себя облеченный доверием центра Особо уполномоченный Совнаркома большевик Михаил Кедров, не знавший, вероятно, куда употребить с пользой здоровье и силу. Ну и советница у него нашлась — ироничная Ревекка Пластинина, при царе отбывавшая в северных краях срок ссылки.
Михаил Кедров разогнал городскую думу, в которой преобладали меньшевики и эсеры (влияние эсеров на севере вообще было особенно сильным). За пару недель в Архангельске и в уездных северных городах, куда дотянулись руки Кедрова, были во множестве арестованы учителя, торговцы, священники, чиновники, врачи, ветеринары, газетчики, агрономы и прочие представители буржуазии и буржуазной интеллигенции. К ним являлись во второй половине ночи, в самое глухое время, уводили в тюрьмы, а за нехваткой мест в тюрьмах — в подвалы казенных домов. И расстреливали без суда и следствия. Целыми семьями. Случалось, что и вешали. Но за что? Почему? Да только потому, что Особоуполномоченный Кедров посчитал их врагами. Как его назвать, кем его считать после этого? Борцом за советскую власть или преступником?
Я совершенно уверен, что англо-американо-канадская интервенция на нашем севере имела вначале успех (до Котласа враги дошли!) в значительной мере потому, что местные жители были напуганы, дезориентированы действиями таких злодеев, как Кедров. Словом «большевик» детишек стали пугать.
Кто знает, мучила ли вспоследствии Михаила Кедрова совесть за совершенные преступления, появлялись ли "мальчики кровавые в глазах?" Жил он себе припеваючи, но наступило время, когда стал он рьяным борцом за справедливость и законность. Это когда самого «припекло». Году в тридцать восьмом или тридцать девятом его младший сын Игорь, тайный агент НКВД в Наркомате иностранных дел, был заподозрен в шпионаже. Почувствовав угрозу ареста, кинулся в борьбу за самого себя. Написал письмо Шкирятову о несправедливом отношении и вообще злоупотреблениях работников особых органов. Вмешался и Михаил Кедров, отправив в высокие инстанции два послания: Сталину и Калинину. Предвзято, мол, относятся к моему сыну (о старшем, о Бонифации, умалчивал, не привлекая к нему внимания). Вот как засуетился Кедров, когда черное крыло распростерлось непосредственно над его семьей. Игорь Кедров был расстрелян как зарубежный шпион. Призвали к ответственности и Михаила Кедрова. Но его, старого большевика, Верховный суд (не без вмешательства М. И. Калинина) оправдал. Редчайший случай для того времени. Узнав обо всем этом, Иосиф Виссарионович высказал свое мнение: