Беверли отхлебнула чай с лимоном, надкусила сухую гренку и поставила поднос на пол рядом с бутылкой виски. Затем вылетела в роскошную ванную, и ее вырвало.

Она составила план действий на день. Встретиться с Йеном в «Граунд Фло», как они договорились, но одеться и накраситься… Эти подвиги выше ее сил. Пояс, чулки, трусики, туфли и пурпурное пальто поверх рубашки — это все, что смогла сделать. Пьяная и разобранная, она все же сообразила, что рубашка неуместна, ведь ей предстоит снять пальто, но все равно лучше это, чем процедура полного одевания. Чтобы защитить глаза от болезненного солнечного света, Беверли надела темные очки в толстой лиловой оправе (из «Блумингдейла»), поверх которых извивалась зеленая змейка.

Беверли заказала лимузин на двенадцать двадцать. В других обстоятельствах она бы попросила швейцара Генри вызвать ей такси, но сейчас даже трехминутная задержка была для нее невыносимой.

— Я буду сразу после обеда, — проинформировала она Маргарет. — И не волнуйся насчет ужина. Мистера Нортропа не будет, а я есть не буду. Позвони, пожалуйста, цветочнику, закажи три дюжины нарциссов и поставь их в гостиной. Иначе она похожа на гробницу.

Маргарет кивнула, вздохнула и вернулась к назначенной на понедельник генеральной уборке электропечи. На ней были резиновые перчатки, и она держала в руках новый очиститель, о котором Беверли услышала по телевизору. Маргарет больше нравился старый, им она пользовалась много лет, но слишком хорошо знала Беверли, чтобы спорить.

«Миссис Нортроп — как ребенок, настоящее дитя, — любила говорить Маргарет своей невестке в Рослине, — а ты знаешь, как ведут себя дети. Особенно испорченные и деспотичные».

На улице было холоднее, чем думала Беверли. Или приближался новый приступ озноба? Генри поддерживал ее за локоть, когда она спускалась к лимузину по короткой лестнице. Шофер стоял с вежливой улыбкой и держал открытой дверцу длинного черного «кадиллака».

— Добрый день, мэм, — сказал он.

— Добрый день, — ответила Беверли и благодарно нырнула в полумрак кабины.

— Надеюсь, вам станет лучше, миссис Нортроп, — сказал швейцар.

— Спасибо, Генри.

Беверли схватилась за ручку левой дверцы и откинула голову на кожаное сиденье, правая рука отдыхала на сумочке из крокодиловой кожи. Может, и полураздета, неожиданно подумала она, но все при мне.

Поездка за тридцать кварталов в «Граунд Фло» оказалась легче, чем ожидала Беверли. Пятая авеню была забита людьми, и Беверли удивилась тому, как шикарно были одеты работающие девушки. Обычно, если она выезжала купить что-нибудь, то всегда это было после двух часов, когда голодранцы вернутся в свои конторы и освободят место для избранных. У светофора две девушки поймали ее взгляд. Они вышли из «Бонвит Теллерс», у них были пакеты с фирменным знаком. Девушки смеялись и болтали. Беверли было интересно: о чем? О покупках, о том, где пообедать, о вчерашнем свидании? Им было слегка за двадцать. Свежие, чистые. Может, они секретарши за сто долларов в неделю, но Беверли им завидовала.

Они свободны. Они еще не сделали больших ошибок.

Беверли раньше не была в «Граунд Фло» и совершенно не ожидала увидеть такое. Она не была бы готова к этому и в лучшем состоянии, чем теперь, при ее мигрени. Ресторан показался ей кошмарным. Огни! Шаг за дверь, и ее ослепил потолок, в который какой-то маньяк из корпорации «Эдисон» встроил тысячи ламп и врубил их на полную мощность. Глаза ослепли, несмотря на темные очки.

— Стол мистера Кларка у дальней стены, — сказал метрдотель. — Пожалуйста, идите за мной.

Беверли неприятно было увидеть Джона Фэйрчайлда с двумя поклонниками за столом у самого входа. Три головы склонились над столом, как заговорщики. В их позе было нечто скульптурное, красивое в их завершенности. И странная неподвижность.

Беверли немедленно кивнула и улыбнулась Джону Фэйрчайлду. Она давно сталкивалась с издателем «Женской одежды», он был единственным конкурентом «Тряпья» в этой области. То, что Беверли видела людей из этого журнала в такой особенный день, волновало ее только потому, что она подумала, что, возможно, где-то поблизости обедают Питер, Лу Маррон и Тони Эллиот. Обеды и заговоры — таково модное сумасшествие в эти дни. Беверли презирала их мир, но и завидовала ему, потому что это был мир, связь, команда, в которую ее не включили. У Лу Маррон была хоть ее работа.

Горькое ироническое чувство овладело Беверли: она завидует Лу Маррон, когда большинство женщин позавидовали бы ей, ее красивому, преуспевающему мужу, ее детям в хорошей частной школе, дому за городом, чудной квартире в Нью-Йорке, деньгам, социальному положению, респектабельности. Но что все это значит, если спишь с человеком, который тебя не любит, если напиваешься до бесчувствия, если в холодный яркий октябрьский день под пальто только ночная рубашка, и она идет ко второму в цепи ее любовников?

Беверли с нежностью вспомнила Фингерхуда, первую свою измену и изысканные блюда, которые он готовил, они напоминали ей ресторан «Дургин Парк» в Бостоне. Питер часто возил ее туда по субботам, а потом привозил обратно в Уэллесли к паршивому комендантскому часу.

Женщины, обедающие в «Граунд Фло», большей частью были одеты в маленькие осенние костюмы, на некоторых были маленькие шляпки. Известный киноактер, сидевший вдали, привлек ее внимание. С ним были двое мужчин, оба лысые и толстые. В жизни актер выглядел лучше, чем на киноэкране, но Беверли удивили его блестящие глаза, глаза Питера. Кажется, они могли прорезать стальную дверь.

— В последний раз, — сказал Питер несколько дней тому назад, — говорю тебе, что с Лу Маррон покончено.

Но Беверли этому не верила, несмотря на утверждения Симоны, будто после смерти Дэвида Лу не встречалась с Питером. Симона после похорон подружилась с Лу, а Беверли звонила примерно раз в неделю, чтобы дать, как она выражалась, «полный дружеский отчет». Симона говорила, что Лу сейчас ведет целомудренный образ жизни, но Симона хочет исправить это положение и познакомит ее с Фингерхудом. Единственной помехой, говорила Лу, было то, что прошло слишком мало времени после смерти дорогого Дэвида, чтобы с кем-то знакомиться, и из уважения к его памяти она должна выждать какое-то время.

— Полный дружеский отчет номер четыре, — сказала вчера Симона по телефону между двумя глотками мексиканского ужина, в котором были жареная фасоль и прочая гадость. — Лу Маррон говорит, что секс ей так противен, что она даже перестала принимать таблетки.

Беверли удивилась, что Лу, прикидывающаяся такой умной, может пить таблетки. Симона говорила, что таблетки — это величайшее изобретение после пенисов, но Симона не слишком выдающийся мыслитель, и она ничего не хотела слышать о многих женщинах, умерших из-за таблеток, которые могли вызвать закупорку сосудов.

— Ты мое мнение о таблетках знаешь, — сказала Беверли Симоне, — так что хватит об этом.

— Твое мнение ни черта не значит, если вспомнить об Аните. Если бы она пила таблетки, ей не пришлось бы делать аборт в Сан-Хуане. Ей даже не дали наркоза.

— Аборт?

Возникла легкая пауза, а потом Симона начала задыхаться.

— Я подавилась перцем. Не в то горло попало.

— Я не знала, что Анита делала аборт.

— Это была морковь, — сказала Симона, отхлебнув вина.

— Ты не говорила, что Анита делала аборт, — заявила потрясенная Беверли. — Когда это было?

Тон у Симоны стал заговорщицким.

— Это тайна. У меня длинный язык. Умоляю тебя, никому не говори. Анита мне парик порвет вместе с моими волосами, если узнает, что я проболталась.

— Я ее только один раз видела. Что она имеет против меня?

— У тебя деньги и грудь, — быстро ответила Симона.

Беверли не могла поверить, что Анита ее не любит, как не могла поверить, что Йена интересуют только ее деньги. Она была слишком несчастна, чтобы ее не любили, и не слишком богата, чтобы ей завидовали.

— Знаешь, Симона, иногда я думаю, что ты немного не в себе.